Читать книгу 📗 "Я - Товарищ Сталин (СИ) - Цуцаев Андрей"

Сергей почувствовал, как холод сжимает грудь.

— Продолжай, — сказал Сергей, его голос был ровным, но напряженным. — Что ты предлагаешь?

Ежов наклонился ближе.

— Мы должны задушить оппозицию в зародыше, — сказал он. — Я создам сеть информаторов: в редакциях, в региональных комитетах, даже в их окружении. Мы будем знать каждый их шаг — кто с ними встречается, что пишут, где говорят. Мы можем перехватить их листовки, убрать их статьи из газет. Бухарина надо оттеснить на второстепенную должность. Рыкова и Томского тоже, их можно развести по разным комиссиям. Если они не остановятся, — его голос стал тише, почти шепотом, — мы найдем компромат на каждого. У каждого человека есть слабости.

Сергей посмотрел на него, его сердце сжалось. Его предложения были эффективны, но пахли предательством своих принципов.

— Николай, — сказал он. — Слежка нужна, но пока обойдемся без арестов. Собери информацию, но действуй тихо.

Ежов кивнул, но его улыбка была холодной, как лед.

— Я сделаю, как вы хотите, — сказал он. — Но помните: если проявим слабость и упустим момент, то они могут сорвать весь план.

Сергей смотрел, как Ежов выходит, и чувствовал, как холод пробирает до костей. Он знал, что Ежов прав, но он пока не был готов к крайним мерам и не хотел к ним прибегать.

Глава 23

Москва, ноябрь 1929 года

Коллективизация, набирающая силу, расколола страну: крестьяне жгли амбары, прятали зерно, а в партии шла борьба с правой оппозицией. Постоянные интриги не давали возможности расслабиться. Власть не казалась таким уж вкусным блюдом, наоборот. Сергей все больше чувствовал опасность и тревогу. Сказывались и семейные неурядицы. Дома, он видел, как Надежда угасала, ее глаза были тусклыми, голос — пропитанным тоской, и Сергей подозревал, что ее депрессия только усиливается. Он постоянно давал обещание сам себе, больше уделять внимания семье, но каждый день преподносил все новые проблемы, откладывать которые на потом было нельзя. Он вспомнил свою прошлую жизнь, когда ему иногда хотелось послать всех куда подальше, от коллег до клиентов и просто насладиться тишиной и покоем. Уехать в деревню, искупаться в озере, покататься на велосипеде, оставив дома мобильный телефон. Не читать новостей и ничего не слышать. Но сейчас, он понимал, что все его прошлые проблемы и выгорание, были лишь им надуманны. Его пребывание в прошлой жизни можно было назвать комфортным, а он прежний, теперь казался сам себе вовсе не трудоголиком, а избалованным жителем мегаполиса, который не мог себе признаться в том, что он не знал настоящей жизни. Скорое заседание напомнило ему, кто он теперь и он прогнал свои мысли.

В кремлевском зале Политбюро царило напряжение. Сергей сидел во главе, его пальцы сжимали медальон, глаза следили за Николаем Бухариным, чья фигура казалась лишь тенью самого себя, в нем уже не было прежней уверенности. Сегодня решалась его судьба: исключение из Политбюро должно было стать финальным ударом по правой оппозиции. Но Сергей знал, что победа над Бухариным — это не конец, а начало новых испытаний.

Лазарь Каганович встал первым.

— Товарищи, — сказал он, — правая оппозиция подрывает партию. Бухарин, Рыков, Томский сеют сомнения, их речи, ослабляют коллективизацию. Крестьяне, подначиваемые бухаринскими идеями, теряют доверие к партии. Предлагаю исключить Бухарина из Политбюро — его идеи угрожают плану и существованию страны.

Зал зашептался. Бухарин встал, его лицо было бледным.

— Товарищи, — сказал он, его голос был беспокойным. — Я не враг партии, я пламенный коммунист. Мы можем достичь плана без насилия, без рабства колхозов. Исключите меня, но правда останется за мной: мы идем к голоду.

Рыков подхватил.

— Николай прав, — сказал он. —Исключение Бухарина не решит проблем, а усилит их. Партия теряет доверие народа.

Томский добавил.

— Иосиф Виссарионович, — сказал он, — люди кричат: где хлеб? Рабочие боятся, что колхозы оставят их без еды. Мы должны замедлить коллективизацию, дать крестьянам свободу. Исключение Бухарина — это ошибка, партия расколется.

Сергей встал.

— Товарищи, — сказал он — всем тяжело, но мы не можем отступить. Мы отстаем от Запада на полвека, и мы должны преодолеть это отставание за пять лет. Много времени нам с вами капиталисты не дадут. Николай, — он посмотрел на Бухарина, именно твои речи раскалывают партию, а не наши действия. Ты говоришь о народе, но забываешь о врагах, которые хотят, чтобы мы остались слабыми. План — это наше будущее, мы должны находить ресурсы и не отступать не перед чем, и мы не отступим.

Бухарину стало не по себе, но он не отвел взгляда.

— Иосиф, — сказал он, — я не враг тебе и партии. Я хочу спасти страну от голода, от крови. Исключите меня, но помните: история судит не по выполненным любой ценой планам, а по сохраненным жизням.

Зал замер. Началось голосование: Каганович, Молотов, Ворошилов, Калинин проголосовали за исключение. Рыков и Томский, на удивление, воздержались, но их лица были хмурыми. Они понимали, что их голоса уже не спасут Бухарина и чувствовали, что они следующие. Когда Калинин объявил: «Бухарин исключен из Политбюро», зал погрузился в тишину.

Вечером Сергей вызвал Молотова, чтобы обсудить следующий шаг.

— Вячеслав, — сказал Сергей, — Бухарин исключен, но Рыков и Томский пока еще сильны. Их люди есть в Москве, Ленинграде, Харькове. Мы не можем сразу менять половину Политбюро. Мы должны изолировать их, но чуть позже и без крови.

Молотов кивнул.

— Иосиф, — сказал он, — исключение Бухарина — это уже сигнал для наших противников, но Рыков и Томский не сдадутся. Их речи находят отклик в ЦК, в профсоюзах. Мы можем убрать их постепенно, сократить число их выступлений, статей, люди постепенно начнут их забывать. Начнем вводить в аппарат молодых коммунистов, преданных нашему дело и обязанных нам выдвижением. Сторонников Рыкова и Томского можно начать заменять уже сейчас.

Сергей согласился.

— Действуй, — сказал он. — Но без лишнего шума, Вячеслав. Пусть люди не замечают резких перемен, мы должны задвинуть их в угол истории.

Молотов кивнул.

— Я начну, — сказал он. — Но если они поднимут шум, нам придется быть жестче.

Сергей вернулся домой. Надежда сидела у окна, ее лицо было бледным, глаза — тусклыми, как будто жизнь медленно покидала ее. Светлана спала в, ее кудри блестели в свете лампы. Сергей заметил, как руки Надежды дрожат, как она избегает его взгляда, и заподозрил, что ее состояние ухудшается.

— Надя, — сказал он. — Я вижу, как ты угасаешь. Мы найдем врача, я помогу тебе.

Надежда посмотрела на него, ее глаза блестели от слез, но в них не было надежды.

— Иосиф, — сказала она, ее голос был тихим, почти безжизненным. — Я устала. Я уже схожу с ума от одиночества. И дети, Василий растет, и он начинает напоминать мне Якова, он становится таким же замкнутым, я боюсь за него. А Светлана, она маленькая, но уже все понимает. А еще Зоя с Яковом. Ты так и не прочитал письмо, которая она прислала?