Читать книгу 📗 "Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн"

– О боги, ты мертва, – выпаливает низкий, полный ужаса голос за моей спиной.

Я с воплем вскакиваю на ноги и разворачиваюсь в ту сторону, откуда шел голос Буна. Его прозрачная версия стоит в противоположном углу, где еще секунду назад было пусто. А я тоже выгляжу для него так? Как призрак?

Потом его взгляд падает на его же тело на постели, и он бледнеет, если это вообще возможно для призрака грезы.

– Стоп… – Его голос пуст и отдается эхом. – Это что же, я мертв?

– Нет! – Я вскидываю обе ладони. – Не мертв. Я просто… Мы оба живы, – быстро уверяю его я. – Просто… ну… Мы сейчас спим и видим сон.

Бун сдвигает брови и переводит взгляд с меня на свое тело на постели и обратно.

– Ты уверена?

– Да.

Через секунду он кивает. На удивление хорошо все воспринял.

– Я не понимаю. Если это сон, почему мы в моей хижине?

Это заставляет меня отступить и осмотреться.

– В твоей?

Бун пожимает плечами:

– Я ее купил какое-то время назад.

У меня округляются глаза.

Но это не важно. Не для Подвига.

– Видимо, твой сон привел нас в особенное для тебя место. Я должна была найти тебя.

А теперь самое сложное. А под «сложным» я имею в виду неловкость для нас обоих, от которой только ерзать.

О боги. Я должна сказать это ему в лицо. Да, он уже слышал сплетни, но от них это правдой не становится. Пока я не скажу… то, что должна ему сказать… вслух.

– Тебя втянули в Тигель со мной на несколько дней, – начинаю я. Да, я тяну время. – Я должна сказать тебе кое-что… важное… а потом забрать с собой на Олимп. Хорошо?

Бун скрещивает руки на груди, широко расставляет ноги, и уголки его рта поднимаются в заинтригованной улыбке.

– Если я не мертв – то да. Хорошо. А что за «кое-что важное»?

Ну да. Пора говорить. Я открываю рот, но снова закрываю.

«Просто скажи, Лайра. Это просто слова».

Открываю. Закрываю. Ничего не происходит. Потому что это не просто слова. Это уязвимость.

Я трясу головой. Может, будет лучше постепенно.

– Помнишь, когда…

Нет. Надо сразу к делу. В стиле «пластырь оторвать».

– Я должна…

– Эй, – говорит Бун, переводя мое внимание от пола у моих ног на себя. – Не может быть все настолько плохо.

Из моей груди вырывается короткий смешок:

– Я люблю тебя.

Три коротких слова спешно складываются во фразу, и я резко выдыхаю в конце, упирая руки в боки и опуская взгляд с его глаз на ноги.

Только это как-то неправильно. Или, может, никогда не было правильно. Вот только мы сейчас здесь.

Он ничего не говорит. Очень долго. Настолько долго, что я начинаю переминаться на месте.

И он все еще ничего не говорит.

О боги. Все хуже, чем я думала.

Я бросаю взгляд на лицо Буна и вижу, что он пялится на меня в хмуром замешательстве. Как будто мои слова и лицо друг другу не подходят. Походу, я могу краснеть во сне, потому что жар ползет по моей коже, и мне очень хочется помахать рукой перед своим прозрачным лицом, чтобы остыть.

– Я не понимаю, – медленно говорит Бун.

Я думала, что трудно сказать это вслух, но, видимо, может стать хуже.

– Тебе нужно, чтобы я объяснила?

Он хмурится еще пуще:

– Я не про любовь: зачем тебе пришлось мне сказать?

О.

Я закрываю глаза и вздыхаю.

Значит, все гораздо, гораздо хуже. Не открывая глаз, я говорю:

– Мне нужно было найти человека, которого… – Поверить не могу, что я это признаю. – Которого я люблю больше всех на свете, и сказать ему это. Это единственный способ тебя разбудить.

Но он не проснулся. Мне достался не тот человек? Но нет. Он здесь. Значит, очевидно, он тот.

Снова молчание.

Я приоткрываю один глаз, потом второй, и мое сердце медленно уходит в пятки, как осенний лист, падающий с дерева.

Потому что на небритом лице Буна отражаются все оттенки сожаления – и именно то, чего я боялась… смущение. Он даже не смотрит на меня.

– Прости, – говорит он. – Я… – Он качает головой. – Эти чувства не взаимны.

Я сглатываю, понимая, что сердце сейчас должно медленно давать трещину. Вот только…

– Я знаю. Все в порядке.

– То есть… я польщен, Лайра-Лу-Ху, но…

– Хватит. – О преисподние. Я роняю голову на руки. – Серьезно, не нужно. Мне надо было тебе сказать. Таковы правила этого Подвига. Теперь можно об этом забыть.

Пожалуйста, давай забудем обо всем этом. Навсегда.

– Подвига? – переспрашивает Бун.

Легкое постукивание заставляет нас обернуться к окну, где я вижу силуэт моей самки тарантула, которая машет лапками.

– Да вы издеваетесь, – бормочет Бун за моей спиной.

Пауки. Он их терпеть не может. Немногие об этом знают. Я знаю только потому, что это есть в его досье, а я его клерк. Точно так же я знаю, что он выплатил свой долг задолго до меня.

Тарантул снова стучит, и я слышу высокое тявканье лиса снаружи. И тогда осознание бьет меня между глаз, и легкие сжимаются. Наступает вечер, тени одеваются пурпуром меж деревьев и становятся длиннее с каждой секундой.

Как так?

Мы начали после полудня. У меня было несколько часов до заката. И летели мы не так долго…

Я щиплю себя за переносицу. Ведь если дорога до Буна заняла столько, то путь в один конец дольше, чем мне казалось. А что, если я не успею доставить его на Олимп?

Мне начинает надоедать ночь в качестве срока. И вообще сроки. Это слово обрело для меня совершенно новое значение.

Я тянусь за жемчужиной в кармане разгрузки и понимаю, что хоть все и кажется реальным, но это не так. Татуировки – часть меня, но настоящие жемчужины остались на Олимпе.

А Бун все еще призрак.

Почему? Я призналась в своих чувствах, которые меня очень смущают. Он должен был проснуться.

– У нас нет времени, – говорю я, бросаясь через всю комнату.

Я беру Буна за руку, тяну к двери и распахиваю, но два огромных арахнида выскакивают из-за деревьев и кидаются в дверной проем. Бун вытягивает руку над моей головой и захлопывает дверь, прижимая ее плечом. Дверь содрогается и гремит, пока пауки пытаются пробраться внутрь. Когда она все-таки закрывается, Бун уже тяжело дышит.

– Это плохо, – говорю я.

– Ты думаешь?

– Нет. – Я качаю головой. – Кажется, твоя греза превращается в кошмар, который не позволит тебе уйти, пока ты спишь.

Бун бросает взгляд в окно и вздрагивает. Возможно, потому, что к нему теперь прижата куча глаз, которые смотрят на нас.

– Так разбуди меня, – требует он, медленно отступая.

– Я пыталась. Сказала тебе то, что должна была сказать.

Входная дверь содрогается.

– Значит, скажи еще раз, – требует Бун. – Может, я был слишком в шоке, чтобы услышать. Или скажи этому мне. – Он указывает на тело на постели.

Опять? Я должна сказать это опять? Чтоб меня.

Я пересекаю комнату, опускаюсь рядом с Буном на колени и беру его за руку. Приходится откашляться дважды. Надо все сделать правильно.

– Я люблю…

У меня сжимается сердце, и я проглатываю последнее слово. Это все равно кажется неправильным. Не так, как я собиралась сказать.

И я меняю слова. Совсем чуть-чуть. Это по-прежнему правда. Может, правдивее, чем я была готова признаться даже себе до сих пор.

– Я запала на тебя в пятнадцать лет, – говорю я, и слова мои громоздятся друг на друга. – Ты единственный, кто когда-либо выказывал хоть толику доброты ко мне. Это жалко. Я в курсе. И ты не обязан ничего ко мне чувствовать. – Я знаю, что и не почувствует. И он не должен переживать и винить себя из-за этого. – Просто знаю, что я всегда буду немножко тебя любить за то, что ты делал мою жизнь в логове хоть на капельку проще.

Тело Буна не двигается, не моргает – ничего.

Я оглядываюсь через плечо, но… он пропал.

Пропал. Пропал. Я не просто его не вижу. Хижина однокомнатная. Его было бы сложно не заметить.

– Бун?

Я резко оборачиваюсь к его телу. Он не стал бледнее? Я смотрю в окно, где снаружи, кажется, темно, но мы в лесу. Я слишком сильно затянула?