Читать книгу 📗 "Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа"
Я понял, что он имеет в виду предателей. Но если даже я и предполагал, что его сомнения насчет меня оправданны, эта сторона дела не так интересовала меня, как интересовала другая. Почему этот молодой человек так опасается предателей и остерегается их? Почему ожидает, что они могут преследовать его?
Не было никаких других логичных ответов на этот вопрос, кроме одного, единственного, что этот молодой человек является одним из активных членов сопротивления. Я был уверен в этом выводе настолько, что не стал спрашивать. Я ему простил те презрительные взгляды.
Он сказал, что его зовут Имад, и он очень опасается предателей, потому что их методы вероломны. Уходя, он добавил:
— Еще раз извини! Мы приветствуем тебя в нашем доме. — Потом он подумал и добавил: — И чтобы тебе не сидеть сложа руки — я могу тебя завтра познакомить с моими друзьями.
Но на другой день мы никуда не пошли и вообще из дома не выходили, потому что израильские танки с раннего утра вошли на улицы города. Был объявлен комендантский час.
Я слышал грохот танков, тряску стен, скрип окон и бренчание посуды. Я слышал крик, который немедленно был заглушен непрерывной стрельбой. Я слышал голос хаджжи Фариды, шепотом молящейся Богу и читающей Коран:
Если небо раскололось / И если звезды осыпались / И если моря перелились / И если могилы перевернулись / Узнает тогда душа, что она совершила и что уготовила вперед…
Затем ее голос растворился и пропал в глубине ее души.
Я продолжал слышать те же звуки, крутящиеся и повторяющиеся, будто в закрытом пространстве, эхо которых возвращалось и крутилось, и повторялось. Затем эхо этого эха крутилось… и так до бесконечности. Я понял, что сам день задушен и осажден.
Когда кто-то из семьи подходил к окну, Касим нетерпеливо кричал:
— Я тысячу раз просил, чтобы никто не подходил к окну, я не хочу потом говорить, что я был свидетелем убийства одного из вас, и видел, как пуля ранила другого.
Жена и дети молча повиновались. Но Касим сам через некоторое время подходил к окну и смотрел через маленькую щель в шторах, потом отходил с горящим от гнева лицом.
Наши лица все были пожелтевшими. Мы разговаривали лишь при необходимости, и все время прислушивались, так как день был наполнен шумом и грохотом, и не терпел наших голосов. День находился на грани взрыва.
— Не знаю, какая глупость заставила меня вчера вернуться сюда, — сказал Имад, задыхаясь от гнева. — Если бы я остался там, с ребятами, то я смог бы противостоять им. Если бы хоть принес с собой оружие!..
Отец сразу ответил ему:
— Даже если бы ты принес с собой оружие, что ты сделал бы с ним?! Ты думаешь, что винтовка в силах противостоять танку или самолету?! Они ответят тяжелой артиллерией и снесут дом одним ударом.
— Я все равно пойду. Я не могу остаться тут, наблюдая за происходящим.
— Тебе лучше подумать, как спрятаться. Они врываются в дома и арестовывают всех молодых мужчин. Если они арестуют тебя, то тебе придется забыть навсегда о борьбе с ними.
— Ты мне не запретишь уйти, папа. — Имад упорно настаивал на своем. И хотя я ни разу в жизни не держал в руках оружие, я не колеблясь сказал:
— Я пойду с тобой.
— Это самая настоящая глупость, — закричал на нас Касим. — Они вас сразу арестуют, как только ваши ноги ступят на асфальт улицы. Если бы вы находились с теми, кто сопротивляется, я бы не возражал, но идти к смерти своими ногами — это глупость, которую я не дам вам совершить! Сейчас вы должны думать, как спрятаться. Если они придут сюда и заберут вас, а это может случиться в любой момент, то один Бог знает, вернешься ли ты, Имад.
Касим с женой решили, что нам лучше всего спрятаться в убежище. «Это тайное место, о котором немногие знают. Оно находится на краю нашего двора», — говорил мне Касим.
— Но идти туда среди бела дня — это очень большой риск. Лучше пробраться туда вечером, — сказала его мама и добавила: — Пока ночь не наступила, поднимитесь на потолок ванны [9]. Это единственное незаметное место в доме. Когда они пришли в прошлый раз, то не обратили на него внимания.
Когда мы спустились из нашего укрытия в ванной — все вокруг уже затопила темнота. Касим сказал, что они отключили электричество и, попросив нас двигаться побыстрее, добавил:
— Спешите, ситуация становится все опаснее.
Пока мы сидели в тайнике, я наблюдал за городом, который вдруг погас и пропал без следов, превращаясь в черное протянувшееся пятно, на границах которого, как огни, горели фонари.
— Ты знаешь, что это за огни? — спросил Имад.
— Нет. Не знаю.
— Это огни их колоний. Они сейчас смотрят телевизор и беседуют между собой, и, наверно, кто-то из них что-то радостно празднует. И, может быть, кто-то другой, по каким-то мелочам, грустит. Короче говоря, они сейчас чувствуют себя в безопасности. Ты знаешь, почему?
— Почему?
— Потому, что их безопасность означает, что мы должны испытывать опасность. Их мир означает нашу кровь. Их свобода означает нашу тюрьму. Одним словом: их жизнь означает нашу смерть.
Мама Имада приготовила нам покрывало, свечки и еду, которой должно было хватить нам на два дня.
— Или три, — сказала она. — Я не думаю, что напряженная ситуация продлится дольше.
Она помогла закрепить мешки с вещами на наших спинах. Имад взял с собой радио. Мы выпрыгнули из окна, выходящего во двор, и поползли. Мне пришлось держаться за Имада, чтобы не потерять его в густой тьме.
«Может быть, они не настолько близко, чтобы нам быть чрезмерно осторожными», — подумал я, но вскоре уразумел, что плохо оцениваю ситуацию. Небо вдруг осветилось горящими огнями, после чего бомбы начали падать совсем рядом с нами. Земля подо мной затряслась. Мы на миг остановились. Предположив, что осколки бомб обязательно попадут в нас, если мы будем двигаться дальше, мы перестали ползти.
Бомбы падали совсем недалеко от нас, может быть, на расстоянии двухсот или трехсот метров, но нам казалось, что они падают еще ближе, особенно, когда мы услышали крики, грохот разваливающихся стен и гром бомбардировок.
В тот миг я был уверен, что части наших тел разлетятся в разные стороны. В теле распространился холод. И мне не захотелось двигаться вперед, так как передо мной стояла смерть. Я увидел, как она смотрела на меня.
Вдруг Имад вновь потянул меня за собой. Потом небо погасло, и тьма снова накрыла нас. Мы еще немного проползли, потом Имад остановился, и я услышал шуршание. Я понял, что он открывает дверь в убежище.
Эта ночь не похожа на обычную ночь: в ней не слышится тихой речи беседующих соседей, нет эха звучащих песен далеких свадеб. Не слышится ни лая собак, ни тихих шагов гуляющих людей. Ничего в ней нет, лишь ветер смерти, который бушует и завывает, заглушая своим громким свистом биение сердца жизни.
Наступление тьмы было тяжелым. Хаджжа Сурайя увидела, как все предметы вокруг нее растворились, теряя свои формы, пока не исчезли совсем.
Окно тоже пропало между двумя слоями тьмы. Не осталось никакого следа от того тусклого света ночей, который обычно падает на вещи, воскрешая их грустные внешние очертания.
Хаджжа Сурайя перестала что-либо видеть. Но она продолжала слышать, как распахивались двери ночи в ад. Она вздрагивала каждый раз, когда стены тряслись из-за налета или под действием непрерывного падения ракет. Иногда она слышала шум и крики бежавших людей.
«Смерть близка, — говорила она про себя, смотря в никуда. — Как я тоскую по полям, Юсуф, по той земле, которую наши глаза не в силах были охватить одним взглядом».
Мы ходили рядом друг с другом, прислушиваясь к молчанию колосьев или к их смеху, когда ветерки играли с ними. Ты проводил по ним своей ладонью и нежно гладил, так, как гладил мое тело, и я ревновала тебя к колосьям, Юсуф.
