Читать книгу 📗 "Вернись домой, Халиль - Аль-Зооби Кафа"
— Отчего дети так весело смеются? — спросил Юсуф, улыбаясь и прислушиваясь к их смеху.
— От радости, — ответила ему Сурайя.
Внезапно я почувствовала движение. Я посмотрела в сторону Халиля и увидела, что он убрал руки с головы и опустил их. Он смотрел в определенную, находящуюся перед ним точку. Его взгляд заинтриговал меня, и я стала искать эту точку. Между камнями я увидела нож. Но Халиль, не давая мне времени на обдумывание происходящего, быстро вскочил и схватил нож, будто нашел в нем свое спасение. Я испугалась, читая его мысли. «Он совершит самоубийство, и я не смогу спасти его», — отчаянно думала я, видя, как он смотрит на нож настойчивым, болезненным взглядом.
Он держал в руке нож, собирая остатки своих сил, которые пытался извлечь из недр своего тела, тающего, как призрак. Он смотрел на нож, погружаясь в тишину, в которой отсутствовало всякое содержание — в тишину, где ему не удалось найти смысл каких бы то ни было поступков. Но он решил убить их перед тем, как убить себя.
В глубине души Халиль сознавал, что он все равно побежден, даже если ему удаться убить нескольких из них. Все потому, что они сильнее и имеют все орудия для победы. А те удары, которые жертва, умирая, может им нанести, все равно не спасут ее и не покончат с ними, и не вызовут в них ту желанную боль, и не преобразуют правду, и не подарят жертве новую, чистую от крови, память, и никого не воскресят. В чем смысл и какая польза от этого удара?!
Все равно — была ли польза, или нет — он полностью был охвачен сокрушительным желанием убить их, перед тем как умрет сам. Он встал и пошел. Казалось, что вся его жизнь превратилась в одну круглую черную ночь, с узким, закрытым и сжатым пространством, внутри которого он бродил, словно заключенный. Пространство, где все дороги потерялись и все, что могло быть видимо, потерялось в темноте. Халиль перестал что-либо различать.
«Даже если окружающий мир был бы виден, то какая польза от этого?» — думал он. Ведь он уже испытывал необыкновенную отчужденность не только по отношению к времени или к месту в общем их смысле, но и по отношению ко всему, из чего состоял мир: к воздуху, к ночи, к камням, к земле, к небу, к тусклым огням города, к улице, по которой он шел, к темноте и к свету дня. Ко всему, что дожно было видеть или чувствовать. Молчаливо тупой мир предстал перед Халилем — чужой до такой степени, что все его смыслы потемнели, и он потерял свое содержание. Халилю стало сложно понимать его, чтобы хоть каким-то образом вступать в отношения с ним.
А может быть, правда состояла в том, что Халиль стал чужим в этом мире, и его присутствие в нем не гармонизует с тем, что окружает его, вследствие чего согласие между ними никак не создается?
Но это было для него не главным вопросом. Ему было все равно, кто из них, он или мир, стал чужим. Главное было в том, что та нить, которая связывала его с этим миром, порвалась, словно в результате огромного взрыва, который отбросил его в одну сторону, а мир — в другую.
И в том пространстве, где он не переставал отделяться от всего окружающего, его захлестнуло другое, более мрачное и горькое, чем отчужденность, чувство: чувство абсолютного одиночества.
Он чувствовал себя, словно человек, очутившийся на неизвестной, безлюдной планете. Он плыл в ее пространстве, где не было воздуха, и он не в силах был зацепиться за что-либо, ибо ничто его не притягивало к земле и ничто не толкало к небу. Вокруг царила темная незнакомая местность. Но как только шок прошел, разум этого человека, вопреки его желанию, начал осознавать правду: он одинок, и возращение к тому месту, откуда он пришел, уже невозможно, и идти вперед или назад, или в любом другом направлении бесполезно, потому что он никого не найдет, ничего знакомого не обнаружит и никакими покупками не сможет изменить случившееся. И ему никак не избежать гибели. На этом уровне сознания его человеческий разум прекратит мыслить и замолчит, сжимаясь, давая волю инстинктивным чувствам, чтобы затем взорваться. Это существо упадет ничком на землю, испуская громкий, скорбный крик, переполненный неописуемой тоской и печалью.
Избегая этого крика, Халиль принялся рыться в своей памяти. Он искал другие, привычные для него голоса, которые могли бы позвать его и помочь идти дальше. Но его память издавала лишь мучительный, глухой стон, в содержании которого бесполезно было искать другой голос, который мог бы заглушить шум боли. Лишь один голос ему удалось услышать — голос, который постепенно стал доноситься до него. Вначале он был тихим и медленно повышался. Это был голос его тети Джамили: «Смерть — это наше единственное спасение, Халиль».
Свистящий звук этого голоса был непрерывным, словно ветер, проникающий сквозь невидимую дыру в стене темноты. Халиль ничего другого больше не слышал, даже его внутренний крик заглушился и исчез.
Халиль остановился, будто вспомнил важное дело. И быстро просунул свою руку в карман, собираясь вытащить из него то, что он там всегда держал: письма бабушки, мамин платок и ту бумажку, на которой Нура написала свой адрес. Он собирался без сожаления бросить все это на краю дороги, ибо был убежден, что эти вещи, которые он постоянно носил с собой, на самом деле не что иное, как знаки иллюзий.
Но рука не подчинилась ему. Она лишь трогала эти вещи, не сгибая ни одного пальца, чтобы схватить их. Кроме того, казалось, что эти вещи приклеились к нему, и он зря старается их отделить. Ему казалось, что их придется вырвать из себя самого, а не просто вытащить из кармана.
«Пусть будут», — сказал он про себя. Пусть эти вещи погибнут вместе с ним.
Он продолжал идти вялыми шагами, не видя перед собой ничего, кроме дороги, которая светилась, словно огненная стрела, разрывающая границы ночи и уходящая в даль бесконечной тишины. Это была дорога к смерти. Смерти, которая косила и продолжает косить всех, только не его.
Круг ночи сужался и сужался, так что стало сложно двигаться внутри него. Потом круг превратился в черную точку, которая ворвалась в Халиля и начала съедать его изнутри.
У него пересохло в горле, и жажда измучила его. «Воды», — пробормотал он, но вскоре вспомнил, что вода не в силах напоить его или хотя бы промочить его горло. «Кровь»! Ему хотелось пить их кровь, чтобы погибнуть, отравляясь ею.
Ему нужно было дойти до них и задержать их или схватить хотя бы одного из них. Он не хотел, чтобы его убили, прежде чем он ввяжется с ними в драку. Он будет рвать их своим ножом, своими руками и своими зубами, не закрывая при этом глаз. Он хотел потонуть в их крови, издавая длинные вздохи, похожие на шипение тьмы, прошивающиеся из глубин.
Пламя гнева и досады раскаленным адом пылало в его глазах, а душа его, не терпевшая вида крови, иссякала, выжимаясь капля за каплей, а потом улетела, как слепо летящая в никуда птица — испуганно щебеча, чуя свою гибель.
Халиль все же шел, качаясь, держа нож в руке, пока cилы не оставили его, и его ноги не превратились в два пустых мешка, которые не в состоянии были больше нести его. Они подкашивались, руки стали рыхлыми, и он уже не мог больше держать нож и уронил его. Его тело рухнуло, и он упал, утопая в крутящемся водовороте, который заглатывал и его, и мир вокруг, бросая в глубокий, бездонный колодец.
Он пытался поднять руку или голову, или двинуть ногами, но бесполезно: он как бы перестал быть хозяином своего тела. Он обрушивался вниз, в бушующий черный туман, оставляя свое тело брошенным на краю дороги в виде останков человека. При этом он чувствовал, что все лица, места и сцены из жизни ускользали из его памяти одно за другим. Они плыли в пространстве, удаляясь от него, пока его память не осталась совсем пустой, и в нейвсе потемнело, и стало невозможно найти в ней что бы то ни было. Осколки немых картин постепенно испарялись, плывя в пределах унылой тишины, где не слышатся голоса и не присутствует свет.
