Читать книгу 📗 "Развод. В плюсе останусь я (СИ) - Ясенева Софа"

— Карина Витальевна пришла в сознание.

Я закрываю глаза. Воздух выходит из лёгких так резко, словно меня ударили между лопаток. Это же хорошо. Это великолепно. Это то, чего я боялся даже желать слишком сильно, чтобы не сглазить.

Теперь она обязательно пойдёт на поправку. Один только вопрос… когда я смогу увидеть её.

— Она уже в палате?

— Нет, — голос врача мягкий, деликатный. — Пока оставили под наблюдением в реанимации ещё на сутки. Но показатели стали гораздо лучше. Давление стабилизировалось, дыхание ровное, реагирует на речь. Ваша жена… очень сильная.

Ещё бы. Она прошла через такое, что другим и не снилось. И я уверен: наш сын держал её там, где я уже не мог.

— Могу я её навестить?

— Давайте дождёмся перевода в палату.

— Я не видел её десять дней, — голос дрожит, и я ненавижу себя за это, но не могу скрыть. — Всё понимаю, у вас правила. Но… всего пять минут.

Врач молчит. И даже через телефон я ощущаю, как он борется между должностной инструкцией и нормальным человеческим сочувствием.

— Хорошо, — выдыхает он. — Только если что, я вас не видел и разрешения не давал.

— Конечно.

Я уже на ногах, даже не помню, как поднялся. Миша сонно моргает из слинга, не понимая, почему я внезапно превратился в ходячую молнию.

Быстро собираюсь, наскоро хватаю всё, что может понадобиться: бутылочку, смесь, запасной бодик. Натягиваю на сына шапочку, поправляю слинг.

И еду в больницу.

Меня проводят по коридору, где постоянно пищат мониторы, и у меня ноги становятся ватными. Запах антисептиков, стерильности и чего-то металлического бьёт в нос так, что хочется развернуться и выбежать, лишь бы не видеть Карину в таком состоянии.

Но я иду.

Врач останавливается у одной из палат, открывает дверь, кивает мне:

— Коротко. Пять минут. Не трогаем катетеры, ничего не двигаем, не пытаемся поднять. Она сейчас отдыхает, поэтому лучше не будить. Хорошо?

Я даже не сразу понимаю, что он говорит мне. Только киваю, потому что голос пропал.

Захожу.

Карина лежит неподвижно, только грудь чуть поднимается под кислородной маской. Лицо бледное, будто кто-то выключил из неё весь цвет. Волосы растрёпаны, лоб блестит от липкой испарины. На мониторе — пульс, стабильный, количество вдохов тоже.

Стабильный. Мне цепляются за эту цифру, как за спасательный круг.

Подхожу ближе. Аккуратно беру её за руку, она холодная, но живая. Я накрываю её своей ладонью, грею.

— Рина… я здесь, слышишь? Всё под контролем. Ты справилась. Ты просто… поспишь чуть-чуть, ладно?

Она не реагирует, только дыхание слегка сбивается, как будто ей тяжело. И от этого мне разрывает грудь.

Уголком глаза замечаю, как медсестра следит, чтобы я ничего не трогал.

— Состояние тяжёлое, но динамика хорошая, — тихо говорит она. — Она сильная. Такие держатся.

Я киваю. Даже не ей — себе.

Провожу большим пальцем по её пальцам.

— Живи, — шепчу так, чтобы никто не услышал. — Пожалуйста. Мне без тебя никак.

Через минуту приходит врач, мягко касается моего плеча.

— Время вышло. Завтра придёте снова. Отдыхайте. Вы тоже сильно перенервничали.

Отдыхайте. От этого слова хочется рассмеяться. Я выхожу из палаты, и только тогда чувствую, как дрожат руки.

Увидеть лично, что Карина идёт на поправку, оказалось для меня чем-то вроде спасательного круга, который бросили в тот момент, когда я уже начинал захлёбываться. Это действительно было терапевтично. Появилась энергия, которой не было уже давно. Я начал вставать по утрам с другим ощущением, не пустоты, не бесконечной тревоги, а какого-то упорного, тихого движения вперёд. Работалось легче. С Мишей тоже стало проще — меньше паники, больше уверенности, будто я не один всё тащу.

Я ведь даже Шапина и Балтмед поставил на паузу. Полностью. Зная себя, это почти нереально. Но в этот раз не было ни злости, ни желания немедленно сражаться. Я мог бы подать иск, собрать документы, начать давить, заходить с разных сторон. Уже было достаточно информации, чтобы закрутить процесс. Но я хочу услышать Карину. Хочу понять, чего хочет она, когда придёт в себя.

За эти дни я много прокручивал в голове её слова, её реакцию, то, что она делала и чего не делала. И чем дольше думал, тем яснее понимал: она не могла участвовать во всей той грязи, что устроили конкуренты. По крайней мере — сознательно. Она бы не стала. Но если её использовали? Втянули, скрыли часть фактов, подали всё так, что она и не поняла, что делает? Я ведь знаю, как это бывает. И как умело некоторые умеют манипулировать.

В тот день, когда мы ругались на кухне, я был настолько на грани, что элементарная мысль не уложилась в голове. Я видел перед собой только злость, обиду, обвинения, и больше ничего. Не до анализа было. А сейчас, когда пелена немного спала, всё выстраивается совсем иначе.

Но я не буду грузить её этим сразу. Первые дни… нет, даже недели — они не про выяснения. Ей предстоит привыкать к новой реальности, к сыну, к тому, что случилось. И я сделаю всё, чтобы ей было легче, чтобы она хотя бы чувствовала, что рядом безопасно.

— Миш, наша мама скоро будет с нами, слышишь? — говорю ему тихо, пока он лежит у меня на груди.

Он поворачивает голову и смотрит прямо на меня. Глазами, в которых, казалось бы, не может быть понимания — неделю от роду всего. Но что-то в этом взгляде есть. Как будто он слушает. Как будто отвечает по-своему. И, чёрт, это действительно помогает, говорить с ним вслух, пусть он и не понимает слов. Мне становится спокойнее.

На следующий же день мы приезжаем в больницу и навещаем Рину в палате.

Глава 36 Карина

Первое, что я чувствую, когда прихожу в себя, — обжигающая боль в животе. Она тянет, рвёт, будто внутри прошла настоящая мясорубка, и меня пропустили через неё без наркоза. Каждый вдох отдаётся резью, такое ощущение, что лёгкие наполовину заполнены льдом. Я даже не уверена, что мои внутренности вообще на месте, что меня не разрезали пополам и не собрали заново в неправильном порядке.

А ещё мне очень трудно дышать. Воздуха будто мало, он царапает горло и застревает где-то в груди.

Где-то рядом пищат приборы, резкие, настойчивые, слишком громкие для моего состояния. Хочется попросить, чтобы их отключили, выключили весь этот шум, который даёт по мозгам и не даёт даже собраться с мыслями. Но вместо просьбы выходит жалкий хрип.

Медсестра замечает движение моих губ. Быстро подходит, наклоняется надо мной, что-то говорит куда-то в сторону, и почти сразу вокруг меня поднимается суета. Проверяют показатели, светят в глаза фонариком, меряют давление. Кто-то аккуратно вынимает из горла трубку — неприятное ощущение.

— Карина Витальевна, вы меня слышите? Если больно говорить, можете просто кивнуть.

Я киваю. Это движение даётся тяжело, будто голова весит десять килограммов.

— Рады вашему возвращению, — говорит врач, и в его голосе есть что-то искреннее, неформальное. — Вы большая умничка, что выкарабкались.

Я моргаю, пытаясь уловить смысл. Пока не понимаю, к чему он клонит, и что вообще произошло. Последнее, что помню, — кухня, разговор с Вадимом, его раздражённый голос, моя собственная злость… А потом — темнота.

— Р… ебёнок? — пытаюсь спросить. Горло сухое, как пустыня, и выходит только одно слово.

— С сыном всё хорошо, — мягко отвечает врач. — Отличный, крепкий малыш. Он сейчас с вашим мужем.

Сын. Мой. У меня внутри что-то дрожит, облегчение, страх, радость, всё сразу.

— Когда? — едва слышно сиплю. Вопрос сам по себе бессмысленный, но другого я пока не могу.

Врач улыбается.

— Хотите его увидеть?

Снова киваю. На этот раз отчаянно, как будто от этого зависит моя жизнь.

— Я сообщу Вадиму Александровичу. Он сможет навестить вас завтра, когда переведём вас в палату.

— Сегодня, — выдыхаю. Не просьба — мольба.

— Правилами запрещено посещение тут, — спокойно говорит он.