Читать книгу 📗 "Смех лисы - Идиатуллин Шамиль"
Луна холодно наблюдала, бледнея и подмигивая, когда на нее наползали невидимые облака. Рассвет нацеживался сквозь облачность мучительно долго.
Когда солнце все-таки обозначило свое существование за далеким горизонтом, засветку небесного края, похожую на помехи по кромке небрежно настроенного телеэкрана, встретил визгливый хохот с разных сторон леса.
Недалекий коровник откликнулся на хохот тревожным мычанием.
К коровнику трусила стайка лис. Каждая из них время от времени подергивала головой, коротко хихикая.
Под контролем. Странная вспышка неопознанной болезни
Рекс вскинул ухо, прислушиваясь, выполз из конуры, встряхнулся и оглянулся на дом. Там спали. И в соседнем доме спали. И во всех домах поселка спали, как и положено ранним июньским утром, когда даже солнце еще не греет и светит лениво, будто сквозь сонный прищур. Но тарахтение нарастало. Рекс метнулся к забору и потрусил вдоль него туда-сюда, сдерживаясь из последних сил. Лай распирал горло и начинал душить. Но ждать оставалось недолго: издали донеслось звяканье — цепная Лэсси из крайнего двора восстала ото сна и приготовилась. И когда клекот мотора достиг ноты си, Лэсси визгливо залаяла.
Теперь было можно.
Рекс гулко, будто выхаркивая кость, бухнул одиночным и тут же разразился очередью — одновременно с Абреком, Альмой и Верным. Рыжуха и Альфонс, судя по звукам, традиционно выходили на исходную: их партия вступала через полминуты.
Жители поселка ритуальный лай, сопровождавший ритуальное тарахтение, как будто не слышали: они досыпали последние, самые сладкие полчаса-час.
Некоторые больно чуткие субъекты вроде Райки прятали голову под одеяло или подушку. Без толку, конечно.
Древний мотороллер дотащил помятый прицеп, уставленный проволочными ящиками с молоком в литровых банках, до дома Ереминых и остановился, вхолостую постреливая дырявым глушителем. То в лад ему, то контрапунктом взрывался утренним кашлем курильщика молочник Пал Семеныч, сухощавый угрюмый дядька лет пятидесяти, одетый, что называется, по-колхозному: в мятые штаны, резиновые сапоги с обрезанными голенищами и пиджак поверх шерстяной синей олимпийки. Он, не обращая внимания на лай и прыжки Рекса, едва ли не играющего зубами по рабице забора, поставил по банке возле калиток Ереминых и Викуловых, повторил ту же операцию перед домами на противоположной стороне и снова уселся за спиной мотоциклиста Ильи. Илья был лет на пятнадцать помоложе, а в остальном от Пал Семеныча практически не отличался: ни одеждой, ни сложением, ни хмуростью и небритостью, ни даже типом лица. В темноте их можно было перепутать — да чего там, их и путали все время, даже продавщица потребкооперации Лида, узнававшая любого жителя поселка и окрестностей за километр со спины.
И дернулись шеями они, когда мотороллер тронулся, одновременно и одинаково. Со стороны это смотрелось забавно, но немного пугающе — тем более что мотороллер выписал кривую петлю, а прицеп подпрыгнул, дробно зазвенев банками. Но со стороны смотрели на это только собаки. А мотороллер быстро выправился и отъехал к следующей калитке.
Через часок, когда Валентина, накинув халат, занесла молоко в дом, улица была тихой, теплой и готовой принять немногочисленных обитателей, не достигших еще пенсионного возраста и оттого вынужденных поспешать на работу, службу или по приравненным к этому делам. Она, как всегда, со стуком поставила перед Серегой банку вместе с кружкой, скомандовав пить, пока теплое, а сама начала быстро одеваться-собираться.
Серега послушно наполнил кружку и даже поднес ее к губам, но отставил, так и не пригубив, потому что решился все-таки спросить:
— Мам, а ты знаешь про самолет в лесу? Древний такой, сгоревший, в овраге.
Валентина как раз пробегала от умывалки к спальне, складывая ночнушку.
Она едва удержалась от того, чтобы затормозить на Серегин манер внешним краем стопы, завершила забег и пристроила ночнушку в шкаф. Вопрос Валентину озадачил, но радость от того, что сын идет на контакт и не предъявляет претензий по поводу вчерашнего гостя, была сильнее.
— Господи, я и забыла давно, — сказала она наконец. — Там странно все.
Ладно бы никто не знал, откуда он взялся, — еще и никто не помнит, когда именно.
— Это как? — удивился Серега.
— А вот так. Я когда в садик ходила, не было никакого самолета. В школу пошла — тоже. А потом вдруг раз — и все про него знают, и я тоже, и вроде как всегда был. А что значит всегда — с войны, довоенных времен или послевоенных, сообразить невозможно.
— Вот ни финтыри! Он не наш, что ли?
— Не ваш, не ваш, — успокоила его Валентина, завершавшая сборы, но уже в сильно замедленном темпе.
Серега, обмирая, предположил:
— Так его, значит, шпионы подбросили. Или инопланетяне.
Валентина, пожав плечами, заговорила сперва медленно и сдержанно, но постепенно разгораясь — и от облегчения, и от веселого ощущения того, как спрятанный и задавленный кусочек памяти вдруг выскакивает и раскидывается пышным кустом:
— Это после четвертого, что ли, класса, получается… Ну да, летом тоже. Я из пионерлагеря возвращаюсь, и все уже в курсе, что в овраге сгоревший то ли самолет, то ли ракета. И никому он сто лет не сдался.
— Сама, значит, в нормальный лагерь ездила, а меня, значит, в школьный, — не выдержав, пробухтел Серега.
— Плавать научись, потом воду в бассейн нальем — знаешь анекдот?
Сперва здесь нормально начни с ребятами и вожатой общаться, чтобы к людям выпускать. Тебя же на полчаса оставь — в чучело превращаешься. Меня с работы выгонят, скажут: что за медицинский работник такой, если у нее сын — неумытый поросенок, как с плаката про антисанитарию.
Серега, сообразив, что сам подставился и что во избежание эскалации напряженности лучше не возражать, помалкивал — но от вздохов, закатывания глаз и утомленных рож удержаться, понятно, был не в силах.
К завершению нотации Валентина была полностью одета и собрана. Она направилась к двери под еле сдерживаемое ерзанье Сереги, но с полдороги вернулась к столу, чтобы сообщить:
— Одно с самолетом было ясно сразу: нечисто с ним. Призрак там страшный ходит.
— Так он там?! — воскликнул Серега.
— Вот именно. Сначала просто шептались, потом парень один своими глазами увидел. И больше не видел ничего.
— Умер?! — прошептал Серега.
— Хуже. Ослеп, поседел за пять минут и онемел, так что рассказать ничего не мог. Поэтому больше никого туда не пускали. И военные не зря там всё обнесли колючей проволокой. Бабки с младенчества стращали детишек. А потом все забылось. Я вон еле вспомнила.
— А что за парень-то?
— В смысле?
— Ну, он местный же. Я что-то слепых и немых у нас не помню ни у кого.
— Ты вообще мало что нужно помнишь, зато ерунду всякую — только оттаскивай, — отрезала Валентина, явно сама впервые задумавшаяся, откуда взялся и куда делся парень из ее детских страшилок. — Откуда про самолет узнал?
— Андрюха рассказал, — мстительно соврал Серега.
— Этот обалдуй лучше бы «Тараса Бульбу» тебе рассказал, раз сам все никак прочесть не можешь, или хотя бы как брюки через марлю гладить, а не ерунду всякую. Родители впахивают, ради сыночкиных фирменных шмоток надрываются, годами по гостиницам живут, а он балду пинает да ребят с панталыку… Не вздумай в лес соваться, ясно? А то такое тебе устрою — седина и заикание за счастье будут.
Серега покорно кивнул, пытаясь скрыть загоревшиеся глаза.
— И молоко пей, — велела Валентина и сама плеснула себе в кружку, поднесла ее к губам и тут обнаружила, что минутная стрелка на клоунском лице становится из половецкого уса казачьим.
Она охнула, отставила нетронутую кружку и метнулась к двери.
Зацепившись за отражение в зеркале, Валентина остановилась, бросила вороватый взгляд на Серегу, который очень медленно подносил кружку ко рту, и быстро подкрасила губы.
Едва дверь мягко стукнула, Серега нежно, чтобы мама не услышала — как умеет, хоть со двора, хоть от калитки, — вернул кружку на стол и подкрался по-шпионски к окну, чтобы, пританцовывая от нетерпения, следить за Валентиной из-за занавески, срываясь то в свою комнату, то на кухню за походными принадлежностями.
