Читать книгу 📗 "Очень странные миры - Филенко Евгений Иванович"
– Роман, – сказал он, – если вам что-то сильно не понравится в своих ощущениях, немедленно уносите ноги. Без всякого геройства!
– Ох, что-то здесь не так, – простонал Мадон.
– Заткнись! – вдруг рявкнул Белоцветов. – Что ты заладил?! Если уж тебе вовсе невмоготу, так я могу высадить тебя здесь. До «Тави» недалеко, дотрюхаешь пешком.
– Я не боюсь, – сконфуженным тоном сказал Мадон. – Просто ненавижу неопределенность. Если есть какая-то опасность, пускай мне об этом сообщат заранее, и я буду готов. А не баюкают всякими побрехушками насчет биологической нейтральности…
– Там не должно быть никаких опасностей, – сказал Кратов сквозь зубы. – Никаких! Так мне обещал астрарх, а у астрархов нет обычая давать ложную информацию.
«Во всяком случае, я все еще на это надеюсь», – мысленно прибавил он.
– Успокойтесь все, – промолвил Мурашов. – Наверняка мне все это кажется. Сознание человека устроено таким образом, что не терпит чересчур больших пустот, и стремится заполнить их собственными призраками. А где взять еще большую пустоту, чем целая и совершенно пустая планета?
– С разбросанными в произвольном порядке металлическими объектами, – ввернул Мадон.
– Доктор Кларк был бы счастлив, – хмыкнул Кратов.
– Голос пустоты! – с энтузиазмом подхватил Белоцветов. – Такое бывает. Однажды я куковал в одиночестве на орбитальной базе…
– И кто же это мог доверить такому раздолбаю целую орбитальную базу? – произнес в пространство Мадон.
– Так уж вышло. База подлежала консервации, и образовался шестичасовой лаг между отлетом последней смены ремонтников и прибытием ликвидационной комиссии… Чего я там только не наслушался! И дети плакали, и женщины визжали, и кто-то занимался любовью за стенкой… стенка была полуметровая, бронированная, с поглощающим заполнителем, но я слышал все вздохи и охи, и, по-моему, их там было трое… под конец в коридоре кто-то сплясал качучу, а еще кто-то с большим чувством и совершенно без слуха спел «Miserere» в интерпретации Озмы.
– Да ты сам же и спел, – недоверчиво сказал Мадон.
– Ты же знаешь, что я, будучи в состоянии полной душевной гармонии, обыкновенно пою «Летят утки», – возразил Белоцветов незлобиво.
Платформа одолела наконец показавшийся бесконечным спуск, пересекла оставленную Мурашовым лыжню и бодро вкатила на ровную площадку под брюхом корабля между раскинутых посадочных опор.
– Интересно, кто об этом позаботился? – спросил Мадон. – Я имею в виду опоры. На мертвом-то корабле…
– Какой-нибудь посмертный рефлекс автоматики, – предположил Белоцветов. – Скажите, босс, у вас там были когитры?
– Разумеется, были, – проворчал Кратов. – Не воображайте о том времени бог весть что… И нужно вам знать, Алекс, что у «гиппогрифов», предназначенных для посадок лишь на безатмосферных небесных телах, опоры вообще не убирались. Видите, как они оплавлены?
Мадон присмотрелся.
– А нельзя ли нам отъехать подальше? – спросил он самым невинным тоном.
К ним приблизился Мурашов, с парой коротких лыж и изогнутыми для скоростного спуска палками под мышкой. На бровях его застыл иней.
– Воля ваша, – сказал он, – «голос пустоты», и все такое… но я что-то слышу.
– Это ты мои мысли принимаешь, – уверил его Белоцветов. – Мою черную зависть. Я тоже хотел бы вот так, на лыжах, и чтоб не кубарем последние полкилометра.
Все звездоходы могли ощущать эмофон собеседника. Сам Кратов исключением не являлся. Но Мурашов был эмпат, к тому же прошедший специальную медицинскую подготовку, и его возможности никак нельзя было сравнивать с заурядными. И хотя он упорно и даже с некоторой усталостью отрицал это замечательное свойство, его искренность вызывала сомнения. Поэтому в его присутствии хотелось думать лишь о пустяках либо забить себе голову какой-нибудь липучей мелодийкой. Или хотя бы классической фоновой мыслью о белой обезьяне.
– Подите к черту, – сразу же сказал Мурашов, ни к кому персонально не обращаясь. – Мне эта белая обезьяна уже вот где стоит. Я честно пытаюсь разобраться в своих ощущениях, а тут вы с вашими приматами. И добро бы еще какой-нибудь умненький орангутан цвета сливочного мороженого, а то поганая бежевая мартышка с розовым задом…
Кратов поспешно отвел глаза. Белоцветов смущенно хмыкнул и зарделся. Мадон же уточнил с самым желчным выражением лица:
– А вы какого цвета задницу больше предпочитаете, док?
Мурашов не ответил. Он воткнул лыжи в снег возле опоры и теперь стоял озираясь, донельзя похожий на антенну дальнего приема в активном поиске. Белоцветов молодцевато махнул с платформы прямо через бортик. Глаза его возбужденно блестели. Он привстал на цыпочки, пытаясь достать до нависшего над ними бронированного чрева.
– Это замечательно! – сказал он. – Это, братцы мои, «Летучий Голландец»!
Мадон продолжал сидеть, нахохлившись, словно ворона, а Кратов тоже покинул свое кресло. Теперь можно было не притворяться, что ему нет никакого дела до этого корабля. В конце концов, он ни разу не видел мини-трамп «пятьсот-пятьсот» со стороны – если не считать нескольких минут, проведенных в диспетчерском пункте при погрузке, да еще последнего «прости» из сияющей трубы спасительного эфирного туннеля, что перебросил им Лунный Ткач.
Он протянул руку и, размышляя, не покажется ли это кораблю неуместным панибратством, похлопал его по обожженной опоре.
«Привет, – сказал он мысленно. – Я вернулся. Ты не ожидал?»
Корабль молчал. Что бы там ни мерещилось Мурашову с его фантастическим чутьем, внутри этих холодных отсеков и коридоров ничего не происходило. Все закончилось. Все бесповоротно закончилось еще двадцать лет назад.
…Покатые бока в наползающих друг на дружку металлокерамических плитах. Местами броня выглядела так, словно по ней палили из крупнокалиберного орудия. Намертво сомкнутые створки грузового люка. Если напрячь зрение и знать, куда смотреть, можно было различить, а скорее – угадать огромные, в человеческий рост, цифры бортового номера. А если пройти вдоль внешних ребер жесткости, то можно было оказаться под одной из гравигенных секций. Под той самой, в которую должен был попасть, пройдя сквозь экзометрию, Стас Ертаулов, но так и не попал…
Наконец подплыл «архелон» Татора. Судя по отрешенному виду командора и склоненной голове, он как раз принимал очередной отчет Феликса Грина. За его спиной недвижным истуканом громоздился Брандт с опущенным на лицо светофильтром, который оставлял для обозрения только нижнюю челюсть, что совершала размеренные жевательные движения.
– Будем вскрывать грузовой люк? – деловито осведомился Белоцветов.
Кратов отрицательно помотал головой.
– Когда мы уходили, то оставили открытым пассажирский шлюз, – сказал он.
– Это сильно облегчает задачу, – сказал Белоцветов, а Мадон кисло присовокупил:
– Неосмотрительно. Кто-нибудь мог залезть и похитить ваш ценный груз.
– Видите ли, Жак, мы очень спешили, – пояснил Кратов сквозь зубы.
Татор дождался, пока выпускной трап его платформы выйдет до конца, и лишь тогда снизошел на уже утоптанную площадку. Судя по лицу, он был намерен карать и миловать. Отдавая предпочтение первому.
– Со всех долой – одна двадцать пятая доля вознаграждения, – объявил он. – Основание – массовое и дерзкое неподчинение приказам. За исключением пассажира, второго навигатора и доктора.
– Что я говорил? – проворчал Мадон.
– Доктору его искусство слаломиста обойдется в одну двадцатую, – продолжал Татор. – Вопросы есть?
Мурашов, понурившись, ковырял снег носком ботинка. Белоцветов же не выглядел чересчур озабоченным.
– Ерунда, – шепнул он Кратову. – Перекроем премиальными за экстренную разгрузку.
Мадон наконец покинул свой насест и занялся багажом. За работой он казался не таким пасмурным, как обычно. К нему присоединился Белоцветов, а затем и Брандт. Они извлекли из багажного отсека командирского «архелона» два автомата-разведчика, размером с большую собаку каждый, и теперь приводили их в чувство. Один автомат опамятовался быстрее другого. Он уже требовательно сучил передними лапами и с живостью поводил глазами на телескопических стебельках, чем сразу напомнил Кратову бойких карциноморфов-хтуумампи, встреченных им во время аудиенции у Лунного Ткача (ничего сверхъестественного в том не было: хтуумампи и являлись конструкторами этой модели).
