Читать книгу 📗 "Смех лисы - Идиатуллин Шамиль"

Тут они, к счастью, ухнули в лежалую листву под густым бурьяном. Серега поспешно, но не без труда стащил затянувшуюся петлю с шеи Рекса и принялся жарко извиняться. Пес, покашляв и встряхнувшись, отошел и некоторое время укоризненно рассматривал Серегу. Серега добавил реверансам пылкости.

Поразмышляв, Рекс решил оставить инцидент в прошлом и даже пошел под Серегины понукания вокруг обгоревшего остова самолета.

Запах псу явно не нравился, так что шел он без особой охоты, отвлекаясь на взгляды по сторонам и особенно на неразборчиво шумящий наверху лес. И вдруг кинулся, шумно приминая траву, к заросшей вершине оврага. Дно сужалось, становясь труднопроходимым даже для не очень широкого пса. Под ажурным колпаком, сплетенным ветками лещины, косо лежал, привалившись к сходящимся стенам оврага, здоровенный камень — будто огромный ребенок, которого поставили в угол, а выпустить забыли, так что он колупал-колупал обои, потом сполз по ним на пол и уснул. То ли холмик, то ли небольшой подъем почвы, придавленный камнем и проросший жесткими запутанными стеблями багульника, был почти неразличимым.

Рекс сунулся в заросли, отпрянул, принюхался и попятился так, что едва не перекувыркнулся, запнувшись о собственный хвост.

— Ты чего, пьяный? — хохотнув, спросил Серега, с трудом проламывавшийся к валуну сквозь овражные пампасы, но тут же растерянно замолк.

Рекс почти ушиб его лбом — Серега еле успел отвернуть уязвимый участок, — издал, задрав голову, непонятный звук, рванул назад к камню, но на полпути передумал и принялся, подвывая, метаться между ним и Серегой, все так же норовя то заглянуть в лицо братану, а для верности облизать его как следует, то спрятать нос и всю морду в ногах или под мышкой.

— Э, ты что вообще? — спросил Серега, с трудом ухватив Рекса за загривок: пес вырывался и тут же возвращался, намахивая хвостом, так что пятачок возле них быстро стал утоптанным, хоть спать ложись. — Ты слышишь что-то? Призрака чуешь? Класс. Ты не бойся, я же тут. Я тебя обидеть не дам. А ты меня, да? Пошли призрака брать. Шпиона тоже можно. Пошли-пошли!

Дверь чипка с утра была на замке, что пресловутая граница, а теперь зияла щелью.

Сабитов, помедлив, вошел в магазин. Надо было купить наконец молочки — ну и гречки хотя бы. Макароны на подсолнечном масле, да еще нерафинированном разливном, надоели до изжоги, а ничего другого, включая почему-то молочку, в поселковом магазине не было. На мясное и тем более рыбу Сабитов не замахивался изначально — знал он, как снабжаются районные продмаги: хлеб, соль да спички, остальное сами вырастите, коли живете на земле. Да и хлеб время от времени норовили изъять или ограничить продажу в одни руки парой буханок — как правило, после очередной разоблачительной публикации о том, что в очередном районе колхозники мешками скармливают хлеб свиньям.

В Первомайском районе свиней вроде не разводили, хлеб был всегда, и была молочная ферма, поставки которой шли почему-то исключительно в чипок.

Сегодня они и чипок обошли: витрина-холодильник была пуста — ни молока, ни творога, ни сметаны. Но хотя бы продавщица Ольга оказалась на месте: сидела за прилавком, подперев щеку пухлой рукой. Была она хмура, зато жива и вроде вполне здорова — насколько можно было судить сквозь густую косметику. Воду не пила уж точно. И пахло в магазине не ацетоном, а пылью, холодным продовольственным складом и почему-то хлоркой.

Ольга мазнула по Сабитову неприветливым взглядом и снова уставилась в мутноватое стекло, за которым не было ничего интереснее пары облаков, забора части да верхушек далекого леса. Не узнала. Вот и ладушки.

— Творога и сметаны сегодня уже не будет, я полагаю? — спросил Сабитов, поздоровавшись.

— Сами-то как думаете? — поинтересовалась Ольга, не меняя позы.

Забавно, подумал Сабитов. Значит, совершенно выздоровела и в себя пришла. Полным, так сказать, составом, со всеми тендерами и гудочками.

— Гречки насыпьте, пожалуйста, полкило, — сказал он.

— Еще бы сто грамм попросил, — буркнула Ольга, неохотно сползая со стула.

— Лучше, как в анекдоте, сказать, что весы сломались, я предложу на глазок насыпать, а вы мне: «На… ну, допустим, хвост себе насыпь, собака серая», — вежливо посоветовал Сабитов.

— Остряков подвезли, — буркнула Ольга, вперевалку направившись к мешку с гречкой.

Она скрутила кулек из оберточной бумаги, с шорохом насыпала туда почти полный совок, подумав, добавила еще половинку, ловко сложила и примяла края так, что кулек запечатался, и положила на весы.

— Чуть больше будет, ничего? — уточнила она неласково.

Больше было не чуть, а раза в полтора — похоже, Ольга насыпала сперва ровно полкило, а потом решила не баловать покупателя аптекарской точностью.

— Куда деваться, — сказал Сабитов. — Спасибо, Ольга. Сколько с меня?

— Кому Ольга, а кому Ольга Всеволодовна… — почти свирепо начала продавщица, бросив, однако, фразу почти на полуслове.

Она покосилась себе на лацкан халата, лежащий на могучем бюсте почти горизонтально. Ни нашивки, ни приколотой таблички с именем там не было — как, кстати, и в прошлый раз. Ольга моргнула и неуверенно спросила:

— Мы знакомы?

— Немножко, — сказал Сабитов. — Так сколько?

— Ой, — прошептала Ольга страстно. — Это вы?!

— Живу ведь ради него, а получается, совсем его забросила. Даже обнять и приголубить не успеваю. Да он и не дается уж.

Валентина попробовала улыбнуться, но то ли усталость, накопленная с утра, то ли печаль, накопленная за месяцы, если не годы, собирали губы и вообще лицо, как неразработанный, в тальке еще, жгут: растягивать неприятно, лучше не трогать.

— Это как раз нормально, взрослый же парень, — рассудительно отметила Тамара. — Они телячьих нежностей не любят.

К тихому часу она вымоталась никак не меньше Валентины, да и постарше была, но сидела на посту дежурной, как обычно, с выпрямленной, как у училки, спиной, и очки у нее поблескивали по-всегдашнему грозно. Валентина поняла, что сгорбилась на пациентском стуле, точно сын в ожидании ужина: спина колесом, локти врастопырку, осталось щекой на столешницу лечь. Подавив вздох, она выпрямилась, но решила, что если и мучить себя, то лучше с участием приятных элементов, и откинулась на спинку, чтобы верхняя перекладина давила и массировала под лопатками чуть болезненно и сладко.

Тамара продолжила, сверкнув очками совсем строго:

— А вообще, Валь, поверь опытной старухе: жить только ради детей неправильно. Ради себя тоже надо.

Валентина отмахнулась, шутливо вроде бы указав:

— Раньше-то парни, насколько я помню, наоборот, не дураки насчет нежностей были.

— Это уже взрослые парни, — объяснила Тамара. — Им да, без этого никак. Нам на радость.

Обе устало не то хмыкнули, не то хихикнули, на миг отвлеклись на прогрохотавшую мимо каталку и тут же забыли про нее, потому что та была пустой. На фигуру, толкавшую каталку, медсестры и вовсе не обратили внимания.

Фигура была в принятой сегодня спецодежде: белом халате, шапочке и марлевой повязке, скрывающей лицо, — и совершенно ничем не выделялась.

Гордый, сумевший стащить униформу из стопки тети Ани, на то и полагался — и правильно рассчитал, с какой скоростью проскочить мимо поста дежурной и когда отвернуть от него лицо.

— Ладно, — сказала Тамара. — труба зовет. По палатам всем ребятам.

Валентина, которая смотрела вслед удалявшейся белой спине, будто что-то вспоминая, спохватилась:

— Ох да. Пора.

Она подтянула к себе лоток с вечерними лекарствами, поболтала ногами, как девчонка, охнула в режиме фальстарта по-старушечьи, крякнула по-стариковски и легко поднялась. Тамара, одобрительно переждав мини-спектакль под доукомплектование собственного лотка, поколебалась, но все-таки спросила:

— Ты Коновалова с его романтическими наскоками послала, я так понимаю?

Валентина пожала плечами.

— Рискуешь, девушка, — отметила Тамара.

Валентина отрезала:

— Риск — благородное дело, а служебные романы — нет. Помнишь же: