Читать книгу 📗 "Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн"

Для женщины, которая всегда алкала любви.

Но еще и для бога, всегда такого одинокого, который управлялся с вечностью душ под его рукой с большей сердечностью, чем любой другой бог показывал нам, смертным.

Его касание похоже на пожар, который угрожает и поглотить, и обновить, сжигая по его воле.

Похоже на самого Аида.

– Пожалуйста, – шепчу я ему в губы. Меня накрывает так сильно, что я даже не уверена, чего прошу.

Но, похоже, он знает.

Мы оба тянемся за поцелуем, ловя губами стоны удовольствия друг друга.

На долю секунды мне кажется, что это чересчур. Слишком мощно. Слишком необходимо, как будто после этого я не смогу дышать без него.

Аид отклоняется, и в его распахнутых глаза мерцает шок – по крайней мере, мне так кажется, – а потом их расплавленные серые глубины начинают светиться.

– Лайра…

Улыбка изгибает мои губы. Я это сделала. Я заставила бога, который превыше всего прочего ценит контроль, совершенно его утратить. В его груди зарождается низкий рык, а потом он склоняется и приникает к моей шее, не теряя ритма, пока мы оба не ломаемся.

Потом приходит волна и грозится уничтожить меня, бьется насквозь и захлестывает, переворачивает меня снова, снова и снова. Аид крепко сжимает меня и с криком следует за мной в этот поток. И я клянусь, вокруг нас в дыму вздымается пламя с обсидиановыми язычками.

Удовольствие сокрушает нас, но потом медленно утихает, утягивая за собой, и мы лежим словно выброшенные на берег после шторма, пока нас нежно лижут волны.

А когда дым рассеивается, все прочее в этом мире уплывает прочь, пока не перестает существовать для меня: боль, страх, прошлое, будущее, боги и поборники, Верхний мир и Нижний, Олимп.

Все это не важно сейчас. В момент сплавления тел, умов, сердец и душ.

Аид притягивает меня ближе, зарываясь лицом в мои волосы, и мы дышим вместе. В этот раз его нахлынувшие эмоции погружают меня в сладкое, бесконечное, раскаленное удовольствие, сокрушающее удивление и желание обладать до глубины души.

Я его. Мое сердце тоже предъявляет на него права, пока мы цепляемся друг за друга. Пусть даже сегодня вечером он не сможет зайти за грань.

Часть 7. Моя единственная надежда

Соскальзывать в блаженный сон в руках любовника на склоне горы… а проснуться одной в холодной постели. Сказать, что это сбивает с толку, – значит преуменьшить.

Я не ожидала уютных ласк и признаний в вечной любви. Разумеется. Ну… по большей части. То, чего втайне хочет мое сердце, – чтобы прошлая ночь что-то значила, – не из тех откровений, что приходят как гром с ясного неба. Оно мягкое, как крылья бабочки.

Это не похоже на мою влюбленность в Буна. То были невинные чувства одинокой девушки, которая просто хотела связать себя с кем-нибудь, а его лицо в толпе было единственным дружелюбным. Но с Аидом… это нечто другое.

С Аидом это по-прежнему связь, но еще и защита, нежность и выживание. Это опасность, раздражение, все его клятые тайны – и все равно доверие. Это честность, уважение и понимание.

Когда видишь – и тебя действительно видят в ответ.

И, возможно… возможно, может быть, что-то еще.

Вот почему это утро как минимум неприятно шокирует. Да, мы оба ясно определили, чем была прошлая ночь, но сейчас он как будто сбежал или бросил меня. Ну серьезно… даже без записки?

«Ладно. Презумпция невиновности», – говорю я себе. Возможно, Аид хотел дать мне побыть одной. Или заказывает слугам мою любимую еду на завтрак. Или любит рано утром принимать душ. Я решила, что раз боги едят, спят и трахаются, то и мыться должны. Хотя щелчок пальцами, когда ты оказываешься мгновенно одет и приведен в порядок, может означать иное.

Или он знает, что сегодня следующий Подвиг и мне нужно сосредоточиться.

Вот только мою голову целиком занимает Аид. И я не могу это прекратить, принимая душ и одеваясь – скорее поспешно, чем тщательно, по крайней мере пока не принимаюсь проверять разгрузку. Тут я не спешу и действую внимательно. Спасибо Аиду, он вернул мой топор от Гефеста. Я оставила его торчать в щупальце автоматона в окне.

Я чешу Беру голову, а потом делаю себе тост и чай. Наверняка мой желудок не оценит что-то большее по множеству очень серьезных причин.

Харон смотрит на мою тарелку, когда я сажусь.

– Аид поймет, если ты решишь все-таки этим не заниматься, – говорит он почти обыденно, закидывая в рот кусочек яблока и начиная жевать.

– Я знаю.

– Бун тоже поймет.

– Это я тоже знаю.

Я слышу, как Харон шумно вдыхает и выдыхает; песочного цвета волосы падают на глаза. Ему не нравится мой план победить в следующих двух Подвигах с того момента, как мы ему об этом рассказали. И рык «да хрена с два» был довольно четким показателем, что заставило Аида смерить друга холодным взглядом. Харон успокоился, только когда я объяснила, что это моя идея, но остался против.

Я усмехаюсь:

– Ты в чем-то мать-наседка, ты в курсе?

Рус испускает хриплый лающий смешок, наполняющий комнату сильным запахом дыма. Цер и даже Бер тоже смеются, когда Харон с ворчанием начинает возить яичницу по тарелке.

Потом Бер вскидывается и смотрит мимо меня, а потом тыкает носом две другие головы. Мне не нужно смотреть. Я знала, что Аид там, еще до этого, как будто мое тело до сих пор на него настроено и я могу быть приложением для определения местоположения Аида.

Харон тоже смотрит мимо меня:

– Скажи Лайре этого не делать.

Я тоже медленно поворачиваюсь… и встречаю стену абсолютного равнодушия.

Он смотрит сквозь меня. Я вполне могу быть одной из местных мертвых душ, настолько я сейчас невидима. А если кто и знает, каково быть невидимкой, так это я.

Только это гораздо хуже.

Как будто лезвия бритв над моей кожей, оставляющие тысячу мелких порезов.

– Лайра знает, что делает и чего хочет, – говорит Аид Харону.

– А ты, Фи? – вопрошает Харон. Потом рывком поднимается на ноги, и ножки кресла царапают каменный пол с протестующим скрежетом. – Не угробь все только потому, что…

Он обрывает сам себя, когда выражение лица Аида становится абсолютно пустым, а голос скучающим:

– Она – моя забота, не твоя. Можешь спокойно свалить на хрен.

Я откидываюсь на спинку кресла. Пусть я недолгое время провела рядом с ними, но эти двое общаются не так.

Харон с убийственно злобным взглядом толкает тарелку через стол и исчезает. Цербер фыркает на Аида и тоже исчезает, оставляя меня с ним наедине.

Его челюсть все равно что высечена из гранита. Через секунду он смотрит на меня так, будто вынуждает себя это сделать.

– Готова?

И все?

И… все?

Да ну, на фиг. Почему он ведет себя так странно? С его точки зрения, у нас был феноменальный секс по взаимному согласию и без привязанностей, и это все. Но не обязательно же вести себя со мной так. Я уже поняла ситуацию.

– Разумеется.

Я оставляю завтрак на столе, пересекаю террасу… и нарочно не останавливаюсь, пока не оказываюсь прямо перед Аидом, настолько близко, что глубокий вздох заставит мою грудь слегка коснуться его груди. Тогда я поднимаю руку в воздух, как будто давлю на невидимую стеклянную стену дистанции, которую он воздвиг между нами, – еще выше и толще прежней.

Я жду.

Жду, когда он посмотрит мне в глаза, а потом улыбаюсь. «Просто обращайся со мной, как раньше», – говорю я этой улыбкой.

На кратчайшую секунду лицо Аида смягчается, и сквозь меня извилистой молнией проходит вспышка нежной жажды.

Но в следующее мгновение все пропадает, сгорает под алмазно-твердой и абсолютно бессмысленной решимостью. Он прижимает ладонь к моей, и мы пропадаем из бытия. А когда снова появляемся, мы стоим во дворе его резиденции на Олимпе. Но он не отступает. И не опускает руку.