Читать книгу 📗 "Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн"

Я этого ожидала. Знала, что так будет. И все равно это ощущается как удар копьем в грудь.

Я сломлена.

Я буду просто лежать здесь и упиваться своим унижением, пока не вернутся остальные.

– Идем со мной, смертная.

Бронзовый человек, весь бронзовый: кожа, волосы, глаза, в струйках бронзового… дыма, наверное?.. курящегося вокруг него, стоит возле моей кровати.

Я слышала миф о песочном человеке, образ которого основан на Морфее. Теперь я понимаю почему.

Он протягивает мне ладонь, и несмотря на то, что я все еще прикована, я поднимаю руку, чтобы взяться за нее. Моя рука… полупрозрачная. Морфей помогает мне встать с кровати, я смотрю вниз и вижу свое все еще прикованное смертное тело. Моя душа оставляет его, чтобы отправиться туда, куда Афродита и ее помощники хотят меня направить.

– Каждый из поборников попадет к своим любимым по-своему, – говорит мне бог. – Для тебя моя госпожа выбрала нечто забавное.

Морфей ведет меня через маленький дверной проем и дальше по коридору с мраморными полами в черно-белую шахматную клетку и с кипенно-белыми стенами, отделанными поверху простой черной лепниной. В конце этого коридора двойные двери, ведущие на балкон, а там ждет кобыла-пегас. Та самая, розовая, которой я восхищалась. Она несколько раз кивает мне, как я понимаю, по-своему приветствуя.

Я в таком упоении от мысли о покатушках на пегасе, что чуть не забываю про испытание.

Думать о том, кого я люблю больше всех, и греза отнесет меня к нему.

«Начни с самой легкой части. Полезай на лошадь, Лайра».

Я никогда раньше не ездила на лошади, и, скажем так, я сейчас представляю собой источник огромного веселья для бессмертных, наблюдающих за моими попытками на нее сесть. А потом пегас взлетает, и я стискиваю коленями ее бока и обнимаю ее за мягкую шею. И визжу.

Поездка на пегасе включает в себя необходимость цепляться изо всех сил, пока ты стараешься не сползти на ту или другую сторону. Это ведь сложнее, чем ехать на обычной лошади, верно? Потому что она стремится вперед, как будто просто бежит, и меня кидает из стороны в сторону, но все ее тело колеблется из-за взмахов крыльев, а это бросает меня вверх-вниз.

К счастью, когда она набирает высоту – не слишком большую, – то выравнивается, и мне становится проще сесть и держаться за ее гриву, все еще крепко сжимая бедра.

Пегас вскидывает голову и смотрит на меня.

Думать о том, кого я люблю больше всех.

Я точно знаю, к кому это не относится. Это не мои родители. Не Феликс. Не… Ну, список был короткий. Но я напоминаю себе, что любовь бывает разная. И у меня в голове мгновенно всплывают три лица.

Я закрываю глаза и сосредоточиваюсь.

Одна вероятность сейчас занята, вторая – не смертная, что оставляет только…

Лошадь подо мной совершает рывок, и мне приходится снова открыть глаза, чтобы удержаться. Пегас перелетает через гору, а потом спускается по спирали в облака, окружающие подножие Олимпа. Они напоминают мне туман, который ложится в гавани Сан-Франциско, сырой и прохладный, и сквозь него сложно что-то увидеть, и я к этому привыкла. Когда мы вырываемся из облаков, то оказываемся именно там. Сан-Франциско. Невозможно не заметить вздымающиеся колонны моста Золотые Ворота.

Но вместо того чтобы повернуть к городу, пегас пролетает мимо, через мост, над мысом Миноса, мимо города Саусалито – к огромным секвойям заповедника «Мьюир Вудс».

Я никогда там не была.

Может быть, я ошиблась?

Теперь с каждым взмахом крыльев я сомневаюсь в том, кто бы это мог быть… или вдруг там никого нет, и это все ужасная шутка.

Лошадь опускается между высоченными деревьями с красноватой корой и темно-зеленой листвой. Она снует туда-сюда, избегая при спуске широких стволов и длинных ветвей.

Ближе к земле пегас делает свечку, широко распахивая розовые крылья, чтобы поймать воздух и замедлиться. Лошадь приземляется в галоп, меня швыряет вперед, и я снова хватаюсь за ее шею.

Замедлившись до рыси, а потом осторожно остановившись – ради меня, я уверена, – она вздрагивает всем телом, распушает крылья, и я принимаю это за намек, что мне пора слезать. Еще раз: у меня не очень с лошадьми, так что мое «слезание» скорее напоминает падение, но я хотя бы стою на земле. Кобыла кивает мордой в сторону скопления деревьев в затененной части леса.

Что? Мне надо туда?

Она снова кивает, настойчивее, встряхивает розовой гривой, так что я пожимаю плечами и иду в ту сторону. Но когда я пересекаю небольшой холм и крылатая лошадь скрывается из виду, я осознаю проблему. Как я собираюсь искать обратный путь к ней? Тут все выглядит одинаково. Одинаковое, одинаковое и одинаковое. Я потеряюсь здесь с гарантией. Я же городская девочка, которой нужны ориентиры.

Я закатываю рукав, пробуждаю свои татуировки и с облегчением вздыхаю, когда они возвращаются к жизни.

– Может быть, ты сможешь мне помочь, – говорю я лису. После прикосновения он спрыгивает с моей руки.

Лис отчетливо и острозубо улыбается, потом на мгновение садится, навострив черные уши и нюхая воздух темным носиком. Потом виляет пушистым хвостом с черным кончиком и трусит – на самом деле гарцует – в сторону, указанную пегасом. Я следую за ним.

Я рада, что попросила лиса, поскольку он выбирает не тот маршрут, которым пошла бы я, – прямо в сердце темного леса. На склоне еще одного холма я вижу ее – маленькую хижину, которая выглядит древней и видавшей виды. Она стоит в просвете между двух самых больших деревьях, какие я пока что видела здесь: основания их стволов шириной почти с саму хижину.

А охраняют ее два огромных паука.

Я кричу в небо:

– Вы что, издеваетесь?! Вы ничего не говорили про кошмары!

А это именно кошмар. Хотя и не мой, потому что я не боюсь пауков. Нормального размера – уж точно. А эти пауки – просто нечто. Такими клыками враз мне голову откусят.

Влажный нос, утыкающийся мне в ладонь, привлекает мое внимание. Лис скулит, а потом тычется в контуры тарантула на моем предплечье. Большая мохнатая красная паучиха ерзает, поднимает обе передние лапы и машет ими.

– Ты можешь что-нибудь с этим сделать?

Лис тоненько тявкает, а тарантул снова машет лапами, и все это я интерпретирую как «да». Я касаюсь тарантула, и она сползает с моей кожи, а я стою смирно, пока она щекотно движется по моей руке и спрыгивает на покрытую листвой землю. Я наблюдаю, находясь поодаль, а тарантул тем временем спешит к паукам, которые могли бы раздавить ее не задумываясь.

Тварюшки издают множество жутких щелчков и совершенно зря поворачивают глаза в мою сторону; похоже, у них происходит разговор. Потом кошмарные пауки наконец-то отступают обратно в лес. Недалеко. Я вижу отражение солнца в их глазах.

Моя самка тарантула машет мне лапами. Не желая рисковать, я пробегаю остаток пути и дергаю дверь, которая оказывается не заперта, а потом вламываюсь в помещение.

Комната там одна.

А на кровати у стены лежит, закрыв глаза и не шевелясь… Мое сердце подпрыгивает, а потом падает, потому что на секунду я думаю, что это Аид.

Но нет. Это…

– Бун, – шепчу я его имя.

И это логично, но в то же время нет. Ну, я знала, что запала на него. Знала, что восхищалась им, жаждала его внимания. Но любовь? Это правда любовь? Или у меня просто больше никого нет?

Подойдя к его постели, я сажусь на корточки. Я не беру его за руку, потому что это как-то неправильно. Мы никогда так не соприкасались.

Вместо этого я хватаю его за предплечье и трясу, но он не открывает глаза. По сверкающей бронзовой пыли на подушке и на лбу Буна я вижу, что здесь был Морфей.

– Бун? – Я хмурюсь и трясу его сильнее. Всё так же ничего.

И тогда я вспоминаю, что должна делать. По крайней мере, раз он спит, это будет проще.

– Я должна тебе кое-что сказать.