Читать книгу 📗 "Я - Товарищ Сталин (СИ) - Цуцаев Андрей"
— Докажи, Иосиф, — сказала она тихо. — Не словами. Поступками.
Глава 21
Москва, октябрь 1928 года
Осень 1928 года окутала Москву холодным ветром, срывающим листья с деревьев и гонящим их по булыжным мостовым. Сергей, после объявления плана первой пятилетки, не имел ни минуты покоя. Читая про это время в книгах, он даже не представлял какой груз ответственности и какой объем работы лежал на руководстве страны. Он, в своем времени, сам работал очень много, задерживаться на работе было для него привычным делом. Но сейчас, на месте Сталина, он видел, что все его переработки, были отдыхом по сравнению с тем, что на него навалилось. Даже будучи главным человеком в стране, имея секретарей и помощников, количество работы было запредельным для человека. К тому же, Сергей решил лично проверить как проходит превращение страны в будущего промышленного гиганта и ездить по различным объектам, что видеть все своими глазами, а не только читать цифры из отчетов.
Сергей прибыл на строительство Днепрогэса, где широкая река, Днепр, сияла своим величием, а лязг машин и крики рабочих сливались в оглушительную симфонию индустриализации. Масштаб проекта поражал: гигантские краны, как стальные великаны, поднимали бетонные блоки, их тени падали на мутную воду; тысячи рабочих копошились в грязи, их рубахи пропитались потом и пылью; леса из дерева и металла тянулись к небу. Днепрогэс обещал свет и энергию, но Сергей видел цену: изможденные рабочие, их руки в кровавых мозолях, глаза, полные усталости и отчаяния.
Главный инженер, молодой мужчина по имени Степан, встретил его у центрального участка. Его голос был полон энтузиазма.
— Товарищ Сталин, — сказал он, разворачивая чертежи на импровизированном столе из досок, — эта плотина изменит страну. Она даст свет миллионам, энергию для заводов. Мы опережаем график, но… — он замялся, его пальцы сжали край чертежа, — рабочие падают от усталости. Пайки малы, люди голодают. Вчера трое погибли, упали с лесов. Один был мальчишка, едва исполнилось восемнадцать.
Сергей сжал медальон, его сердце сжалось. Он посмотрел на рабочих, их спины гнулись под тяжестью блоков, их лица были серыми, как бетон. Один из них, пожилой, с морщинами, глубокими, как борозды на поле, подошел к ним.
— Товарищ Сталин, — сказал он, — мы строим социалистическое будущее, но нам тяжело. Жены стоят в очередях, не хватает продуктов, не хватает лекарств, дети болеют чаще от плохого питания. НЭП давал нам возможность прокормиться, а теперь что? Мой сын умер на стройке, а я, не молод, а все таскаю камни. Ради чего мы умираем?
Сергей почувствовал, как ком подступил к горлу.
— Товарищ, — сказал он. — Твой труд сделает нашу страну сильнее. Вы строите не просто плотину или ГЭС, то что вы делаете — шаг в будущее, это путь в новую, лучшую жизнь. Мы увеличим вам пайки, дадим вам больше хлеба. Твоего сына я не смогу вернуть, но мы никогда не забудем наших людей, которые не жалея себя, прокладывали дорогу к социализму. Я обещаю: вы не будете голодать, а ваши дети и внуки будут жить лучше, чем мы.
Рабочий посмотрел на него. Он кивнул, но его молчание было тяжелее слов. Степан, стоявший рядом, добавил:
— Иосиф Виссарионович, — сказал он, — мы верим в партию, но люди на пределе. Вчера я видел, как рабочий упал от голода, прямо у крана. Нам нужны не только пайки, но и врачи, отдых. Иначе мы потеряем больше, чем успеем сделать.
Сергей кивнул. Он прошел дальше, его шаги хрустели по гравию. Он остановился у края плотины, где река билась о временные заграждения. Он смотрел на рабочих, их фигуры мелькали в пыли, и думал о цене прогресса. Днепрогэс был его мечтой — символом мощи, которая сделает еще один из множества шагов, сделает страну сильной, — но каждый погибший рабочий был как трещина в этой мечте. План требовал большого напряжения и были неизбежны жертвы, но он не хотел, чтобы люди его ненавидели.
Он подошел к группе рабочих, отдыхающих в тени крана. Молодой парень, с лицом, покрытым пылью, жевал сухарь, его глаза были настороженными. Сергей присел рядом.
— Товарищ, — сказал он, — расскажи, что тебе нужно. Ты строишь будущее, но что ты видишь в нем?
Парень посмотрел на него, его взгляд был полон сомнений.
— Хлеб, — сказал он просто. — Нам многого не надо. У меня есть сестра, мать, которые не могут себе позволить есть вдоволь. Мы строим плотину, но дома у нас пусто. Вы говорите о будущем, товарищ Сталин, но я хочу, чтобы моя семья дожила до него.
Сергей кивнул. Он видел в глазах парня не только усталость, но и надежду, хрупкую, как стекло. Он встал, его голос стал тверже.
— Доживете, — сказал он. — Мы дадим вам хлеб, дадим отдых. Эта работа, она не только для меня, все что вы строите, воздастся всем нам.
Рабочие молчали, их взгляды были смесью надежды и недоверия. Сергей вернулся к инженеру.
— Степан, — сказал он, — я распоряжусь увеличить пайки, пришлю врачей. Я пошлю комиссию, чтобы проверяла условия, чтобы местные власти все исполнили. Мы построим все что задумали, но не на костях людей.
В поезде, возвращаясь в Москву, Сергей открыл письмо от Зои, доставленное курьером. Она писала: «Иосиф Виссарионович, мы с Яковом ждем ребенка. Яков здоров, работает, но теперь, когда я стану мамой, я больше боюсь за будущее. Приезжайте, нам нужна ваша поддержка». Сергей улыбнулся. Ребенок — это новая жизнь, новая надежда, — но он знал, что его собственная жизнь, поглощенная огромной ответственностью и нескончаемой работой, отдаляет его от семьи.
В Москве, вечером, Сергей получил доклад: Бухарин назвал коллективизацию «авантюрой, ведущей к голоду». Его слова, находили отклик у тех, кто боялся бунтов. Бухарин предлагал возродить НЭП, дать крестьянам свободу, но Сергей видел в этом угрозу: без зерна план рухнет, заводы не построятся, страна останется слабой.
Он вызвал Молотова. Молотов вошел, его лицо было спокойным, но глаза — внимательными, как у охотника. Сергей сжал медальон, его голос был тихим, но твердым.
— Вячеслав, — сказал он, — Бухарин становится проблемой. Его речи о НЭПе подогревают сомнения в партии. Он говорит, что коллективизация уничтожит деревню, что мы идем к голоду. Если мы не остановим его, он развалит план. Мы не можем допустить новую оппозицию и снова отвлекаться на внутрипартийную борьбу.
Молотов кивнул, его пальцы постукивали по столу.
— Коба, — сказал он, — Бухарин опасен, потому что популярен в партии. Его слова о НЭПе нравятся тем, кто боится крестьянских бунтов. Но он не видит будущего дальше своего носа, он не понимает, насколько мы отстаем от капиталистов. Его интересует лишь то, чтобы он оставался любимчиком, хочет быть хорошим для всех. Мы можем изолировать его: уберем его статьи из «Правды», сократим его речи на пленумах, убедим партию, что его путь – это слабость, которую мы не можем позволить.
Сергей посмотрел на него, его мысли были как буря. Он не хотел репрессий, но Бухарин был препятствием, которое нужно было как-то устранять.
— Вячеслав, — сказал он, его голос стал тяжелее, — мы не можем допустить, чтобы Бухарин подорвал доверие к плану. Но я не хочу ничей крови. Мы убедим партию, что коллективизация — это единственный путь. Подготовь доклад для Политбюро: покажи, что НЭП не даст нам то, что нам нужно, что без коллективизации мы останемся добычей Запада. И убеди ЦК, что Бухарин ошибается, но без арестов.
Молотов кивнул.
— Без крови будет трудно, — сказал он. — Бухарин не сдастся легко. Он уже говорит с Рыковым и Томским, собирает сторонников. Мы должны действовать быстро: я подготовлю письма в региональные комитеты, где объясним, что Бухарин тормозит индустриализацию. Мы можем предложить ему пост в Совнаркоме, но подальше от Политбюро. Это отвлечет его.
