Читать книгу 📗 "Смех лисы - Идиатуллин Шамиль"
Убедившись, что дверь магазина за бабой закрылась, Райка выбралась из могучего куста напротив Дома-с-привидениями, под сенью коего пережидала опасность, однако тут же была утянута обратно.
Райка возмущенно посмотрела на Серегу, на локоть и плечо, поцарапанное ветками, снова на Серегу и набрала в легкие воздуха для решительной отповеди, но медленно выдохнула. Серега явно собирался, да не решался что-то сказать.
Рекс, которому надоело лежать в его ногах, принялся активно, толкаясь и поскуливая, зазывать народ на оперативный простор. Серега отпихнул его и полез в карман.
Он вытащил что-то небольшое и растопыренное, немедленно выронил, поспешно поднял, обдул и неловко сунул в руки Райке. Это оказался индеец, неумело, но старательно вырезанный из деревяшки и раскрашенный фломастерами.
— Вот, — сипло сказал Серега. — Тебе, в общем. Это, короче, Чингачгук. У меня такой же настоящий, из гэдээровского набора, они знаешь дефицитные какие. Я его хотел тебе подарить, правда, а он куда-то делся, гад. Я искал, искал, и… В общем, сам сделал. Этот уродский, конечно, тебе не понравится…
Он замолк, чуть не плача, и попробовал то ли отобрать индейца, то ли поправить кривое копье.
Райка мягко увела руку и возразила, ласково гладя индейца кончиками пальцев:
— Ну что ты. Он не уродский. Он самый настоящий.
Серега недоверчиво посмотрел на нее, подышал и, осмелев, начал:
— Это ты настоящая. Потому что…
Не договорив, он порывисто обнял Райку, тут же отскочил и с треском выдрался из куста. Счастливый Рекс попытался обогнать его, подбивая мордой под коленки.
Оба постепенно успокоились.
Райка какое-то время продолжала, улыбаясь, поглаживать индейца, потом вышла следом.
Ребята неторопливо двинулись вдоль по улице, соприкасаясь локтями и пальцами и подпинывая Рекса, который крутил петли вокруг. Серега, неловко улыбнувшись, кивнул на Дом-с-привидениями.
— Короче, я чо думаю. Надо как-нибудь туда слазить.
— Зачем? — удивилась Райка.
— Дак интересно же. Пустой дом, сто лет никто не живет. Вдруг там привидения есть или хотя бы сокровища.
— Завязывай, — велел Андрюха, почти беззвучно возникший рядом. — Там, небось, полы все прогнили и микробы всякие. Ноги переломаешь, сифу какую подцепишь.
— Кого? — невинным тоном спросила Райка.
— Плохо вести себя будешь — узнаешь, — отрезал Андрюха, многозначительно поправляя бинт на сгибе локтя. — Услышу, что полез, репу лично начищу, понял?
Рекс предупреждающе рыкнул.
— Ути какие мы грозные, — сообщил Андрюха. — Пошли лучше тарзанку…
Он замолк, а Рекс, развернувшись к лесу, зарычал уже свирепо.
Из леса донесся далекий, но отчетливый смех лисы.
Пластмассовый индеец, лежавший в щели под приборной панелью, качнувшись, упал в траву. Одновременно в сужающейся вершине оврага медленно перевалился на бок огромный валун. Он вдруг лишился опоры: холмика, подпиравшего камень, больше не было.
Не было и остова самолета, и заросших травой и кустарниками следов ударов на дне и склонах.
Овраг был пуст — если не считать индейца, выставившего копье в самую середку голубого неба.
К середке вдруг потянулся темный остроухий силуэт. Копье индейца указало на склонившуюся с края оврага морду лисы. Лиса дернулась, визгливо захохотала и скрылась.
Почти сразу грянул выстрел.
Он будто выжег все звуки. Тишина казалась тотальной и вечной. Но долго она, конечно, не продержалась. Постепенно вернулся обычный лесной шум.
В одуряюще синем куске неба над оврагом сверкнул белый силуэт самолетика — и тут же исчез.
На краю обрыва появилась фигура мальчика.
Если бы снизу на него смотрел Гордей, он решил бы, что это Серега, просто одетый и постриженный так, как принято не в год 70-летия Великой Октябрьской социалистической революции, а сорока годами позже, когда память о таких юбилеях превратилась из строгой обязанности в безобидную причуду.
Если бы смотрела Райка, она бы удивилась тому, насколько странно одетый и постриженный мальчик похож на Серегу.
Но никого из них в овраге не было. Был только индеец, который ничему не удивлялся и ничего не решал.
Мальчик, которого звали Максим, внимательно разглядывал края и дно оврага, шлепая на себе комаров. Разглядеть в многолетнем бурьяне индейца он, естественно, не мог, однако всматривался так, будто что-то различал. Не отвлекаясь от процесса, он негромко сказал:
— Да, бабуль. Гуляю. С ребятами, почти. Покушал и в шапке, ага, и молоко пил. Нет-нет, один никуда, ты что.
Он развернулся и уверенно пошел через лес, продолжая разговор.
— Бабуль, а дед не прилетит?
— Дед? — удивилась Валентина, входившая во дворик. — Так он давно уже не улетает.
Валентина, в отличие от правнука, говорила не через малозаметную гарнитуру, а по обычному мобильнику, который держала у уха. В другой руке она несла пакет с продуктами.
Сорок лет прошлись по Валентине не слишком свирепо: она осталась стройной и никак не выглядела на свои семьдесят с гаком — хотя, конечно, стала куда осторожнее в движениях.
Возившийся в огородике Сабитов постарел гораздо сильнее, к тому же был обезображен очками и седой шкиперской бородой. Он выпрямился, опершись на тяпку, и сурово любовался приближением Валентины.
Та продолжала:
— Ах, тот дед, который мой сын, а не который прадед. Джентльмены не напоминают женщинам о возрасте. Максим, у него же только с двадцать первого отпуск. Еще две недели нам на это безобразие любоваться.
Она легонько дернула Сабитова за бороду. Тот с очень серьезным и страстным видом прижал Валентину к себе, констатировав:
— Абракадабра, ваше желание исполнено.
Валентина, пытаясь не хихикать, вырвалась, отмахнулась и направилась к дому, на ходу зачем-то повторив непростой элемент аэробики из древней телепередачи. Сабитов проводил ее взглядом, полным мрачного одобрения, и снова взялся за тяпку.
Дом и дворик, надо сказать, были старательно и любовно облагороженными, но вполне узнаваемыми.
Валентина бродила между кладовкой и кухней, разбирая продукты под беседу с правнуком:
— По лесу не шляйся, там колючая проволока кругом… Запретки…
Лисы… Призраки… Какие-какие. Какие…
Она запнулась, как будто потеряв нить разговора, но быстро нашлась:
— Тех, кто до Ивана Купалы в воду лезет. В воде посидишь, пневмонию схватишь… Юноша, я про этот пруд и про эту тарзанку знаю, э-э… Довольно давно. Джентльменчик ты мой. Все, к обеду чтобы как штык. Прадед без тебя есть не будет, а у него режим.
Обстановка комнаты стала богаче и модерновей, но и в ней нашлось место фотографиям, которых заметно прибавилось. Завершала разговор Валентина, любуясь самой крупной — групповым снимком семьи. Старше всех на нем были пожилые Валентина и Сабитов, самым юным — Максим, а между ними улыбались несколько мужчин и женщин.
Этот же снимок служил заставкой на штурманском экране самолета санитарной авиации, готовившегося к взлету с крохотного аэродрома в Первомайском.
Гордей влез в кабину и с веселой виноватинкой сообщил пилоту:
— Здоров, Азатыч. Обломись, пожалуйста: снова не Михайловск, а Рудное.
Похоже, сальмонеллез у геологов.
Пилот, избочившись, шарил между креслами, пыхтя:
— Опять выпал. Ща найду — и сразу взлет.
— Штош, — сказал Гордей, протягивая ему швейцарский ножик. — От винта!
— Бат-тюшки. Где теперь я его посеял?
— В гостинице, где еще. Под кофром у меня лежал — выпал, видать, когда ты одевался.
— Ой, спасибо тебе, добрый человек.
— Ты не представляешь, насколько добрый, — согласился Гордей, протягивая еще и пластиковый чехол для ножика: — На цепь посади, чтобы не убегал больше, тут ушко есть спецом для этого. Я в киоске гостиницы с утра увидел, думаю: ну реально Азатыча размер, надо брать. А там еще закрыто, так я заставил… Ты чего?
Азатыч, успевший медленно вставить ножик в чехол, подумав, вдел в ушко чехла извлеченную из кармана потрепанную веревочку и тихо засиял. Теперь в нем легко узнавался один из улыбающихся людей с коллективного снимка на экране. А в веревочке при желании можно было узнать браслет в мексиканском стиле, сплетенный сорок лет назад девочкой Райкой для мальчика Сереги.
