Читать книгу 📗 "Коллектив авторов - 12 великих трагедий"

И судно гибнет!

Спасите! Помогите! Лодку! Лодку!
Я погибаю… Вынеси, Господь…
Как сказано в писании!..

О Боже!
Спаси меня… моих малюток ради!

Пусти!

Пусти!

Ударю!

Сдачи дам!

Я размозжу тебе башку! Пусти же!
Двоих не сдержит лодка.

Знаю сам.
Так ты пусти!

Нет, ты!

Пустил я, как же!

И эту лапу прочь!

Добрейший… сжальтесь!
Хоть ребятишек малых пожалейте!

Мне жизнь нужнее, чем тебе, – ведь я
Ребят еще не наплодил.

Пустите!
Вы пожили, а я еще так молод.

Довольно! Прочь… Тони! Все тяжелее
Становишься.

О, будьте милосердны!
Пустите, ради Бога! Убиваться
Ведь некому по вас…

Тону! Спасите!

Я поддержу тебя пока, – молись,
Читай скорее «Отче наш»…

Смешалось
Все в голове… Припомнить не могу!

Скорее… вкратце… главное лишь вспомни.

Хлеб наш насущный…

Это пропусти.
На твой век хватит, верно, что имеешь.

Хлеб наш насущный…

Ну, заладил! Видно,
Что поваром жизнь прожил.

Даждь нам днесь…

Аминь! Ты был и до конца остался
«Самим собой».

Где жизнь – там и надежда!

Мое почтение!

Фу! Чтоб тебя!..

Я крики услыхал. А ведь забавно,
Что я таки нашел вас. Ну? Не прав ли
Я был, предсказывая вам?

Пустите!
Здесь впору уместиться одному.

Я поплыву одной ногою левой;
За край придерживаться мне довольно
Лишь кончиками пальцев. A propos —
О трупе…

Замолчите!

Остальное
Ведь все погибло…

Да заткните глотку!

Ну, как угодно.

Что же вы?

Молчу.

Проклятье! Что вы делаете?

Жду.

Нет, я с ума сойду! Да кто вы?

Друг.

Ну, дальше! Говорите же!

Да разве
Я никого вам не напоминаю?

Не черта ли?

Иль он ночной путь жизни
Вам освещает страха фонарем?

Ага! Так вы в конце концов, пожалуй,
Посланник света?

Друг мой, вам случалось
Испытывать хоть раз в полгода страх, —
Спасительный, серьезный страх, и быть
До глубины души им потрясенным?

Когда грозит опасность, всякий струсит…
Но не спроста вы речь свою ведете;
В ней что-то есть… подвох какой-то чую…

Иль раз хоть в жизни одержали вы
Победу, что дана нам страхом?

Если
Явились вы открыть мне дверь познанья.
То глупо, что не приходили раньше.
На что похоже, – выбирать минуту,
Когда, того гляди, пойдешь на дно?

По-вашему, победа вероятней
Была бы, если б вы теперь сидели
Уютно в горнице у камелька?

Гм… да… но ваша речь скорей могла бы
Своей иронией замысловатой
Сбить с толку, чем встряхнуть и образумить.

Но там, откуда я, значенье то же
Ирония имеет, как и пафос.

Всему и время есть свое и место;
Написано: «Что мытарю прилично,
Епископу зазорно».

Но и те,
Чей прах хранится в урнах в виде пепла,
Не каждый день ходили на котурнах.

Поди ты, пугало! Оставь меня!
Я не желаю умирать. Мне надо
На берег выбраться.

На этот счет
Не беспокойтесь. В середине акта —
Хотя б и пятого – герой не гибнет!

Ну, под конец себя он все же выдал.
Он попросту был жалкий ригорист.

Как видно, одного из земляков
Здесь провожают в путь обычный смертных.
Хвала создателю, что не меня!

Теперь, когда душа на суд предстала,
А прах лежит, как шелуха пустая,
В гробу, – поговорим, друзья мои,
О странствии покойника земном.
Не славился умом он, ни богатством;
Ни голосом не брал и ни осанкой;
Во мнениях труслив был, неуверен,
Да и в семье едва ль был головой,
А в божий храм всегда входил, как будто
Просить хотел людей о позволеньи
Занять местечко на скамье средь прочих…
Вы знаете, что он не здешний был, —
Из Гудбраннской долины к нам явился
Почти мальчишкой; и с тех самых пор
Он до конца, вы помните, ходил,
Засунув руку правую в карман.
И эта правая рука в кармане
Была той характерною чертой,
Что в памяти людей определяла
Его наружный облик, так же как
Его обычная манера жаться
К сторонке, где бы он ни находился…
Но хоть и шел всегда он втихомолку
Своим путем особым и ни с кем
Здесь не сближался, не был откровенным,
Вы, верно, знали, что на той руке,
Которую всегда он прятал, было
Всего лишь навсего четыре пальца…
Я помню, много лет тому назад
Объявлен в Лунде был выбор рекрутский:
К войне готовились. Все толковали
О трудных временах, стране грозивших.
И я был на приеме. Капитан,
Набор производивший, занял место
Посередине за столом; с ним рядом
Сел ленсман и помощники-сержанты;
По очереди парней вызывали,
Осматривали, измеряли рост,
И принимали или браковали.
Набилась комната полна народу,
И громкий говор несся со двора…
Но вот на оклик вышел новый парень —
Белее полотна, с рукою правой,
Обмотанной тряпицей; был в поту он,
Чуть на ногах держался, задыхался;
Заговорить пытался – и не мог…
Едва-едва, приказу повинуясь
И заревом весь вспыхнув, рассказал,
То заикаясь, то словами сыпля,
Историю о том, как отхватил
Себе нечаянно серпом весь палец…
И в комнате вдруг разом стихло. Люди
Лишь переглядывались меж собой,
Поджавши губы, да кидали взгляды
Тяжелые, как камни, на беднягу.
И он их чувствовал, хоть и не видел,
С опущенною головою стоя.
Затем седобородый капитан
Привстал и, плюнув, указал на дверь…
Когда де парень повернулся, чтобы
Пройти к дверям, все расступились разом,
И как сквозь строй он до порога шел;
Одним прыжком за дверью очутился
И бросился бежать по горным скатам,
Оврагам каменистым, спотыкаясь
И чуть не падая, в свое селенье…
Спустя полгода он переселился
Сюда к нам с матерью, грудным ребенком
И нареченной. Взял себе участок
На косогоре, на границе Ломба,
При первой же возможности женился,
Построил дом и заступом ломать
Стал каменистый грунт, чтоб понемногу
В возделанное поле превратить.
Чем дальше-дело лучше шло, о чем
Колосья золотые говорили.
Держал в кармане руку в церкви он,
Но дома, мне сдается, девять пальцев
Его работали не хуже, чем
Все десять у других. Но раз весною
Все половодьем у него снесло;
Семья и он едва спаслись от смерти.
Но он упорен был в труде – и прежде,
Чем осень подошла, опять вился
Дымок над крышей нового жилища,
Которое на этот раз построил
Он на горе, где не грозили воды
Снести его. Зато, спустя два года,
Лавина дом снесла с лица земли;
Но мужества она не придавила
В крестьянине. Он снова заступ взял,
Копал, и чистил, и возил, и строил,
И третий домик был к зиме готов…
Три сына в этом доме подрастали;
Пришла пора им школу посещать,
А путь туда не близкий был – ущельем
Крутым, извилистым; и вот отец
Двух младших на спине носил, а старший
Справлялся сам, пока не становился
Спуск слишком крут, – обвязывал тогда
Отец веревкой малыша и вел…
Шел год за годом; стали мальчуганы
Мужчинами. Пришло, казалось, время
Отцу пожать плоды трудов своих;
Но три норвежца, сколотив деньжонки
В Америке, и думать позабыли
И об отце, и о дороге в школу…
Был узок кругозор его, не видел
Он ничего вне тесного кружка
Своей семьи и самых близких лиц.
И звуками пустыми отдавались,
Как звон бубенчиков, в ушах его
Слова, которые с волшебной силой
Других по струнам сердца ударяют:
«Народ», «отечество», «гражданский долг»
И «патриота ореол», – все это
Туманным оставалось для него.
Но он всегда исполнен был смиренья;
Со дня призыва на себе нес тяжесть
Сознания вины своей, о чем
В тот день стыда румянец говорил,
А позже – правая рука в кармане…
Он был преступником: страны законы
Нарушил он. Ну да! Но нечто есть,
Что так же над законами сияет,
Как над венцом блестящим ледников
Вершины гор из облаков. Нет спору —
Плохим он гражданином был; для церкви,
Для государства – деревом негодным.
Но здесь, на горном склоне, в круге тесном
Задач и обязательств семьянина,
Он был велик, он был самим собой.
Один мотив чрез жизнь его проходит.
Он с ним родился, и всю жизнь его
Звучал мотив тот, – правда, под сурдинку,
Зато фальшивой не было в нем нотки!..
Так с миром же покойся, скромный воин,
Стоявший до конца в рядах крестьянства,
Участвуя в той маленькой войне,
Которую оно всю жизнь ведет!
Не будем мы вскрывать чужое сердце,
В чужом мозгу копаться; это – дело
Не созданных из праха, но творца
Одну надежду выскажу я смело,
Что вряд ли тот, кого мы схоронили,
Перед своим судьей предстал калекой!