Читать книгу 📗 "Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа"

Мы стояли, скрываясь за стеной одного из домов, прислушиваясь к собственным пылающим дыханиям.

И ни место, ни время уже не имели никакого значения. Земля разверзлась и проглотила все то, что нас разделяло. Я обнимал ее, не отличая при этом пульс ее сердца от пульса своего. Я чувствовал, как земля дрожит под нашими ногами. И наши души запылали, как только «мои губы дотронулись до твоих», и губы Нуры имели вкус мяты и запах окунутого в росу утра, и аромат маленького дома и теплой постели, и в них были запах кофе и мягких, покрытых светом луны, вечеров. Они имели вкус всего, что невозможно найти на этой земле. Они имели вкус жизни.

— Это безумие, Халиль, — сказала Нура дрожащим голосом, выскользнув из моих объятий, как ускользает из души надежда.

Я шел понуро, не в силах волочить ноги. Я часто останавливался и смотрел назад, и видел, что она тоже стоит. Мы махали друг другу руками и вновь шли, потом останавливались и вновь махали руками, и так продолжалось до тех пор, пока мы полностью не потеряли друг друга в темноте. Вскоре мне пришлось прыгнуть через ограду — я увидел машины с солдатами. Меня всю дорогу мучила мысль, что эти машины направлялись к дому Нуры.

В обычных условиях дорога до дома Касима требовала не более двадцати минут, но в ту ночь мне потребовалось три часа, чтобы дойти. Я мог несколько раз попасться им в руки, но какие-то таинственные силы заставляли меня сворачивать с их дороги в последний момент. Меня вела моя интуиция — и ничего, кроме интуиции — по правильному пути.

«Не знаю, почему Бог продлевает мою жизнь, Юсуф! Ведь я давно умерла, и во мне уже нет сил творить что-либо, кроме молитвы. Я много молюсь и верю, что мои молитвы достигают неба, хотя небо лагеря кишит дымом, взрывами, бомбардировками и криками. Крики исходят из мест, которые я не могу определить. Иногда люди кричат за моим окном, а иногда — в далеких местах. Иногда слышу стоны, которые издают раненые. А когда смотрю в окно, то ничего не вижу, так как все тонет во тьме».

Хаджжа Сурайя отвлекалась от обращения к Юсуфу и много раз повторяла внутри себя: «Господи! Погаси огонь милосердием своим… Господи! Погаси огонь милосердием своим».

«Я не знаю, что случилось с Халилем, Юсуф. И ничего обнадеживающего нет. Я боюсь. Боюсь верить в то, что мое сердце подсказывает мне. Оно мне подсказывает, что я увижу Халиля. Но я понимаю, что эти подсказки лишь надежды умирающего сердца. Я понимаю, что надежды обманывают, как мираж. Человек может умереть, погнавшись за ними, не достигнув их никогда.

Однако мое сердце упрямо, Юсуф. Оно не только надеется увидеть Халиля, но в нем иногда горят скрытые чувства, что я увижу и тебя, Юсуф! Разве это мыслимо? Ты что, еще жив, Юсуф? И ты вернешься?

Но вскоре, слушая шум наступления темноты, я себе говорю: не прислушивайся и не наслаждайся звоном колоколов, звонящих в туннелях твоего разрушенного сердца.

И тогда я тебя ясно вижу и осознаю, что я к тебе иду, Юсуф».

Касим открыл дверь и хмуро ответил на мое приветствие. Я понимал, что ему не нравится то, что я поздно пришел. Я ему коротко объяснил причину, и он меня выслушал, качая головой, молча открыл дверь в комнату и ушел, не произнеся ни слова. Сразу после его ухода я погасил свет и лег.

Уже два дня прошло с тех пор, как я приехал в Палестину. Мне кажется, что прошло долгое время. На самом деле это не было обманчивым чувством, ибо страдания жизни тут настолько плотные, что они похожи на высококонцентрированный раствор, который приходится выпить одним глотком, ежедневно, в больших дозах. В результате можно отравиться, и человек тут, не раздумывая, ищет для себя любой другой вкус, даже если это вкус смерти.

В самом деле, направлялись ли те солдаты в машинах к дому Нуры? Как дела у нее и у ее семьи сейчас? И как дела у моей бабушки? Я повернулся на другой бок и обвел взглядом фотографии на стене. Мне помог слабый свет, просачивающийся в комнату сквозь стекло двери.

Внезапно все растворилось во тьме. Я был сильно уставшим. И не знаю — это я закрыл глаза, или кто-то из семьи Касима погасил свет в коридоре. Но я не спал. И земля подо мной вдруг начала дрожать, точно так же, как дрожал тот раненый юноша. И я слышал скрип дрожащих на стене картин. И я снова увидел лица на фотографиях: молодой человек зажмуривает глаза, будто вот-вот упадет, а дедушка кусает губы. Я тоже задрожал вместе с землей. Потом услышал скрип открывающейся двери и шепот. Я увидел Нуру, дрожащую всем телом, и того раненого, который тоже дрожал всем телом. Но никто не кричал, все говорили шепотом, будто трясущаяся земля раздробила слова и голоса. Темп шепота и бормотания замедлялся и вновь убыстрялся. Даже газель на картине, которая оцепенела от потрясения мира, не издала ни единого крика, а, пробормотав что-то, испуганно убежала.

Потом дверь открылась, и я увидел фигуру человека, стоящего в проеме. Я не мог разглядеть его черты, хотя ощущал его глаза, смотрящие на меня. Он зашел, оставляя за собой дверь открытой, и спросил:

— Почему ты так взволнован?

Я часто дышал, с меня лился пот. Я встал и наклонился к креслу, пытаясь привыкнуть к свету, льющемуся через дверь. Человек пристально рассматривал меня. Затем он снова спросил:

— Может, мой приход тебя обеспокоил?

— Да, — ответил я.

«Видел ли я его раньше в этом доме?» — спрашивал я себя.

— Что тебя смутило?

Вместо того, чтобы ответить на его вопрос, мне захотелось спросить его: «А кто ты такой?» Ведь Касим познакомил меня со всеми членами своей семьи, но ничего не говорил про других людей. Если этот человек имеет какое-нибудь отношение к семье Касима, то почему они не вошли вместе с ним, чтобы познакомить нас, а лишь прекратили шептаться и, включив свет в коридоре, исчезли. Меня охватил страх: может быть, я до сих пор в бреду?! Неужели этот человек нереален, неужели он вышел из дыры в моем воображении?

Я вскочил с постели, шагнул к двери и быстрым движением зажег свет. В тот же миг он схватил меня за руку, погасил свет и взволновано спросил:

— Почему ты включил свет?

— Чтобы видеть тебя.

Он держал мою руку и, хотя говорил тихим голосом, не смог скрыть своего напряжения:

— Видимо, мои сомнения по поводу тебя верны. Мне рассказали о тебе и то, что моя бабушка узнала тебя, но я им до конца не верил. Мы проходили через все это, и мы не попадемся на удочку этих историй. Все-таки я решил считать, что они говорили правду, но мне надо проверить твои документы.

— Значит ты сын Касима? — спросил я, выталкивая волнение из груди длинным выдохом.

— Не забудь, что ты чужой в этом доме. Не ты задаешь здесь вопросы.

Его слова были жестоки, но на это я не слишком обращал внимания. Больше всего меня привлекал в этом полном эмоций молодом человеке, его взгляд, который он бросал на меня с высоты своей гордости. Я не нашел причину, оправдывающую его презрение ко мне.

Я отдал ему свои документы. Он подошел к двери, чтобы на свету рассмотреть их, потом положил на стол.

— Я проверю твою одежду, — сказал он тоном, не терпящим возражения.

— Ты что-то ищешь? — спросил я. Но не получил ответа. Он обыскал всю мою одежду, но ничего не нашел, кроме маленькой суммы денег, писем моей бабушки, платка моей мамы, и той маленькой бумажки, на которой Нура написала свой адрес.

Мне показалось, что его тон изменился. Он заговорил вопросительным тоном:

— Я посмотрю эти бумаги.

Поначалу я хотел запретить ему рыться в моих вещах, но потом все-таки решил не углублять конфликт.

— Пожалуйста, — ответил я.

Он открыл одно письмо, прочитал, потом сложил и на короткое время замолчал. Потом уже добрым тоном спросил:

— Что за платок?

— Это платок моей мамы. Я всегда ношу его собой.

Он ничего не сказал, но было заметно, что его отношение ко мне изменилось. Он сел и попросил меня сесть:

— Извини меня, пожалуйста! Я должен был проверить тебя и удостовериться, что ты не опасен — ведь ты знаешь, что не бывает земли без вредных трав.