Читать книгу 📗 "Дорога Токайдо - Робсон Сен-Клер Лючия"
Обнимая Касанэ, Кошечка смотрела, как баржа надвигается на их суденышко. Вот уже скользкие черные доски борта нависли над головами беглянок и заслонили от Кошечки все окружающее. Она увидела ужас на побледневших лицах пассажиров баржи, которые цеплялись за все, что попадалось под руку. Эти люди что-то кричали, но что — нельзя было разобрать в стихии.
Кошечка не дрогнула, когда баржа зацепила нос плоскодонки, толкнув его с такой силой, что шпангоуты лодки затряслись, как кости мертвеца, вставшего из могилы. Потом раздался скрип мокрого дерева: борт баржи проехался вдоль борта маленькой лодки.
Огромное рулевое весло, вырезанное из ствола кипариса, болталось из стороны в сторону в гигантской уключине и при каждом взмахе било в корму плоскодонки. Кошечка уже решила, что их суденышко вот-вот разлетится на куски. Но тут баржа отлипла от них. Через мгновение она со скрежетом и треском наскочила на подводный камень. Пассажиры баржи взлетели вверх, подброшенные толчком, и упали в воду, которая тут же сомкнулась над их головами. Баржа разломилась пополам, как игрушечный кораблик.
Должно быть, она отвлекла на себя всех злых духов реки, потому что дальше переправа прошла без приключений. Кошечка так хорошо подготовилась к смерти, что удивилась, когда лодка вошла в илистую лагуну западного берега Ои. Двое лодочников помогли Кошечке и Касанэ вскарабкаться по прогибавшейся сходне на скользкий берег. После взлетов и падений земля показалась Кошечке слишком прочной опорой, и она какое-то время шла враскорячку.
Пока лодочники привязывали свое суденышко, Кошечка и Касанэ стояли среди сложенных в пирамиды, похожих на ковши плетеных сидений, на которых речные носильщики переправляли людей через брод. Вокруг них валялись садки для рыбы, сетки для водорослей, выброшенные деревянные коробки из-под завтраков и обертки, рваные дождевые плащи и ломаные сандалии — мусор, оставленный торговлей и дорогой.
— Мы сгораем от стыда за неудобства, которые вам причинило путешествие на нашей жалкой лоханке, — извинился с поклоном владелец и капитан плоскодонки. На берегу этот человек оказался гораздо ниже ростом, чем представлялось беглянкам, когда он стоял у рулевого весла.
— Это мы создали вам неудобства, уговорив вас отплыть в такую погоду, и виноваты перед вами, — ответила Кошечка, положив в рукав капитана бумажный сверток со всеми оставшимися у нее деньгами. — Прошу вас, окажите нам честь, приняв этот скромный знак нашего уважения.
Хозяин лодки аккуратно опустил руку в рукав и взвесил сверток на ладони:
— Мне очень тяжело спорить с вами, но здесь слишком много денег. — Он согнулся в поклоне так низко, что Кошечка теперь видела только его спину, черный пучок волос и длинные мокрые пряди, выбившиеся из этого пучка и прилипшие к шее. — Мы берем только сто шестьдесят медных монет с человека.
— Но река так опасна…
— Пожалуйста, оставьте это…
Произнося последние слова и кланяясь, капитан отсчитал сумму, равную тремстам двадцати медным монетам, а остальное снова завернул в бумагу. Все это он проделал, не вынимая руку из рукава.
— Мы не можем обманывать вас, запрашивая больше, — лодочник вернул сверток Кошечке.
— Голова честного человека — место, где восседают божества. Владыка Безграничного света благословит вас, — с низким поклоном поблагодарили его Кошечка и Касанэ.
Пожелав путницам безопасного путешествия, лодочники зашагали в сторону рыбацкого поселка и исчезли в полумраке угасающего дня. Главная улица городка проступала из мглы цепочкой светящихся точек, которая, извиваясь, вползала на склон горы и пропадала в узкой, заросшей деревьями расселине.
Теперь, когда опасность миновала, Кошечка встала на берегу Ои и долго смотрела на бешено несущуюся воду. Мусаси говорил, что душа, как вода, принимает форму сосуда, в котором находится. Он говорил, что и в бою, и в повседневной жизни дух воина должен оставаться спокойным, но целеустремленным.
Кошечка стояла недвижно до тех пор, пока ноги не перестали дрожать, а сердце не успокоилось. Когда они с Касанэ добрались до Канаи, ночной сторож уже делал первый обход улиц. Он стучал деревянными колотушками и ритмичной песней предупреждал хозяев о том, как опасно оставлять огонь в очаге без присмотра.
— Как твоя нога? — спросила Кошечка.
— Гораздо лучше: лекарство из Окицу действительно такое хорошее, как о нем говорят.
— До Мицуке около семи ри, и по дороге уже не встретится рек, через которые нужно переправляться с носильщиками. Сможешь ты дойти туда этой ночью?
— Людоеды с перекрестков могут причинить нам зло, госпожа, — пугливо пробормотала Касанэ.
— Я отгоню их! — Кошечка трижды ударила оземь посохом паломника, заставив зазвенеть железные кольца. — А если они не испугаются, я нанижу их на пику, как пельмени на вертел! — Она взмахнула посохом и состроила смешную гримасу.
— Тогда идем! — храбро улыбнулась Касанэ.
Деревенской девушке совсем не хотелось пускаться в ночное странствие: она боялась злых духов, которые подстерегают путников в темноте, особенно на перекрестках дорог. Но в Мицуке она надеялась получить письмо от своего паломника.
Касанэ понимала, что ее поклонник, скорее всего, отстал от нее на много ри, но, постепенно знакомясь с жизнью Токайдо, уяснила: каждый здесь может заплатить гонцу, чтобы тот пронес его послание вперед и повесил у ворот оговоренного храма. Начиная с Окицу девушка внимательно разглядывала каждого почтового гонца, который пробегал мимо с деревянным ящиком на спине. Возможно, в одном из этих ящиков лежит стихотворение, написанное простым и твердым почерком ее любимого?
ГЛАВА 49
Идущий за лунным лучом
Вереница поющих и танцующих детей прошла мимо Хансиро и его нового спутника — паломника, который следовал за Касанэ. Это были ученики из школы каллиграфии, находившейся на улице Бондарей в Марико. Они все были одеты в одинаковые белые одежды, головы их покрывали шляпы, на каждой из которых их учитель написал вдохновляющее стихотворение. Чтобы не потерять друг друга, дети держались за соломенную веревку, из-за чего на переполненной людьми дороге часто возникали заторы.
Теперь, когда дождь прекратился, размокшую дорогу Токайдо снова заполонили маленькие паломники. Известие о чудесных находках в Окицу докатилось по крайней мере до этих мест, а может, прокатилось и дальше. Спутник Хансиро улыбался этим шумным детям так, словно они были невинными маленькими Буддами с пухлыми щечками. По правде говоря, он восхищался всем, что видел вокруг.
— Говорят, из-за этого призыва Будды к детям и прибытия князя Хино Симада похожа на лавку с нитками после землетрясения, — сказал паломник. Хансиро что-то буркнул в ответ.
Молодой паломник взял себе для дороги имя Путник. Лицо у него было худое, рот широкий, челюсть квадратная, а глаза узкие и черные. Нос с высокой переносицей имел отнюдь не крестьянский изгиб, хотя паломник выглядел очень простецки. На ногах он носил коричневые обмотки, а на руках коричневые же перчатки, доходившие до первых суставов мозолистых пальцев. Облаченный в одежду паломника и штаны из дешевой хлопчатобумажной ткани, голову и часть лица он прикрывал широкополой шляпой с небольшим ободком. На спине поскрипывал плетеный сундучок. Свой свиток паломника Путник свернул в трубку и аккуратно упрятал внутрь соломенной спальной циновки, чтобы защитить от дождя.
Этот деревенский парень оказался неисправимым оптимистом. Насколько Хансиро успел изучить его характер, Путник являлся образцовым представителем своего сословия. Он неустанно восхвалял упорную работу и другие, более благородные добродетели. Он был дружелюбным, серьезным, честным, веселым и искренним. Он был почти красив. Но Хансиро хотелось проткнуть его брюхо мечом и оставить корчиться в грязи.
В душе воина из Тосы сильные чувства были редкими и нежеланными гостями, а ревности он до сих пор не испытывал никогда. Хансиро решил вернуться к прежней невозмутимости и не обращать внимания на вульгарные прихоти княжны Асано, но все равно злился на самого себя. Вместо того чтобы спокойно продолжить путь, он проторчал полдня у доски объявлений в Окицу, пока получатель письма Кошечки не забрал его. Обнаружив, что княжна Асано завела любовную переписку с крестьянином, Хансиро едва не онемел от ярости. «Сердце — дикий жеребенок, никогда не ослабляй его поводья», — с горечью подумал он.
