Читать книгу 📗 "Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия"
Один угол зала площадью в двадцать четыре татами целиком занимал борец по имени Арати — Горный Ветер. Широкая выпуклая полоса бритой кожи взбегала от его лба к макушке, поднимаясь над обрамлявшими ее с боков намасленными волосами, как вода над берегами готовой разлиться реки. Утолщенный на одном конце пучок скрученных волос покоился на верхушке его черепа словно ящерица, которая вылезла погреться на солнце. Подбитая ватой хлопчатобумажная одежда борца могла бы накрыть двуспальный тюфяк. Он скрестил толстые ноги, ступни которых под огромными бедрами великана напоминали двух откормленных зверьков, укрывшихся под массивными каменными глыбами. Подставка из железного дерева, на которую опирался Арати, потрескивала под его тяжестью.
Борец все еще злился на разбойников-носильщиков, которые таки вывалили его в реку, когда не смогли выжать из него лишние деньги. Кроме того, его раздражало еще и то, что Мусуи сидит на почетном месте и привлекает все внимание к себе. В конце концов, не поэт, а он, Горный Ветер, устраивает завтра для храма благотворительное состязание и станет бороться с местными силачами.
Один из монахов почтительно спросил у Мусуи, почему стихотворения-хайку состоят из семнадцати слогов, но тут дверь зала открылась, и молодой послушник, встав на колени, торжественно сообщил:
— Ваше преподобие, один благородный господин желает видеть вас.
Проговорив это, юноша исчез, и в дверном проеме появился Хансиро. Он встал на колени и поклонился, потом вошел в зал, не поднимаясь, а скользя по полу.
Добравшись до последнего по значению места в комнате — ближайшего к дверям, Хансиро разметал края штанин по полу и, положив руки на бедра, откинулся на пятки.
— Тоса-но Хансиро, — представился, кланяясь, посетитель. — Простите, уважаемый, вашего верного слугу за то, что он столь невежливо ворвался к вам, когда вы беседуете с такими почтенными гостями.
Но тут Хансиро несколько забылся, он просунул руку под ворот своей старой куртки и почесал след от лечебного прижигания на плече. Монахи, решив, что посетителя донимают блохи, переглянулись и отодвинулись. Воин из Тосы выкупался в реке и причесался, но все равно выглядел неряшливо. В обществе холеных монахов, выходцев из знатных семей, он казался чертополохом среди подстриженных и ухоженных садовых растений.
Кошечка окаменела. Она могла не знать, сколько стоит рисовый пирог или переправа через реку, но опасность распознавала безошибочно. Этот человек был опасен даже без длинного меча, который он из вежливости оставил в коридоре.
— Вы нисколько не помешали нам, уважаемый господин! Добро пожаловать! Мы всего лишь развлекаемся болтовней о поэзии. Но сегодня нам оказана поистине высокая честь: среди нас находится Мусуи-сэнсэй, ученик великого Басё.
— Возможно, вы сможете разрешить вставший перед нами вопрос! — с невинным видом улыбнулся Мусуи новому гостю. — Почему хайку обычно состоит из семнадцати слогов?
Уронив каплю кислоты на неизвестный металл, Мусуи совсем не хотел смутить незваного гостя: он был уверен, что тот сумеет поддержать беседу, и давал вошедшему возможность завоевать достойное место среди собравшихся, хотя подспудно и чувствовал, что этому Хансиро из Тосы все равно, окажут ему здесь уважение или нет.
— Мои знания в области искусств невелики, — говоря это, Хансиро глядел на Мусуи, но краем глаза осматривал комнату.
Кошечка почувствовала, как его холодный, жесткий взгляд скользнул по ней, и вздрогнула под широкой курткой и просторными хаками. Всякому видно, что эта одежда — с чужого плеча. Ее куртка и штаны просто кричат: «Вот она! Вот обманщица!»
— Я ответил бы так: Басё-сэнсэй слагал короткие стихотворения, чтобы их можно было прочесть на одном дыхании, и потому их размер равен семнадцати слогам. — Хансиро с серьезным видом поклонился служке, который поставил перед ним поднос с принадлежностями для курения. — В таком стихотворении мысль поэта может быть воспринята мгновенно. Когда миг просветления описывается так сжато, его описание приближается к тем высотам, где отсутствует время. Где отсутствует волевое усилие. Где сознание исчезает.
Мусуи сиял: он не ошибся.
— А как же быть с поэтами, которые сочиняют десятки стихотворений в день, с такими, например, как Ихара? — спросил монах, сидевший возле борца.
Его голос разбудил Горного Ветра, который задремал, опустив множество своих подбородков на грудь, схожую с туго набитой подушкой. Борец приосанился, собираясь перечислить сорок восемь приемов борьбы, сбивающих противника с ног, но увидев, что гости все еще говорят о стихах, заснул снова.
— Учитель говорил, что тот, кто сложил за свою жизнь пять хайку, — поэт, а тот, кто сложил десять, — мастер стиха, — ответил Мусуи.
— А какое стихотворение Басё вы любите больше всего, уважаемый Хансиро? — спросил настоятель.
Хансиро откашлялся, прочищая горло, и задумался, глядя перед собой. Через головы собравшихся монахов, через стены монастырских владений он смотрел в сторону Тосы, уединенного и дикого края. Он слышал шум прибоя и чувствовал на губах привкус соленых брызг.
Когда Хансиро читал эти строки, его низкий звучный голос заставил Кошечку вздрогнуть еще раз. Собравшиеся молчали, отдавая должное гению Басё. Шум водопада стал оглушительным.
Стихотворение было удачно выбрано: оно хорошо сочеталось с наступающими холодами и прекрасно передавало тоску странника по далекому родному краю. Кошечка неохотно признала, что ее враг не глуп.
— А что привело вас сюда, в места, столь далекие от берегов, где волны стучались в вашу дверь? — Настоятель умело ввел беседу в удобную для Хансиро колею.
— Я ищу беглеца [22], который ранил четырех человек. Он одет как странствующий монах. Многие видели, как он направился в эту сторону.
Кошечка испуганно подумала, что сейчас выдаст себя. От гибели в руках грубого головореза ее защищала только приветливая улыбка Мусуи.
— Ах, вот оно что: печальный случай у переправы? — Настоятель уже посылал своих людей узнать все что только можно об этой схватке, а Хансиро именно этого и ожидал от него.
Хансиро также знал, что настоятель назначен в этот монастырь самим императором, — распределение таких должностей являлось одной из немногих привилегий, оставленных узурпаторами истинному владыке Японии. По этой причине глава храма не испытывал почтения к выскочкам, заседавшим в правительстве сёгуна в Эдо, и еще меньше желал подчиняться их приказам. Он имел власть в этих краях и был осведомлен обо всем, что здесь происходило. А главное, он не был обязан задавать Хансиро вопросы, которые неминуемо задали бы ему светские власти. Поэтому воин из Тосы и пришел к нему.
— Мы такого человека не видели. Кто-нибудь из его противников умер?
Последнюю фразу настоятель произнес отнюдь не для поддержания беседы. Местные жители имели привычку, чтобы не связываться с чересчур любопытными чиновниками, подкидывать трупы неопознанных путников на крыльцо храма. Поскольку похороны людей, умерших при невыясненных обстоятельствах, карались по закону, настоятель каждый раз не знал, куда девать очередные разлагающиеся останки, пока шло следствие. И немалая доля сакэ, которое храм получал в дар от богатых покровителей, уходила на консервацию зловонных вещественных доказательств.
— Нет, никто.
«Хотя, возможно, эти болваны и жалеют, что не умерли», — подумал Хансиро.
По крайней мере, элементарный стыд должен помешать людям Киры поднять шумиху вокруг этого дела. Им нанесла поражение женщина, почти девчонка. Они словно наступили в темноте на собачье дерьмо и потому станут молчать о всем происшедшем.
Настоятель провел рукой по своей лоснящейся голове: эта стычка ему, пожалуй, еще аукнется.
