Читать книгу 📗 "Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя"
Чтобы не разочаровываться — не стоит очаровываться, так, кажется, гласит интернет-мудрость?
А еще мне жутко не хватает Лори, как бы странно это не звучало. За эти несколько дней она каким-то образом успела стать для меня… кем-то близкой подруги, которой у меня никогда не было. Мы обменялись телефонами, и Лори сказала: «Звони, Крис, просто так, даже просто поболтать». Она сказала это просто, спокойно и искренне — без единого намека на «это просто вежливость, ты же понимаешь?» Семья Шутовых осталась в калифорнийском доме Вадима еще на пару дней — он сказал, что они могут приезжать, когда захотят. Я смотрела, как они прощаются — и все равно чувствовала себя самозванкой, случайно забредшей на чужой праздник жизни. Но отчаянно не желающей с него уходить.
По прилету нас встречает Игорь. Сначала отвозит меня. Вадим выходит из машины, чтобы помочь с моими новыми чемоданами, которых теперь три — ровно на три больше, чем я брала с собой. Мы поднимаемся ко мне, и с каждой минутой предстоящего расставания, я все крепче цепляюсь пальцами в уродливого, но самого красивого на свете плюшевого зайца.
Вадим просто целует меня на прощание — коротко, почти целомудренно, но его рука на моей талии сжимается крепко и жестко, с головой выдавая его мысли. Как будто он такой молчаливый, потому что тоже не хочет прощаться.
Впереди выходные, я знаю, что Вадим проведет их с дочерью. И, скорее всего, все следующие вечера тоже будет с ней — я знаю, что он скучал, поэтому в ответ на его лишенное всякой конкретики: «Увидимся в понедельник в офисе», просто безропотно киваю, уже зная, что буду ждать это «увидимся» буквально через секунду после того, как он выйдет за дверь.
Оставшись одна, долго стою посреди комнаты, окруженная вещами, туфлями и сумками с логотипами, от одних названий которых у любой девушки моего возраста случился бы сердечный приступ. Но без него меня это не радует. Ни шелк, ни кашемир, ни запах новой кожи.
Я начинаю разбирать вещи, механически развешивая платья в шкафу, раскладывая белье по ящикам. Каждая вещь как напоминание. Вот это синее платье, в котором я танцевала в клубе, чувствуя на себе его взгляд. Вот та самая юбка, которую он просил «показать сзади».
Заяц занимает почетное место в постели — уже знаю, что буду спать с ним каждую ночь без Авдеева. От этого «каждую ночь» противные мурашки по коже.
Чтобы хоть как-то заглушить нарастающую внутри панику, набираю полную ванну горячей воды, добавляю какой-то пену с ароматом лаванды и погружаюсь в нее с головой.
Теплая вода обволакивает, расслабляет мышцы, но не может усмирить хаос в моей голове. Я снова и снова возвращаюсь мыслями к нашему отпуску. Как он заказывал еду мне в номер — чтобы я не чувствовала себя одинокой, когда он поздно возвращался. Как мы гуляли по Нью-Йорку, а он грел мне ладони и заворачивал все время соскальзывающий шарф. Как смотрел на меня, когда я вышла к нему в том блестящем платье. Как его пальцы сжимали мои, когда мы ехали в его «Феррари». Как он защитил меня от того придурка в клубе, даже не сдвинувшись с места.
Как предложил приехать и… добавить красок в дом.
Он не просто так взял меня с собой. Он не стал бы тратить свое время на игрушку, если бы она ничего для него не значила. Он заботился обо мне. Он беспокоился, когда я замерзла. Он… смотрел на меня не так, как на других. Я видела это. Я чувствовала.
И я убеждаю себя в том, что мне не показалось. Упрямо, отчаянно, как будто от этого зависит моя жизнь.
Я так отчаянно бегала от этой надежды, что теперь просто останавливаюсь, распахиваю руки и беру ее всю, сразу, с голодом и детской наивностью. Я ведь не просто очередная «Барби» в его коллекции. Я — особенная, уже немножко необходимая и чуть-чуть важная.
И если это так… если ему не все равно… то, может быть, у меня есть шанс?
Скоро он влюбится по-настоящему он влюбится по-настоящему, и я смогу все ему рассказать. Всю правду. Про отца, про месть, про Гельдмана, про Дэна. И Вадим обязательно все поймет и сможет меня простить. И уже не отпустит, потому что будет нуждаться во мне как в воздухе, точно так же как сейчас нуждаюсь в нем я.
Главное — еще немного времени. Вырвать еще несколько недель — у Гельдмана, у судьбы.
Нужно просто замылить Лёве глаза. Сделать вид, что я действительно пытаюсь что-то разнюхать. Сливать ему какую-то безобидную, ничего не значащую информацию, которую Вадим и так не особо скрывает. Пусть Гельдман и дальше думает, что я у него на крючке. А я буду тянуть время. День за днем. Неделя за неделей. Пока не буду уверена, что сердце моего Хентая принадлежит мне. Целиком и полностью.
Я откидываю голову на край ванной, закрываю глаза и позволяю себе насладиться первыми минутами облегчения. Это точно самый провальный план в моей жизни и самый бесконтрольный, потому что в нем от меня точно совсем ничего не зависит, но, может, в этом его прелесть? Все продуманные, которые я вынашивала месяцами, ни черта не сработали. Может быть потому, что я слишком полагалась на разум, но совсем исключила чувства?
Телефон, лежащий на краю ванной, пару раз настойчиво пиликает входящим сообщением.
Уже поздно, так что это наверняка Вадим.
Пока я вытираю мокрую руку о полотенце, придумываю себе, что увижу там, например, «я уже по тебе скучаю» или «к черту, завтра приеду на пару часов».
Но мои идиотские влажные фантазии разбиваются об «Марина-ноготочки».
Я смотрю на проклятое сообщение и уговариваю себя его не открывать. Как будто если не вскрывать плохое письмо — оно перестанет существовать. Но потом беру себя в руки и все-таки читаю: «Надеюсь, ты хорошо отдохнула, курочка. Пора возвращаться к работе. Жду тебя в «Grand Mirage». Через час».
Ледяные пальцы паники снова сдавливают мое горло.
На часах почти десять вечера. Я после двенадцатичасового перелета. Я хочу просто забиться под одеяло и не вылезать оттуда до понедельника.
Но у Гельдмана были другие планы.
Я быстро набираю ответ, пытаясь выиграть хоть немного времени: «Я только прилетела. Очень устала. Может, завтра?»
Ответ прилетает почти мгновенно. Как выстрел: «Я не спрашивал, как ты себя чувствуешь. Машина ждет тебя в квартале от твоего дома, на углу возле «Флоры». Черный «Мерседес». Если через десять минут тебя в нем не будет — можешь считать, что мое терпение лопнуло. Последствия тебе не понравятся».
Чтобы не орать от бессилия, прикусываю губу. Здесь меня никто не услышит, но если позволю себе эту слабость — точно развалюсь на кусочки, а перед встречей с Гельдманом мне нужны все силы. Чтобы смотреть в глаза этому ублюдку — и врать так, будто от этого зависит моя жизнь. Потому что так и есть — без Вадима я просто… не знаю…
Я кое-как сушу волосы, натягиваю первые попавшиеся под руку джинсы и свитер.
Смотрю на себя в зеркало и через «нехочу» репетирую пару выражений лиц, которые придадут моим словам большей убедительности. Получается ужасно, но я пробую еще раз, пару раз сильно хлещу себя по щекам, чтобы прийти в чувство.
Черный «Мерседес» подкатывает к сверкающему входу «Grand Mirage» плавно и бесшумно, как катафалк, в котором вместо трупа почему-то привезли живую меня. Водитель открывает дверь, и я выхожу в холодную февральскую ночь, чувствуя себя овцой, которую вежливо пригласили на заклание.
Каждый шаг по мраморным плитам к входу — пытка. Я заставляю себя держать спину прямо, подбородок — чуть вверх. На лице — маска скучающего безразличия, которую я репетировала перед зеркалом, пока по щекам текли слезы.
Ты — стерва, Крис. Ты — хищница. Ты ничего не боишься. Ты должна выиграть время — и потом все это уже не будет иметь никакого значения.
Я повторяю это про себя, как мантру, как заклинание, которое должно защитить меня ждущего внутри монстра.
Но внутри все равно все дрожит. Мелкой, противной дрожью, от которой сводит зубы.
Соберись, Крис!
Нужно убедить Гельдмана, что я на его стороне, что я его верная маленькая шпионка. Что я стараюсь, но чертов Авдеев — кремень. Осторожный, подозрительный, не подпускающий к своим делам даже на пушечный выстрел. Я должна сыграть роль дилетантки, напуганной, но старательной дурочки, которая что-то слышала, что-то видела, но не до конца понимает ценность информации.
