Читать книгу 📗 "Фолкнер - Шелли Мэри"

— Ты, как и он, сошла с ума, — недовольно проворчала леди Сесил. — Я считала тебя спокойным и рассудительным существом и думала, что ты встанешь на мою сторону и вместе мы поможем Джерарду забыть о его неистовых фантазиях и примириться с реальным миром; однако ты сама предаешься метафизическим рассуждениям и полетам воображения; для моего приземленного ума это все равно что следовать за блуждающими огоньками на болоте! Ты не помогла мне, а предала меня. Я желаю миссис Невилл только покоя; где бы она ни была — в могиле или неизвестно где, — она наверняка сожалеет о совершенных в юности безумствах. Ее оплакали, как никогда не оплакивали ни одну мать, но будь благоразумна, милая Элизабет, и помоги мне положить конец безумным поискам Джерарда! Ты можешь, если захочешь, ведь он тебя боготворит и готов к тебе прислушаться. Не надо больше разговоров о таинственной могущественной руке, призраке отца Гамлета и обо всем прочем, что уносит нас в страну грез; поговори с ним о рациональном жизненном долге и подлинной цели мужчины, которая состоит в том, чтобы приносить пользу живым, а не тратить лучшие годы своей жизни, мечтая о мертвых!

— Что я могу сказать? — ответила Элизабет. — Вы можете сердиться, но я сочувствую мистеру Невиллу, и, хотя вы будете надо мной смеяться, я все же скажу, что в своих поступках он следует самым священным законам нашей природы, пытается оправдать невинных и выполнить свой долг перед той, кто, живая или мертвая, имеет полное право претендовать на его любовь!

— Что ж, — рассудила леди Сесил, — похоже, у меня ничего не вышло; я думала сделать тебя своей союзницей, но потерпела неудачу. Я не сэр Бойвилл и не возражаю Джерарду агрессивно и открыто, но с самого начала стремилась охладить его пыл и превратить его из безумного мечтателя в обычного человека. Он одарен, он является наследником большого состояния, и его отец с радостью бы поддержал его в любом разумном начинании; он мог бы стать видным государственным деятелем, да кем угодно, если бы захотел, но вместо этого он тратит свои силы на несчастных покойников. Ты зря его поощряешь; подумай о моих словах и используй свое влияние во благо.

В последующие дни они еще несколько раз спорили на эту тему. Леди Сесил, прежде противостоявшая Невиллу неявно и старавшаяся проявлять сочувствие, неискренность которого он быстро распознал, стремившаяся скорее заставить его забыть о случившемся, чем спорить с его взглядами, теперь открыто выступала против путешествия в Америку. Джерард слушал ее молча и ничего не отвечал. Ее слова ничего для него не значили; он давно привык встречать сопротивление и все равно поступать по-своему. Вот и сейчас он даже не пытался переубедить леди Сесил и продолжал вести себя по своему обыкновению. Но он обиделся и обратился за утешением к Элизабет. Ее бескорыстная теплая поддержка и уверенность, что в конце концов его ждет успех, что энтузиазм и пыл даны ему природой для того, чтобы он смог оправдать мать, и если сейчас он отступится, то не выполнит свой высший долг, — все это вторило его собственным мыслям, и ему уже стало казаться, что Элизабет вошла в его жизнь, сделалась ее частью и он уже никогда не сможет с ней расстаться. Он стал воспринимать ее как заветную обещанную награду за труды.

Обуреваемая пылкими чувствами, Элизабет написала Фолкнеру. Она и прежде писала, что снова встретила своего друга из Марселя; писала и трепетала от страха, что ее вызовут домой, поскольку помнила, как ее отец загадочно замкнулся при упоминании имени Невилла. Однако в ответном письме сообщалось лишь о том, что Фолкнеру пришлось ненадолго уехать и поэтому он не сможет присоединиться к ней в ближайшее время. Она снова написала о сыновнем благочестии Невилла, о смерти его матери и ее якобы бесчестье, о его страданиях и героизме, распространяясь на эту тему с ласковым одобрением и с пылким пожеланием успехов. После этого она долго не получала ответ; наконец пришло письмо, в котором кратко сообщалось, что она должна немедленно вернуться домой.

Не будь его почерк четким и уверенным, Элизабет решила бы, что ее благодетель умирает; сомнения все же остались, ее обуял страх и необъяснимое желание повиноваться его воле; бледная, дрожащая, она предстала перед леди Сесил и стала умолять немедленно подготовить все для ее возвращения домой. Узнав об этом, Джерард расстроился, но не удивился; он знал, что Элизабет никогда не ослушалась бы отца, случись тому потребовать ее присутствия. Но ему было невыносимо видеть ее муки, и он начал задумываться, почему так совпало, что они оба обречены страдать из-за несчастий своих родителей.

Глава XXIII

Фолкнер расстался со своей любимой приемной дочерью, отчаянно волнуясь за ее здоровье. Но свежий воздух и деревенская жизнь быстро восстановили ее силы, и он тревожился недолго. Вместе с тем он не спешил к ней присоединиться, так как врачи настояли, что временная разлука поспособствует ее выздоровлению.

Впервые за много лет Фолкнер остался один. В Греции он тоже был один, но там у него имелась цель. Там он тоже размышлял о прошлом и даже написал признание в своем преступлении; угрызения совести неотступно преследовали его, пока он исполнял свой долг. Однако он поехал в Грецию для участия в правом деле, доблестью и смертью стремясь очистить свое имя от позора, к которому несомненно привело бы его признание. Эти мысли его воодушевляли. Вдобавок тогда он не знал недуга и не мучился от боли, и, хотя его помыслы были полны меланхолии и самобичевания, окружавшие его опасности и мужество, с которыми он им противостоял, придавали им возвышенность и даже благородство.

Теперь же он остался один, здоровье его было подорвано, а дух сломлен; он согласился жить ради Элизабет, но его по-прежнему преследовал бледный призрак прошлого. Хранимая им сокровенная тайна, случись ей раскрыться, навлекла бы на него всеобщее презрение. Он не боялся разоблачения, но тот, кто знает, что на самом деле является обманщиком, и скрывает свое истинное «я», тот, чей злейший враг — правда, обречен вечно мучиться от горя и стыда, и всякий, кто разбирается в человеческой природе, это понимает. Оставшись в одиночестве, Фолкнер пал жертвой этих несчастных мыслей; он ненавидел груз, тяготивший его душу, и мечтал от него избавиться, но, думая об Элизабет, ее преданной любви и искренних мольбах, вновь становился трусом: разве мог он отказаться от нее и вонзить кинжал в ее сердце?

Единственным, что могло излечить его от душевных терзаний, было ее общество; он хотел присоединиться к ней в поместье леди Сесил, но получил письмо, в котором говорилось о Джерарде Невилле, том самом диком мальчике, которого они видели в Бадене, и ее добром друге из Марселя: он по-прежнему страдал от меланхолии и был несчастен, но изменился и приобрел тысячу качеств, внушавших любовь и восхищение; он обладал чувствительной поэтичной натурой, был по-женски добр и нежен и по-мужски решителен и независим. Элизабет писала о нем коротко, памятуя о запрете Фолкнера упоминать его имя, но считала своим долгом рассказать о нем своему благодетелю; она чувствовала себя обязанной не только отцу, но и новому другу, полагая, что должна поведать о его добродетелях, — вдруг Фолкнер случайно ошибся и приписал ему качества, которыми Невилл на самом деле не обладал?

Теперь Фолкнер не мог больше думать ни о чем другом. Читать о добродетелях Джерарда Невилла было и радостно, и неприятно. Светлая половина его души радовалась, а темная роптала; в нем затаились зависть и неприязнь ко всему, что было как-либо связано с тем, кого он ненавидел, а таким человеком был отец Джерарда. Вместе с тем Джерард приходился сыном ангелу, которого он боготворил и уничтожил; эта женщина души не чаяла в своем ребенке, и ее блуждающий, неупокоившийся дух наверняка бы утешился, узнав, что он вырос таким, каким она хотела его видеть. Он вспомнил, как мальчик похож на нее, и душа его смягчилась. Но мысли о прошлом, о совершенном им преступлении и о сыне, что теперь будет вечно оплакивать потерянную мать, с новой силой всколыхнули в нем мучительные угрызения совести.