Читать книгу 📗 "Смех лисы - Идиатуллин Шамиль"

Свободной рукой он махнул в сторону двери, едва не упав.

Его не поняли — или просто все оцепенели от неожиданности.

Не дождавшись никакой реакции, Сабитов побрел к двери. Путь ему преградил Земских. Сабитов отодвинул его плечом, снова угрожающе пошатнувшись, и сделал еще шаг. Теперь путь ему преградил Нитенко.

Сабитов уперся в него жуткими глазами.

— Азат Завдатович, так нельзя, — попытался от стола урезонить капитана Ларчиев. — Необходимы повторы, клинические испытания, на животных, на добровольцах…

Он не успел договорить, но вскрикнуть и добежать до Сабитова тоже не успел. Капитан, дернувшись с хихиканием, сорвал с лица маску, влил содержимое пробирки себе в горло, глотнул и повалился на пол от встряхнувшего все тело спазма.

Сабитова подхватили со всех сторон, подняли и, едва он начал дышать и моргать, потащили к двери.

— Ну что ты за баран безмозглый, а? — причитал Земских, чуть не плача.

— Ну что за истерика, а, ты ж офицер, а не барышня нервическая, бляха!

Сабитов, уцепившись рукой за косяк, задержал процессию в дверях.

Неловко выгнув шею, он с трудом спросил, в упор глядя на подоспевшего Ларчиева:

— Сколько… ей осталось?

Ларчиев, который внимательно следил за динамикой состояния капитана, заколебался, переглядываясь с Коноваловым. Коновалов сыграл желваками так, что респиратор сходил вверх-вниз, как хобот у слоненка. Гордей, стоящий рядом, ответил вместо медиков:

— Сутки максимум.

— Дайте… ей, — повторил Сабитов, выдираясь из поддерживающих рук.

Он едва не рухнул на пол снова, но удержался, вцепившись в косяк, и медленно выпрямился. Ларчиев, глядя ему в глаза, скомандовал:

— Приступаем к завершающим клиническим испытаниям образца сыворотки.

Толпа ввалилась в восемнадцатую палату, раскидывая брезентовые занавеси. Коновалов решительно шагнул к изголовью кровати, осторожно убрал кислородную маску, закрывавшую рот Валентины, и замер.

— Ну же, — сказал Ларчиев. — Или давайте я.

Коновалов забормотал что-то длинное и, кажется, успокаивающее — непонятно, Валентину или его самого, — приподнял ее вместе с подушкой до полусидячего положения и сунул открытую пробирку под нос. Лицо Валентины дернулось тиком раз и два, она будто попробовала отвернуться, разжала стиснутые губы — и Коновалов нежно, но решительно влил содержимое пробирки между ними.

Челюсть и горло Валентины затряслись. Она очень медленно глотнула, издала короткий булькающий хрип, глотнула снова и выгнулась в сильном спазме. Кровать лязгнула. Коновалов и остальные врачи качнулись удержать, помочь — но кровать лязгнула снова.

Валентина обмякла и застыла.

Толпа тоже.

К койке с трудом протолкался Сабитов. Выглядел он по-прежнему кошмарно, но чувствовал себя явно лучше и во всяком случае бодрее.

Ларчиев остро наблюдал за ним.

Сабитов взял Валентину за руку.

И Валентина сделала медленный глубокий вдох.

Остальные медленно глубоко выдохнули.

— Ага, — сказал Коновалов, поморгав, выдернул из кармана халата следующую пробирку и устремился к соседней койке.

— Стоп-стоп, Константин Аркадьевич! — сказал Ларчиев. — С остальными уже успеем. Все в лабораторию, здесь наблюдаем, докладывать мне каждые пять минут, анализы каждый час!

Толпа, галдя все громче, устремилась в лабораторию.

Там закипела бурная деятельность, дополнительно возгоняемая рейдами врачей, то и дело торопливо разбегавшихся по палатам и обратно.

Гордей, обмякнув, наблюдал за этими приливами и отливами и тем, как жестко и деловито управляется с ними Ларчиев. Потом потянулся было к лежавшему на столе смартфону, но спохватился и спросил:

— Леонид Степанович, мобила вам пригодится же еще?

— Мобила? — рассеянно отозвался Ларчиев, заметил смартфон, Гордея и сообразил: — Ах да, конечно, буду признателен. Это мобила, да? Вы мне расскажете, надеюсь, откуда такое чудо?

— Попробую, — ухмыльнувшись, сказал Гордей и пошатнулся.

Ларчиев поддержал его под локоть и пояснил:

— Под чудом я не только прибор имею в виду. Но это завтра уже. А пока вам надо отдохнуть. Спасибо огромное, Гордей Иванович. Без вас… Впрочем, вы сами всё знаете.

— Если бы.

— Спасибо, — сказал Ларчиев, протягивая руку.

— Да я в перчатках, — напомнил Гордей, чуть выставляя кулак.

— Да все мы, — отметил Ларчиев и, помедлив, ткнул перчаткой в перчатку на боксерский манер. — Счастливо, доктор. И спасибо еще раз.

Гордей неловко кивнул и развернулся, но пройти к двери не мог. Перед ним стоял, чуть выставив могучий кулак, Коновалов.

— Спасибо, доктор, — сказал он.

Гордей хмыкнул и коснулся костяшек Коновалова своими.

— Спасибо, доктор, — сказали справа.

И слева.

И сзади.

Он огляделся и увидел протянутые к нему руки коллег.

Он сморщился, чтобы не заплакать, быстро, точно знаменитый спортсмен или рокер, выбирающийся на стадион или сцену, пробренчал своим дружеским кулаком по их дружеским и уважительным и поспешно вышел из лаборатории.

Поморгал там, немножко успокоился и двинулся к выходу.

— Э, стопэ, — окликнули его. — Куда поскакал, гражданин содержимый на гауптвахте?

Рядом с Гордеем стоял Доскин, поигрывая наручниками.

— Задолбался я уже ждать, спать охота, — признался он жалобно. — Ты все, освободился?

— Думал, что да, — признался Гордей.

— Индюк тоже думал, — назидательно сказал Доскин. — Пошли баиньки, пока Улугбек не свалил. А то пешком придется.

Гордей оглянулся на дверь в лабораторию. Оттуда никто не выскакивал и туда по коридору никто не устремлялся. А отвлекать коллег от страшно важного дела было грешно.

— Ну пошли, — согласился он, вытягивая уже оба кулака — теперь не для дружеского прощания, а для наручников.

— Да ладно тебе, — сказал Доскин, запихивая браслет под ремень. — Ты ж не дернешь по пути. Ну и все. Пошли так. В турме щас карашо… Макарони дают.

Доскин не обманул. Через пять минут после прибытия он отпер дверь и внес в камеру поднос с ужином. На подносе были не только макароны с котлетой, но и борщ со здоровенным куском мяса, компот и ватрушка.

— Маргарита завелась что-то, — сказал Доскин, устанавливая поднос на табурете. — За полночь осталась, да еще королевский ужин отгрузила, и тебе, и мне. Влюбилась в меня, не иначе. Или в тебя.

Он ухмыльнулся, хлопнул в ладони и потер ими в предвкушении внеочередной жратвы офицерского качества.

— Подкачу к ней завтра, уточню этот вопрос. Э, ты дрыхнешь, что ли?

Порубай давай, пока теплое.

Но Гордей беззастенчиво и беспробудно дрых одетым, в белом халате поверх костюма, даже вечные свои загашенные полукеды не снял. Лежал, посапывал и счастливо улыбался во сне впервые за долгие годы и последний раз в этой жизни.

— Ладно, завтра холодное пожрешь, — решил Доскин. — Во нервы у чувака, блин. Бич и есть бич. Шоб я на губе такой довольный был.

Он тоже взглянул на Гордого последний раз в жизни и вышел из камеры.

Соседка Валентины ровно сопела во сне, иногда принимаясь похрапывать.

Валентина дышала почти беззвучно, но ровно. Лицо у нее было все еще изможденным, но уже не зеленоватым, а просто очень бледным. Сабитов, дежуривший почти навытяжку возле койки, выглядел сопоставимо. Впрочем, он с самого начала не полыхал румяными щеками. Капитан смотрел на Валентину и дышал в такт ей.

Земских потоптался рядом и сказал:

— Все, капитан, расслабься. Ты все сделал. Теперь все будет хорошо. И женщина твоя выздоровеет, и полк твой переведем. Ты, главное, сам оклемайся скорей. Тебе ведь еще рекомендацию для меня давать.

— Не дам я рекомендацию, — ответил Сабитов, не отрывая взгляда от Валентины. — Ни тебе, ни кому еще. Не надо тебе туда. И никому не надо.

Никуда. Никогда. Дурак я был, наболтал там лишнего. Прости, брат.

Земских, помедлив, хлопнул его по плечу и вышел.

Сабитов кивнул и переступил с ноги на ногу. Табурет стоял в двух шагах, у стенки, но ни сесть, ни придвинуть его было невозможно: ведь теперь уже Валентина держала Сабитова за руку, едва заметно улыбаясь с закрытыми глазами.