Читать книгу 📗 "Лучшие враги навсегда (ЛП) - Хейл Оливия"

— Да. Просто… могло бы быть немного неловко, вот и все, — ее голос звучит живо.

Я знаю этот тон. Ее деловую маску. Конни, твердая на все пять баллов.

— Ты хорошо сыграла роль. Мой двоюродный брат, кажется, купился.

— О, это хорошо.

Я понижаю голос.

— Но, возможно, слишком хорошо. Потому что, черт возьми, я тоже купился.

На другом конце линии тишина. Глубокая, обволакивающая, заряженная. Мне бы чертовски хотелось сейчас видеть ее лицо. Конни всегда была слишком очевидной, как бы старательно ни прятала свои чувства. Румянец, сверкающие глаза, чуть опущенные брови — она словно живой инструмент для игры, до мелочей отточенный, восхитительный и чертовски опасный. И, без сомнения, лучший спарринг-партнер, с каким когда-либо доводилось сталкиваться.

— Тогда тебе следует позаботиться о том, чтобы я получила возмещение, — наконец произносит она ровным голосом, будто и не было этой паузы. — Я буду готова к Оук-Хиллу в пятницу.

— Придется выступать все выходные, — напоминаю я нарочито ленивым голосом. — Но, судя по тому, насколько убедительно ты справилась той ночью, это вряд ли станет проблемой.

— Я готова, — отвечает она. Небольшая пауза, мгновение задержки, а затем ее голос меняется, обретая тот самый дразнящий оттенок, сводящий меня с ума. — А ты?

— Не знаю, принцесса, — честно отвечаю я, оставляя слова без ответа. — Я не знаю.

19. Конни

Прекрасный день. Солнце стоит высоко в небе, ленивые облака играют в догонялки на ветру, вокруг царят звуки лета. Птицы наполняют воздух щебетом, стрекочут насекомые, а зелень повсюду будто взорвалась от позднемайской жары.

Оук-Хилл — настоящий рай. Может быть, в этом есть что-то предательское, но мне нравится. Слишком нравится, чтобы это отрицать. Место чертовски красиво.

Дом возвышается, как из иллюстрации к открытке: элегантный особняк в стиле Новой Англии, с широкой крытой верандой. Три этажа, балкон на втором, с которого открывается вид на бесконечную лужайку, уходящую за дом. Вход обрамляют огромные горшки с гортензиями, а голубой деревянный фасад и белые ставни создают идеальную картинку уюта и ухоженности. Здесь жили, любили и берегли.

Три поколения Томпсонов называли Оук-Хилл домом.

Газон раскинулся ярким, сочным ковром, зелень которого возможна только в самом начале лета, когда трава еще свежа и полна жизни. Лужайка плавно скатывается к могучим дубам, а их кроны взмывают высоко в небо. За деревьями поблескивает гладь озера, и между стволами я различаю эллинг²⁵ и аккуратный причал.

— Идешь? — голос Габриэля выводит меня из раздумий.

Он стоит рядом с машиной, с одной сумкой в каждой из рук. Деловой костюм сменен на темно-синие брюки чинос и льняную рубашку на пуговицах, рукава на которой небрежно закатаны. Выглядит расслабленно. По-домашнему. Чертовски привлекательно.

— Уже иду, — отвечаю я, чувствуя, как каблуки проваливаются в густую траву.

В офисной одежде чувствую себя почти неуместно. Придется переодеться, как только представится случай.

Дорога сюда прошла под ритм голосa Габриэля, который, с легкой иронией и нескрываемым удовольствием, рассказывал о своем разветвленном семейном древе. Сейчас живых Томпсонов, кажется, больше, чем когда-либо было Коннованов. Тети, дяди, двоюродные, троюродные, родственники мужа, племянники, племянницы — и, конечно, бабушка Эдит.

— Она правит всеми нами, — сказал тогда он, и хотя улыбнулся, ясно было, что это не просто шутка.

Мы поднимаемся по ступенькам веранды, и меня сразу встречает его семья. Пожатие рук, вежливые улыбки, череда приветствий и, конечно, долгие, слишком уж любопытные взгляды. Томпсоны, судя по выражениям лиц, никогда прежде не слышали о Коннованах.

И вряд ли услышат снова. В конце концов, такие сборы случаются всего пару раз в году.

Габриэль кладет ладонь мне на поясницу, ненавязчиво направляя, пока мы двигаемся по кругу. Он на мгновение задерживается, чтобы помахать группе детей, которые с криками несутся к озеру, держа в руках сачки. Растрепанные волосы, грязные колени и звонкий смех кажутся самой живой иллюстрацией лета. Один из них бежит, сжимая в руке тающее мороженое.

Наблюдая за ними, я невольно думаю о племяннице и племяннике… детях Алека. Коннованы всегда были дружной, но маленькой семьей. Мы не устраиваем такие семейные обеды.

И я не могу вспомнить, чтобы когда-либо устраивали.

— Конни, — произносит Габриэль, привлекая мое внимание. — Это мой отец, Ричард Томпсон.

Я оборачиваюсь и замечаю мужчину, раскинувшегося на шезлонге. Простая черная бейсболка, солнцезащитные очки, которые он неторопливо снимает, открывая проницательные, цепкие глаза. Лицо чисто выбрито, и, хотя ему, вероятно, под пятьдесят, выглядит собранным и свежим. Как более зрелая, закаленная временем версия сына.

— Знаменитая Констанция, — произносит он, вставая со стула и задерживая на мне долгий, изучающий взгляд. — Добро пожаловать в Оук-Хилл.

— Спасибо, — отвечаю я, протягивая руку и одаривая его самой лучезарной, отточенной улыбкой. — Невероятно приятно наконец здесь оказаться. Габриэль так много о нем рассказывал.

— Правда? — взгляд Ричарда скользит к сыну, изучающий и чуть насмешливый. — Мы решили поселить вас в «Зеленую» комнату.

Габриэль кивает.

— Хорошо.

— Пит ушел за припасами для барбекю. Поможешь ему?

— Да, конечно. Буду рад помочь.

Ричард кивает и оборачивается ко мне.

— Итак, Конни, верно? Это твое полное имя или сокращенное?

— Сокращенное. Так проще.

Он легко касается моей руки, чуть сжимая локоть, будто обозначая границы нового знакомства.

— Если собираешься стать частью семьи Томпсонов, тур по дому — обязательная программа. Этот дом мой дед купил в достаточно преклонном возрасте. Потратил почти десять лет на его восстановление.

Габриэль бросает в мою сторону взгляд — смесь тихого раздражения и сдержанного веселья. Я закусываю губу, чтобы не выдать улыбку. Видимо, он слышал эту историю больше раз, чем мог бы сосчитать.

Ричард ведет нас по дому, вежливо, но с ноткой гордости указывая на мелкие детали. Останавливается у камина, показывая трещину над полкой.

— В 1928 году сюда ударила молния. Мы так и не заделали. Напоминание о том, что за высокомерие всегда приходится платить.

— После этого мы, Томпсоны, стали исключительно скромной компанией, — с легкой иронией добавляет Габриэль. — Никогда больше не склонной к диким амбициям.

Я не сдерживаюсь и смеюсь, но Ричард лишь вздыхает.

— Всегда шутник, сын мой. Ладно, давайте, покажу вам комнату.

Габриэль подхватывает сумки, и мы поднимаемся по широкой деревянной лестнице на второй этаж. Стены здесь украшены обшивкой, а на них аккуратно развешаны черно-белые фотографии в паспарту.

— Зал славы, — бормочет Габриэль вполголоса.

Я замираю возле одной из фотографий. Молодой Габриэль, едва ли старше двадцати. Я помню его таким. В руках держит огромный трофей, окруженный товарищами по команде, и его улыбка — настоящая, искренняя, без намека на маску. Он был счастлив. По-настоящему счастлив.

— Откуда это?

Габриэль собирается ответить, но его опережает отец.

— В свое время сын был очень одаренным спортсменом.

— Я знаю. Помню его. Он был лучшим.

— А дальше, увы, дело не пошло, — замечает Ричард и, толкнув дверь, впускает нас в комнату.

Гостевая спальня оправдывает свое название: стены оклеены обоями мягкого, зеленого, как мох, оттенка. Контраст белой обшивки и темный, вытертый временем пол создают атмосферу уюта и старинного достоинства.

В центре комнаты — аккуратно застеленная двуспальная кровать. Одна кровать.

— Чувствуйте себя как дома, — говорит Ричард, разворачиваясь к двери. — Я буду внизу.

Он уже почти выходит, но вдруг останавливается, глядя прямо на меня.

— Ах да, Конни?

— Да?

— Добро пожаловать в семью. Только, если можно, сведи корпоративный шпионаж к минимуму, хорошо?