Читать книгу 📗 "Смех лисы - Идиатуллин Шамиль"

«Но, как бы ты ни был самолюбив»?..

— «Я не из породы самоубийц», — подхватила Тамара. — Не помню, конечно. А тебе совсем не страшно — одной-то?

— Я привыкла. И я не одна. «Мой дом летает, в нем орущие дети и плачущий пес».

Она улыбнулась, подняла марлевую повязку с подбородка на нос и вошла в палату справа. Тамара, покивав, проделала то же со своей маской, открыла противоположную дверь и строго уведомила:

— Просыпаемся, товарищи. Температура, таблеточки, жалобы. Не торопимся, не стесняемся.

Сначала Сабитову было почти смешно, потом довольно неловко. Ольга извинялась, благодарила, лихорадочно шарила под прилавком в поисках какого-нибудь дефицита, способного продемонстрировать глубину ее признательности за спасение, ничего не обнаруживала и снова принималась извиняться и благодарить. Пришлось спокойно и твердо заверить, что все хорошо, что Сабитов совершенно не обиделся, а озабочен двумя вещами: самочувствием Ольги и собственной покупкой. И если с первым был порядок, то капитан с удовольствием рассчитался бы за вторую и пошел до хаты.

Ольга, спешно щелкнув счетами, назвала какую-то мизерную сумму, отмерила сдачу до копейки и принялась извиняться теперь уже за отсутствие молочки:

— Давешняя подкисла, свет вырубали, что ли, опять. Прибежала сейчас — батюшки, разит, как с помойки. Весь холодильник выкинуть пришлось, еще и хлоркой мыла. А свежее с утра, видать, привезли — а меня нету.

Она погрустнела и пожаловалась:

— Перестраховщики они в госпитале, конечно. У меня такая ерунда давно, особенно если жара или душно. Всю жизнь безо всяких врачей обходилась — подурнеет, конфетку или печеньку съем, и нормально. А они целое дело устроили, на учет поставили, колоться еще надо.

— Ольга, это обязательно, — сказал Сабитов. — Люди с диабетом только так и живут. А если не так — умирают.

— Ой, да ладно.

Она даже засмеялась, отмахиваясь, поэтому Сабитов счел нужным сгустить краски:

— И ладно если умирают. А могут в кому впасть и лежать, как селедка, год, и два, и десять. Или ноги отрежут. У меня знакомый так пропал. Так что радуйтесь, что врачи вовремя вас подцепили, и слушайтесь их.

Ольга с явным трудом проглотила рвущееся возражение, поводила ладонями по прилавку и сообщила сдержанно, но упрямо:

— Врачам в руки попал, так уже не выскочишь, это точно. Хотя толку-то с такой госпитализации. Ночью все спят, а утром им тем более не до меня было.

Такой шухер начался, все на ушах, больных везут, медсестры шуршат, переполох и чертовщина. Насилу выбралась.

Сабитов насторожился.

— Каких больных?

— Да с фермы как раз, — пояснила Ольга и как будто обрадовалась: — А!

Может, с утра завоза вообще не было, раз у них там инфекция.

— Да уж. И лучше бы продукцию с такой фермы населению не поставлять, — задумчиво сказал Сабитов, попрощался, напоследок еще раз наказав Ольге следить за самочувствием и слушаться врачей, и направился в госпиталь.

Отзвуки суматохи слышались со двора: двери госпиталя по случаю жары были распахнуты и зафиксированы бетонными обломками то ли бордюра, то ли разбитого вазона. Ладно хоть не гипсом с переломанной ноги, подумал Сабитов и еле успел посторониться: из дверей выскочил стремительный мужик с закрытым лицом. Он ссыпался по ступенькам и понесся через двор к воротам, на ходу стянув белую шапочку и сдирая с лица марлевую повязку. Лицо было щетинистым, голова лохматой и нечесаной, а сам мужик был не врачом и вообще не медиком, а бичеватым кладовщиком, страстно желающим подняться в небо.

Его, выходит, обуревали самые разнообразные желания.

Сабитов задумчиво смотрел Гордому вслед, пока тот не скрылся из виду, сделал шаг к дверям и снова отшатнулся. Теперь на порог выскочила Валентина, зачем-то комкая в руках белый халат — явно не свой. Свой-то был на Валентине и очень, надо сказать, ей шел.

Она обвела округу пылающим взором, равно возмущенным и озадаченным, увидела Сабитова, сказала: «Ой» — и расплылась в улыбке. Заморгав, Валентина шагнула к капитану, слегка запнулась от усталости, помноженной на неожиданность, и без малого повалилась Сабитову в объятья. Без малого — потому что капитан отступил. Совершенно автоматически, как при любых попытках любого собеседника или встречного-поперечного сократить дистанцию.

Шаг был едва заметным, но Валентина, конечно, заметила. Его хватило Валентине и для того, чтобы не падать на грудь малознакомому мужчине, и для того, чтобы прийти в себя, и для того, чтобы смертельно оскорбиться.

— Прошу прощения, — холодно сказала она и принялась аккуратно складывать халат, будто исключительно на это ее порыв и был направлен.

Халат, сброшенный странным беглецом, которого Валентина даже не успела рассмотреть, совершенно в этом не нуждался: ему только кипячение и светило. А Валентине не светило ничего. Это понимание слегка опечалило, зато сделало все привычно четким и предсказуемым.

Сабитов тут же спохватился, шагнул вперед, даже повел руками вопреки привычке держать их по швам — на случай, если Валентина все-таки надумает, как вчера, коснуться его костяшек кончиками пальцев, — и деловито спросил:

— Совсем аврал у вас?

Валентина неопределенно пожала плечами и, отступив, крепко обняла себя за локти — вроде как для того, чтобы халат не мешался. На халат она и смотрела — только на него, а не на капитана.

— Ольга, ну, продавщица та, рассказала, что тут прямо вспышка болезни какая-то, — не сдавался Сабитов. — Что-то серьезное?

Валентина, помедлив, сухо сообщила:

— У меня, товарищ капитан, нет полномочий посвящать…

Пауза получилась вполне выразительной.

— …посторонних в служебные проблемы. Обращайтесь, пожалуйста, к начальнику госпиталя, кабинет на втором этаже. Я, с вашего разрешения, вернусь к работе. Всего вам доброго.

Она развернулась, так и не подняв глаз, и ушла. Сабитов, уронив руки, смотрел сперва ей вслед, потом в дверной проем, за которым вдали так и бегали озабоченно медики. Потом опустил голову и медленно отправился восвояси.

Серега с большим трудом оттолкал Рекса в сторону обгорелого остова. Пес шел неохотно и все заглядывал Сереге в лицо, будто требуя пояснений. Смысл охоты за идеологическими, тем более потусторонними противниками от пса явно ускользал.

И тут рядом, прямо над Серегиной головой, разнесся резкий пронзительный смех, тонкий, жуткий и как будто издевательский. Серега обмер, а Рекс, залившись бешеным лаем, рванул к склону и принялся рыть его в попытке вскарабкаться повыше.

Серега, опомнившись, спросил с нарастающим восторгом:

— След взял, да? Это призрак, да? Сейчас догоним? Вперед, Рекс!

Он набежал на пса, потратил несколько секунд на извлечение из кармана веревки и запихивание ее по кратком размышлении обратно, а потом, подхватив Рекса под лапы, с кряхтением начал восхождение. Всю дорогу тащить Рекса не пришлось: пес, мотивированный близостью уступающих, по предварительной оценке, сил противника, демонстрировал чудеса ловкости и проворства. Он быстро навострился ставить лапы на выступы и петли корней. Сереге оставалось лишь удерживать Рекса от резких прыжков, подталкивать тощую задницу и уворачиваться от неотвратимо метущего хвоста. Серега попытался красиво насвистывать, как Высоцкий или волк в первой серии «Ну, погоди!», но в рот немедленно насыпалась пригоршня глиняного порошка, и пришлось отвлечься на отплевывание.

На край обрыва Рекс выпрыгнул самостоятельно, поскользнулся на козырьке травы и едва не рухнул обратно. Серега успел встретить ладонью заднюю лапу, едва не саданувшую ему в лоб, бережно подтолкнуть запаниковавшего пса на твердую поверхность земли и удержать захват, чтобы Рекс не ринулся в бой, пока братан себя из пропасти вытаскивает.

Рекс подергал ногой, убедился, что бесполезно, и привычно замер, дожидаясь, пока братану надоест, — только бурчал слегка, приглядываясь и принюхиваясь к окрестностям. Отпустил его Серега лишь после того, как немного полежал, переводя дыхание, и поднялся, — но сразу ухватил за шею, оседлал и приладил на место веревку, уже совсем не напоминающую поводок с ошейником.