Читать книгу 📗 "Смех лисы - Идиатуллин Шамиль"

«Хэ. Хэ. Хэ».

На взлет. Применение средств химической защиты

В скорую Серегу не пустили.

Он пытался прорваться сперва молча, даже немо, потом бормоча что-то сквозь слезы, которых все еще стеснялся, потому отворачивал лицо, добавляя, наверное, невнятности бормотанию — а его мягко отстраняли, жестко отпихивали, разок даже ухватили за плечи, и кто-то наглухо замотанный в белое и зеленоватое присел перед ним и что-то говорил очень убедительно и по-доброму, делая паузы, чтобы Серега понял и кивнул. Серега кивал, но не понимал совершенно ничего, кроме того, что маму увозят, его не берут, а лекарства кончились.

Ничего, кроме этого понимания, сырого и отчаянного, в голову не лезло, хотя какие-то слова, сказанные, наверное, человеком в белом — Серега даже не понял, дядькой или тетькой, — и, наверное, не раз, прицепились снаружи и упорно пытались просочиться оттуда, где шум и мелькание, туда, где сознание.

Серега напрягся и осознал. «Все нормально». Вот что этот дядькотетька говорил: «Все нормально». Маму увозят, Серегу не берут, а лекарства кончились — и это называется «Все нормально».

Он попробовал повторить вслух, подряд и не отворачиваясь, но скорая рыкнула, выбросила гадостный выхлоп и уехала. Серега смотрел ей вслед, так и тиская смятый штатив, в котором не осталось ни одной пробирки. Потом вытер лицо плечом — в рубашке, оказывается, хотя Серега совершенно не помнил, когда успел одеться, а тем более сбегать к тайнику с кофром, — обернулся и нашел глазами Райку.

Райка стояла посреди группы соседей, что наблюдала за эвакуацией Валентины, и смотрела на Серегу, кажется, с таким же отчаянием, а еще с таким сочувствием, что у него снова защипало в носу. Только подойти Райка не могла:

Антоновна цепко, не так, как дядькотетька Серегу, держала внучку за плечи, а когда та качнулась с намерением вырваться, закогтила совсем как кречет, с удивительным проворством отконвоировала ее к калитке и затолкнула во двор.

— Носу из дому чтобы не казала, ясно? — зычно велела Антоновна. — Взбесишься, как все вокруг, больно занадобно мне такое на старости!

Остальные соседи как будто приняли это наблюдение на свой счет: группа, обмениваясь нервными репликами, принялась распадаться. Старики дернулись было привычно попрощаться друг с другом за руку, но жены и иные спутницы цыкнули так дружно и грозно, что дедки поспешно спрятали ладони за спины либо в карманы и поспешно рассосались по домам, не соприкоснувшись.

Серега осмотрел собственные руки, только сейчас заметив штатив, отшвырнул его в траву и побежал вслед скорой. Но не за ней. Не к госпиталю.

Ворот части Серега достиг, устав почти как никогда — от слишком интенсивного темпа, переживаний и того, что не успел позавтракать.

Ефрейтор Доскин, привалившийся лопатками и затылком к косяку двери КПП, равнодушно глянул на пацана, который, пошатываясь, остановился рядом, со свистом отдыхиваясь. По-верблюжьи глянул, мимо носа, и хотел сказать что-нибудь ироничное, да для этого требовалось не только оторваться от косяка, но и подумать, поэтому Доскин снова смежил веки. Чтобы тут же с досадой размежить их через секунду.

— Товарищ!.. Ефрейтор!.. Позовите… капитана Сабитова… пожалуйста!..

Доскин еще раз рассмотрел пацана сквозь ресницы. Пацан был незнакомым — ну или смутно знакомым, как все местные пацаны. В любом случае ни сынком, ни там подопечным каким-нибудь капитана, только прибывшего в часть, он быть не мог.

Доскин вялым движением показал, что пацан может быть свободен, и заново прикрыл глаза.

— Товарищ ефрейтор, капитана Сабитова позовите! — требовательно и уже почти не прерываясь на судорожные вздохи повторил наглый щень.

Доскин нахмурился, но двигаться не стал, надеясь, что паразит поймет и свалит. Надежда умерла первой.

— Товарищ ефрейтор, капитана Сабитова!.. — взорвалось прямо в ухе, так, что Доскин, сильно вздрогнув, чуть не свалился спиной на дверь, а с нее — в тамбур КПП.

Паразит подкрался вплотную и вопил в самое ухо.

Доскин с трудом удержался — и на ногах, и от того, чтобы с ноги навесить паразиту, который, впрочем, уже отскочил на несколько шагов. Наглый, а ученый.

— Чего орешь на объекте? — свирепо, но не поднимая голоса, осведомился Доскин. — В милицию захотел?

— Мне капитан Сабитов срочно нужен!

— Мало ли кто тебе нужен. Ты ему кто?

— Знакомый, — поколебавшись, сказал пацан.

Доскин, естественно, колебание уловил и оценил верно.

— Вали-ка отсюда по-шустрому, знакомый, — скомандовал он и с намеком поправил ремень автомата.

Пацан не шелохнулся — так и стоял, глядя на Доскина исподлобья. Ждал, что тот все бросит и побежит исполнять команду пацана.

— Вали, я сказал! Тут посторонним нельзя.

Пацан, совсем набычившись, сообщил:

— У меня мать в госпитале…

И замолчал. Доскин нехотя уточнил:

— Работает?

— И работает, и теперь… — начал пацан, закусил губу и вдруг, брызнув слезами из глаз, истошно рявкнул: — Капитана Сабитова позовите!

— Ты не офигел, малой? — спросил Доскин угрожающе и обозначил шаг в направлении пацана.

Пацан не шелохнулся, а повторил чуть тише:

— Капитана Сабитова позови.

— Точно офигел, — констатировал Доскин, снова приваливаясь к косяку, потому что решил больше на всякую борзую мелочь не реагировать.

Подход оказался безосновательно оптимистичным. Борзая мелочь немедленно подтвердила предварительный диагноз: пацан подбежал к воротам и со всей дури пнул створку. Листовое железо удивленно загудело. «Ля», опознал Доскин, бросивший музыкалку по классу баяна на третий год учебы, и полетел карать.

Шустрый паразит успел и пнуть ворота еще раз, и отбежать.

— Ты чего творишь, баран? — прошипел разъяренный Доскин. — Да я тебя сейчас… Э, ты охренел?

От изумления он даже не попробовал увернуться от булыжника, который подобрал и метнул в его сторону пацан. Впрочем, тот явно целился мимо караульного: булыжник угодил в соседнюю створку, которая загудела немного другим тоном.

— Тебя в натуре шмальнуть, что ли? — устало спросил Доскин.

— Сабитова позови, — сказал пацан и нагнулся за следующим булыжником.

Доскин рванул к нему, практически уверенный, что теперь-то успеет пендануть хотя бы разок, — но пацан умудрился заметить и отбежать, а главное, гад такой, попасть в ворота даже с такого расстояния. Причем камень свистнул, кажется, вплотную к уху Доскина.

— Да откуда ты взялся такой, — пробормотал Доскин, с бессильной злобой наблюдая за пацаном, который деловито набирал в подол рубахи новые булыжники.

Их на обочине было немало. До смены караула точно хватит.

Положение было идиотским и безвыходным. Устав гарнизонной и караульной службы не велел отходить от КПП, а накопленный за последние минуты опыт беспощадно указывал, что догнать пацана все равно не получится, потому что тот бегает быстрее. А прапорщик Совпель, застав эту комедию Гайдая, устроит Доскину сладкую жизнь до самого дембеля. Если Доскин, конечно, раньше мелкого придурка не пристрелит. Ну или себя.

Стрелять Доскин ни в кого не хотел. Поэтому сдался.

Не сразу, конечно. Сперва он еще немного поугрожал, учинил несколько внезапных атак в надежде сцапать гаденыша и даже метнул пару камней — не булыжников, помельче. На сдачу, так сказать. Пацан увернулся и ответил, скотина такая, бойко и веско: так, что ворота заревели, а Доскин едва не заревел громче них. Во всех смыслах, и глоткой, и глазками. Чтобы не зареветь, ефрейтор шепотом выругался, неубедительно сплюнул и сказал:

— Хрен с тобой, баран упрямый. Попробую найти капитана. Пусть он сам с тобой разбирается.

Пацан кивнул и поспешно вытер глаза. Похоже, он все это время заливался слезами, а Доскин слишком кипел от злости и возмущения, чтобы заметить. Ему стало малость неловко, но показывать этого не следовало, поэтому ефрейтор спросил предельно сурово:

— Что сказать-то капитану?