Читать книгу 📗 "Кулачные бои в легком весе - Китсон Мик"

Шагая по дороге рука об руку с Томми, я думала, что и мне может повезти. Вдруг меня возьмет к себе какой-нибудь лорд и меня научат читать, подарят лошадку и платья? За всю дорогу Томми даже не взглянул на меня. Мама с остальными детьми сидела на краю дороги у ворот и просила милостыню у людей, шедших на ярмарку, вымаливая хлеб, мелкие монеты или хоть что-нибудь — настолько семья обезумела от голода. Мама еле держалась на ногах и время от времени засыпала среди бела дня.

По словам матери, Мерси и Черити были слишком малы для продажи, а мальчики — это мальчики. Вот и пришлось отдать меня.

Томми тогда заплакал: по щекам у него катились крупные взрослые слезы от осознания того, что ему придется сделать. Мне стало жаль брата, и я сказала:

— Все хорошо, Томми. Я не в обиде. Вы получите за меня пять гиней, и все смогут поесть, а мама купит новую повозку и пони.

Я так и сказала, хотя чувства у меня были совсем другие. Мне казалось, что я с каждым шагом спускаюсь все глубже в черную яму и больше никогда не увижу ни маму, ни Тэсса, ни Бенни, ни Мерси, ни Черити. Но в жизни всегда бывают потери. Мы потеряли Большого Тома, потеряли Камешка, потеряли кибитку со всем добром. А теперь мне предстояло потерять и родных. Но если маме будет нечего есть, она потеряет младенца.

— Я запомню имя и все прочее, — пообещал Томми. — Мы будем знать, где ты, и постараемся иногда тебя навещать. Не бойся, Энни.

Он положил ладонь мне на голову и в этот момент напомнил мне папу, точно так же клавшего мне на голову свою тяжелую ручишу. Томми было тринадцать, и он уже вымахал рослым малым, широкоплечим и крепким, как Большой Том, с длинными руками и крупными ладонями. Моему старшему брату было под силу постоять за маму и позаботиться об остальных. Может, когда подрастет, он сможет биться на кулаках за призы, как когда-то Большой Том.

Мы наблюдали за торгами, стоя в самой толчее. Передо мной постоянно мелькали туловища, ноги, юбки, куртки, а тем временем аукционист объявлял очередной лот, и фермеры расплачивались целыми веерами банкнот. Мне хотелось схватить эти бумажки и пуститься наутек, а потом отдать их маме.

Мы смотрели, как продают пони, и мне понравилась одна красивая темно-бурая уэльская лошадка: еле объезженная, она приплясывала и брыкалась, вращала большими глазами, упиралась копытами и скалилась на толстого мальчишку, который вел ее. За лошадку изначально просили три шиллинга, и я пожалела, что у меня нет денег, чтобы купить ее и отвести к маме, объездить как следует и впрячь в повозку. Тянуть кибитку ей было бы по силам — с такой-то широкой грудью и гладким мускулистым крупом.

Но нам она не досталась и вместо этого, упираясь и брыкаясь, пошла за фермером, который выторговал ее за те же три шиллинга и старого тощего пони. В конце концов фермер вытащил из мешка длинный хлыст и принялся стегать ее: хлоп-хлоп-хлоп прямо по крупу… Лошадка шарахнулась в сторону и встала на дыбы, пытаясь достать обидчика передними копытами, но тот крепко держал ее за недоуздок и продолжал хлестать, приговаривая: «Вот тебе, скотина! Вот тебе, скотина!»

Я вырвалась из рук Томми, подбежала к фермеру, ухватилась за хлыст, который он снова занес над головой, и закричала:

— Не смей бить ее! Сам ты скотина!

Тут подскочил Томми, обхватил меня и залепетал:

— Простите, сквайр! Простите ради бога! Это моя сестра… Она не знала…

Фермер в меховой куртке, из-под которой торчало огромное толстое пузо, бросил:

— Вот языкастая мелкая чертовка, а? Сейчас я ее научу уму-разуму! — и погрозил мне хлыстом.

Мне хотелось воткнуть этот хлыст в задницу мерзавца-гаджо, но Томми оттащил меня в сторону, и я больше не видела, как фермер хлещет пони.

«Никогда нельзя бить пони, — говаривал Большой Том. — С ними нужно беседовать, аккуратно направлять в нужную тебе сторону, шептать им на ушко верные слова, но не бить. Бьют пони только гаджо и демоны».

Томми повел меня дальше, и мы обошли всю ярмарку — прилавки с хлебом, пирогами, рыбой, колбасами… Животы у нас сводило от голода.

Потом зазвенел большой колокол, и толпа отхлынула от прилавков, собираясь туда, где в низинке у живой изгороди должен был начаться бой.

Томми взял меня за руку, и мы проскользнули сквозь частокол ног в гетрах и сапогах в первые ряды и уселись, скрестив ноги.

Томми сказал:

— Вот увидишь, если Хини не получит свое, тут начнется заваруха.

Вокруг собрались мужичины в костюмах или в простой фермерской и дорожной одежде, и все они тянули деньги букмекерам. Ставки принимали четверо, распихивая по карманам банкноты и монеты и выписывая квитанции, выкрикивая шансы посыльным, которые тут же выскальзывали из толчеи и бежали к хозяевам рассказать, какие ставки принимают конкуренты. Были здесь и девушки с ферм в своих лучших воскресных платьях, и суровые старухи с грязными распухшими ладонями, пришедшие с барж. Попадались даже леди: они держались чуть в стороне и хихикали, прикрываясь веерами.

Я сидела на теплой скошенной траве, чуя запах пота и дыхания собравшейся толпы. Кто-то пел, кто-то выкрикивал ставки букмекерам, а кто-то просто молча ожидал начала боя.

Перед нами был ринг — квадрат из четырех железных стоек с натянутым между ними толстым канатом. Площадка напоминала загон, в который выводили лошадей на продажу. Потом на ринг вышел крупный краснолицый мужчина в угольно-черном костюме и черном цилиндре и подул в блестящую медную трубу, и все умолкли, глядя на него.

Мужчина принялся расхаживать по рингу, гулко выкрикивая в толпу:

— Нынче великий и достопримечательный день, который вы навсегда запомните, с гордостью рассказывая, что вы были на этом поле в этой великой стране в правление нашей новой королевы (пусть Господь благословит ее и дарует ей долгую и успешную жизнь!) и присутствовали при реванше между Томом Хини, Ирландским Ураганом, и стариной Биллом Перри, Типтонским Громилой. Многие из вас не забыли тот дождливый день в Хэтфилде, когда эти два джентльмена встречались в прошлый раз и приз достался Громиле. Понадобилось немало обсуждений, встреч, сообщений и писем по всему нашему королевству, чтобы устроить этот исторический реванш. Дамы, просим вас не пугаться и не кричать, когда сойдутся эти два исполина, ибо наверняка прольется кровь, будут ссадины, раны и ушибы, но не забывайте о внутреннем величии кулачных боев. За кажущейся дикостью мужчин, которые выйдут на ринг друг против друга, стоит благородное и почтенное искусство, требующее навыков и точности, хитроумия и техники, напряжения тела и ума, когда человек выходит помериться силами со своим ближним в этом древнейшем из бойцовских состязаний. И разве в античные времена римлянин Цицерон не говорил сенаторам, что это занятие весьма благородно и изящно и что мужчина, желая проявить свою силу во всей красе и познать величие собственного духа, должен обмотать кулаки полотном и встретиться в бою с другим мужчиной, также обмотавшим кулаки тканью? Разве Эвриал и Эпей не сошлись отважно лицом к лицу перед греками на играх в память о Патрокле, перед ликом и под возгласы самого Ахиллеса?..

Томми обернулся ко мне и сказал:

— Громила старый, и выпивка совсем его доконала, а Хини сильнее и быстрее. Но я хочу, чтобы победил Билли. Папа говорил, Громила — пошрат.

Слово пошрат означает, что в человеке есть хоть капля цыганской крови. Будь Большой Том здесь, он тоже болел бы за пошрата в бою против гаджо.

Я посмотрела на большой шатер на другой стороне. Там стоял высокий молодой человек в коротком синем сюртуке; на плечи юноше спадали светлые кудри. Ладный и красивый, он щегольски опирался на трость и весело беседовал с тремя другими юношами, тоже завитыми и в нарядных сюртуках. У двоих в руках были шляпы, рядом лакей держал шляпу молодого красавца. Все господа пили вино из высоких бокалов.

Толстяк в центре ринга между тем продолжал:

— И мы обязаны выразить глубочайшую признательность достопочтенному и благородному юному лорду Ледбери за призовой кошелек, висящий сегодня на столбе… — Распорядитель указал на красавчика, и тот с улыбкой поклонился под аплодисменты толпы. — Более того, на столбе вы видите не один кошелек, а два, ибо в своей щедрости и ради торжества спортивного духа его светлость предоставил призы для обоих участников эпической схватки, и смысл его поступка состоит в том, что наши герои ведут бой не ради денег, но ради чести и демонстрации мужской доблести, как это делали в старину греки… И разве Вергилий не писал в «Энеиде»…