Читать книгу 📗 "Смех лисы - Идиатуллин Шамиль"

И капитан замер, как часовой на посту.

— Андрей, успокойся, пожалуйста, — утомленно попросила Тамара, но Андрюха успокаиваться не собирался.

— Какое успокойся! Все, главно, делом заняты, шуршат туда-сюда, эти лечат, эти помирают, один я как неродной тут балду пинаю! Мне чо обещали?

Кровь взять, чтобы лекарство делать! И чо? Берите давайте! Я этот самый, му… особенный, короче!

— Му, — повторила измученная Тамара. — Пошли, му.

И повела Андрюху в процедурную по вновь ожившему вопреки позднему часу коридору. По нему сновали местные врачи, которые лично контролировали прием лекарств каждым из пациентов и фиксировали немедленный, а затем продолженный эффект. Их приезжие коллеги кучковались преимущественно в лаборатории и процедурной, но иногда выбегали для проверки особенно интересного случая. Докторам и санитаркам на бегу приходилось уклоняться от дребезжащих тележек с лекарствами и препаратами, подвозимыми со склада.

Андрюха поглядывал на это с восторгом и гордостью: он был частью грандиозного события. Еще и Ларчиев, пробегавший через процедурную, когда Андрюха укладывался на кушетку, узнал его, потрепал по голове и выдал плитку гематогена.

Поселок спал и не видел, конечно, что госпиталь сияет всеми лампами. Тем более никто не мог видеть светящейся полосы окон, опоясавшей штаб комендатуры через несколько минут после того, как в ворота части въехали примчавшие с разных сторон армейский уазик и штатская «нива». В здании, впрочем, было довольно тихо — лишь гулкое эхо разносило, сминая и размазывая, голоса из кабинета Нитенко.

Там зампред райисполкома беседовал с комендантом и Ларчиевым, а они демонстрировали Пахомову карту с красной карандашной штриховкой. Никто из присутствовавших, отсутствовавших, живших и умиравших не знал и не мог, конечно, знать, что закрашенные участки удивительно совпадают очертаниями с выплеском крови на карту, висевшую более полувека назад в лаборатории японского Девятого лагеря «Отряда 100».

По ходу беседы Пахомов то и дело хватался за телефон и диктовал телефонограммы с распоряжением провести вакцинацию нескольких районов, отстрел лис, а также повторную санобработку и закупорку лесной лаборатории.

Управились они под утро. Лампы погасли на всем этаже, потом по окнам прокатились отсветы фар. Моторы взревели и удалились. Теперь кабинет освещал лишь серпик растущей луны. В полумраке только исключительно зоркий глаз сумел бы разобрать детали обстановки, оставленную на столе карту и красную штриховку на ней. Но даже гипотетический наблюдатель вряд ли сумел бы заметить, как нанесенная в самом центре штриховки метка «НЛА?» тускнеет и исчезает без следа.

Одновременно — если к данному случаю вообще применима концепция времени — в сводных ведомостях, хранившихся в несгораемом шкафу бухгалтерии совхоза «Память Ильича» поселка Михайловск Первомайского района, так же тускнели и исчезали машинописные строчки «Попов Геннадий Иванович, кладовщик».

Исчезло, заставив стопку документов пошатнуться, личное дело кладовщика Попова.

Исчезли, громыхнув, запчасти дельтаплана и грязная посуда из Дома-с-привидениями.

Исчезли из разных шкафов и картотек разнообразные казенные записи, сделанные с помощью разных пишущих машинок, датированные 1960-ми и 1970-ми годами и украшенные фотографиями мрачного Гордея.

А где-то совсем невообразимо далеко исчезли три листочка, распечатанных на стандартном лазерном принтере и датированных 2027 годом. Первый листок представлял собой сводку управления санэпидслужбы по Первомайскому району о вспышке неизвестного заболевания. Второй был приказом о командировании Попова Г. И. в больницы района. А третий — сообщением МЧС о том, что 6 июня 2027 года в Первомайском районе перестал выходить на связь легкомоторный самолет санитарной авиации, на поиски которого убыла группа спасателей.

Небо было безоблачным, мир светлым, а утро счастливым. Счастливым был и Серега.

Он сидел на лавке перед входом в госпиталь, тиская Рекса. Взятый в ласковые клещи Рекс из последних сил терпел, закатывая глаза и утомленно сопя: с фронтальной стороны Райка прилаживала псу только что сплетенный в мексиканском, как она сказала, стиле ошейник. Покончив с этим под одобрительное фырканье Рекса, она надела Сереге на запястье браслетик, сплетенный таким же образом. Серега фыркнул, как Рекс. Райка засмеялась, а Рекс вырвался и полетел к крыльцу, молотя воздух хвостом и вскрикивая.

Он едва не сшиб вышедшую из госпиталя Валентину — та со смехом отбивалась и отругивалась:

— Ну хватит, хватит, морда слюнявая. Всю меня излячкал, придется заново мыться.

Тут внешнее воздействие усугубил Серега, добежавший с объятиями.

— Еще один, — отметила Валентина. — Ну хоть не сопливый.

Она уткнулась носом сыну в макушку и заплакала.

У Райки, сиявшей неподалеку, углы губ тоже поползли к подбородку.

Валентина, заметив это, спешно утерла слезы и скомандовала:

— А ты что торчишь там как неродная? Живо сюда!

Райка, заулыбавшись, подошла и, примерившись, облапила всю скульптурную группу.

Сабитов, уже в форме, чистенькой и наглаженной, как всегда, сосредоточенно изучал эту картину с крыльца.

За его спиной тоже стоял веселый гам: врачи, местные и приезжие, бурно отмечали успешное купирование и скорую ликвидацию эпидемии, иронически осыпая друг друга комплиментами по поводу догадки, ускорившей открытие.

Каждый заподозренный в авторстве догадки отбивался с радостным возмущением и щедро перевешивал ответственность за прорывное открытие на кого-то еще — и так по кругу. В итоге консенсусной фигурой был назначен, как всегда, Ларчиев. Он после слабой попытки откреститься от высокой чести махнул на дискуссию рукой — и вдруг уставился на эту руку и принялся водить по ладошке пальцами другой руки, будто что-то вспоминая.

— Сорока, ворона, кашу варила… — подсказал Цыренов, плюхаясь рядом.

Ларчиев рассеянно улыбнулся и спросил:

— Дмитрий Аристархович, а вы не помните, кто вот перед самым этим нашим прорывом ушел, потом пришел — и мы почти сразу вскричали «Эврика!»?

Цыренов задумался. Лицо его на миг стало растерянным, но тут же собралось.

— А. Нитенко же, майор который. Его имеете в виду?

— Да, кажется, Нитенко, — согласился Ларчиев.

Усталый Нитенко сидел за столом у себя в кабинете. Он вяло выслушивал по телефону похвалы начальства в связи с умелым и хорошо скоординированным участием вверенной ему комендатуры в ликвидации чрезвычайного происшествия, ластиком стирая с лежащей перед ним карты красную штриховку. Завершение обоих процессов вышло восхитительно синхронным. Нитенко сказал:

— Так точно, товарищ генерал-майор. Служу Советскому Союзу!

Выждав нужное число секунд, майор положил трубку и устало сдул тощие катышки с карты.

В соседнем здании прапорщик Совпель, проводивший утренний осмотр гауптвахты, чихвостил ефрейтора Доскина:

— Ладно бы дрых просто, но тут же…

— Да не дрых я!

— Отставить! Не дрых, конечно! Не до того было! Пустая камера не просто закрыта, но заперта! Уходя, запер на всякий случай, понятно. А входил с кем?

— Товарищ прапорщик, да никого тут не было, я один всю ночь, как дурак!..

— Ты, Доскин, на базар сходи, гуся купи и ему уши три, а мне не надо.

Ужин в камере для кого стоит? Кого приводил? Девок поселковых?

— Да один я был, один! — взвыл оскорбленный до глубины души Доскин, потрясая зачем-то чистой страницей в журнале записей.

Получать разносы Доскин привык, но чуть ли не впервые его распекали ни за что — и это оказалось ужасно обидно. А еще обидней и ужасней было, что он категорически не помнил, как и зачем принес ужин в пустую камеру. «Неужто в натуре крыша поехала», тоскливо подумал ефрейтор и снова тупо уставился в пустые графы журнала.

Не менее пустой была всегдашняя трехлитровая банка, которая лежала в авоське, которую сжимала Антоновна, которая топталась посреди поселковой улицы, поглядывая то по сторонам, то на зажатую в руке авоську. Во взгляде Антоновны стояло лютое недоумение. Явно ничего не сообразив, Антоновна убрела к магазину.