Читать книгу 📗 "Смех лисы - Идиатуллин Шамиль"

Тут Рекс сгорбился, затвердел, как камень, ощетинился и зарычал, оскалив зубы, так, что гул и мелкая дрожь пробежали от ног к спине и затылку Сереги.

Пес пристально смотрел в глубину заросшей просеки, которая и переходила в овраг. Там медленно ползло что-то, похожее на тень. Ее как будто отбрасывал предмет сложной формы, на который светила беззвучная, но очень медленная машина — по ночам тень от столба электропередачи, отбрасываемая редкими грузовиками, ездила по потолку Серегиной комнаты гораздо быстрее.

Серега напряг зрение. Тень пошевелилась, выросла и превратилась в темный силуэт. Человеческий.

Рекс, рявкнув, кинулся к нему, едва не выдернув Серегину руку.

По следу. Настоящий призрак из взорванного самолета

Напрасно Сабитов надеялся, что досада развеется, пока он дойдет до комендатуры. Чуть полегче стало, бесспорно, но пальцы до сих пор поджимались от неловкости и стыда за себя и всплывало перед глазами лицо Валентины, сияющее, тут же почти по-детски испуганное и сразу холодное и чужое.

Ладно, подумал Сабитов, поднимаясь к кабинету Земских. Ладно. Не за тем приехал, не с тем и уедешь. Не отвлекайся от главного.

Главным была, конечно, безопасность полка. А со вспышкой болезни безопасность сочетается совсем скверно. И ладно если вспышка разовая — а вдруг такое здесь считается пустячком, как у Карлсона, делом житейским?

— Н-нет, — ответил явно озадаченный Земских. — Чтобы прямо эпидемия, вспышки, да просто заметные болезни — нет такого. На моей памяти точно не было. Молодежи и среднему возрасту болеть вообще некогда, большинство в разъездах, а старичье здесь крепкое, да и больниц не любит, травками лечится.

Из соседних поселков вот привозят мужичков: то с гвоздем в пятке, то самогонкой траванутся.

— Почему в военный госпиталь?

Земских пожал плечами.

— Исторически сложилось. Сперва больницы в районе вовсе не было, сюда всех везли. Теперь есть, но такая, символическая больше. Туда только зубы лечить ездят, а с остальным сюда. И ближе, и привычней, ну и надежней.

Врачам все равно делать особо нечего, солдатиков немного, да и здоровые они у нас. ОРЗ на ногах переносят, до гастрита Маргарита не доводит, а летного парка у нас давно нет — значит, нет ни спирта, ни сопутствующих расходных.

Травиться нечем.

Сабитов показал, что картина ему ясна, и встал, собираясь откланяться.

Вставший также Земских решился развить тему:

— Госпиталь формально-то, как и аэродром, пока на неполной консервации, ждет своего часа. Вот врачи сачка и давят преимущественно. Не то что там, да?

Сабитов неопределенно кивнул, не желая принимать подачу. Земских, сделав понимающее лицо, все-таки продолжил, медленно выходя из-за стола:

— Как там вообще? Ну, за речкой.

Сабитов, помедлив, холодно посоветовал:

— А вы съездите, посмотрите.

Земских, поморгав, вернулся за стол, сел, взял карандаш, рассмотрел тщательно заостренный грифель, очень аккуратно положил карандаш обратно и негромко сказал, не глядя на собеседника:

— Я вообще-то рапорт подавал. Отклонили.

— Мой тоже отклонили, — отрезал Сабитов. — Трижды. Кто хочет, тот добьется. Могу за вас словечко замолвить, если правда так неймется.

Земских, подбирая слова, поднял на него глаза, в которых совершенно не было приязни. Сабитов вышел, мягко прикрыв за собой дверь.

Он полагал, что выделенным кабинетиком не воспользуется никогда — стол не относился к жизненно необходимым инструментам, отдохнуть можно было в служебной квартире, а шкаф с пыльными книгами интереса не представлял: помимо неизбежного устава внутренней службы там стояли разрозненные синие тома собрания сочинений Ленина, брошюрки с материалами пленумов ЦК КПСС и несколько изданий «Малой земли» Брежнева — очевидно, раньше кабинетик занимал замполит. Самыми полезными элементами обстановки были графин и телефон. Но смывать коврик пыли с графина Сабитов брезговал, а звонил он от дежурного по комендатуре или от радиста, явно тосковавшего в рубке.

Теперь ни его, ни кого бы то ни было Сабитов развлекать не собирался.

Пришлось звонить как бы от себя.

Диск набора заедало, так что Сабитов, пока не приноровился, дважды тюкал по рычажкам отбоя.

Приемный покой госпиталя не отвечал. Сабитов, чуть напрягшись, вспомнил остальные телефоны, значившиеся на прикнопленном к распахнутой двери объявлении, — благо номера были четырехзначными и отличались лишь последней цифрой.

Дежурная медсестра отозвалась, как положено, после третьего гудка. Увы, оказалась она не Валентиной — хотя словоохотлива была не более: видимо, персонал получил инструкции не болтать и в целом минимизировать любые контакты с посторонними и был достаточно дисциплинирован для исполнения инструкций. Соединить Сабитова с начальником она отказалась, объяснив, что тот занят больными. Соединить с заместителем начальника, как и с любым другим врачом, она отказалась по аналогичной причине. Рассказать про число зараженных или хотя бы число госпитализированных сегодня граждан дежурная сестра отказалась просто наотрез и без объяснений, как и от того, чтобы хотя бы бегло охарактеризовать суть болезни, ее признаки, степень опасности и угрозы для пациентов.

Сабитов, знавший цену приказу и особенно его доскональному выполнению, старался не злиться, потому что сам поступил бы так же, но, конечно, злился, все с бо́льшим трудом удерживая себя от повышения тона и жесткости слов, а также острого желания попугать дамочку высокими званиями и громкими фамилиями. Толку не будет, в отличие от стыда.

Он пальцем нарисовал на пыльном корпусе телефона звездочку и попросил пригласить к телефону Валентину.

Наступила пауза. Сабитов напряженно вслушивался, но в трубке лишь пощелкивали стандартные помехи да перекатывался далекий невнятный шум.

То есть трубку ладонью собеседница не прикрыла. И то хлеб.

Наконец медсестра сказала:

— Алло, вы слушаете? К сожалению, ничем помочь не могу. Валентина очень занята, подойти не может и не освободится до конца дежурства. Что-нибудь ей передать?

— Нет, спасибо, — сказал Сабитов, сам удивившись, что отказ Валентины общаться — не факт, что необоснованный, и не факт, что направленный именно против капитана, который ведь даже не представился, — так его расстроил. — Удачи.

Тамара, дождавшись гудка, тоже положила трубку и сказала стоящей рядом Валентине:

— Зря ты так. Сама же говорила, правильный мужик вроде.

— Говорила, что мужик, оказался, как уж ты это называла, «взро-ослый парень». Вот пусть сам и…

Валентина махнула рукой. Тамара ждала продолжения. Валентина продолжила не так, как собиралась:

— Томочка, если опять позвонит или тем более лично заявится, говори как сейчас, ладушки? Страшно занята, мол. Тем более это правда.

Она подождала, пока Тамара кивнет или улыбнется, не дождалась и убежала к пациентам, которые правда ведь ждали. Тамара, неодобрительно мотнув головой, принялась поспешно заполнять журнал, чтобы развязаться с писаниной поскорей и бежать на помощь Валентине и врачам. После обеда на этаже стало поспокойней, но рук все равно не хватало катастрофически.

Призрак оказался фантастически — именно что сверхъестественно — быстрым и проворным. Он дунул прочь, не позволив Рексу приблизиться, а Сереге — рассмотреть хотя бы приблизительно, практически сразу оторвался от преследования, слился с обросшей лимонником лиственницей раз и другой, а на третий исчез вовсе. Рекс пролетел сквозь кусты не оглянувшись, но через полминуты сбавил шаг, рыскнул вправо, потом влево и принялся давать петли вокруг поредевших деревьев, виновато поскуливая. Серега пытался отдышаться, но и помогал как мог: вглядывался в сторону чащи и опушки, с воплем кидался на густой куст рододендрона или волжанки в надежде, что нервы у призрака не выдержат и он выскочит оттуда, где затаился, высматривал подозрительные тени у корней и на нижних ветках и на всякий случай даже пялился вверх, пока не заболела шея: вдруг шпион прыгает по верхушкам подобно Тарзану из трофейного фильма, который сто лет назад пересказал на встрече школы с шефами лысый, но прикольный прапорщик из не передислоцированного еще авиаполка.