Читать книгу 📗 "Женщины - Ханна Кристин"

Стояло жаркое утро второй половины августа. Через грязное лобовое стекло солнечные лучи проникали внутрь «шевроле нова», за рулем которого сидел Генри, радио было включено на полную громкость — «Ночи в белом атласе» [42].

— Я все еще не уверена, — сказала Фрэнки, глядя на бесконечную вереницу легковых машин, фургонов и мотоциклов. В основном ветераны Вьетнама, но не только.

Поначалу в точке сбора в Южной Калифорнии три дня назад было около двадцати машин, но по мере следования караван отрастил себе длинный хвост из расписанных слоганами фургонов с занавешенными окнами, потрепанных грузовичков, новеньких «камаро» и мотоциклов с военными флагами сзади.

Собрав больше сотни машин, колонна въехала в Майами — все сигналили, мигали фарами и высовывались из окон, чтобы помахать друг другу.

Генри выключил музыку.

— Мы обещали Барб.

— Ничего мы не обещали. Она попросила, а я вроде как ответила «нет».

Фрэнки скрестила руки, пытаясь не выглядеть упрямой. Прошло уже полтора месяца, но рядом с Генри она все еще была не в состоянии раскрыться и как могла сдерживала необъяснимые вспышки гнева и перепады настроения. Иначе он бы стал задавать вопросы, на которые ей совсем не хотелось отвечать. Он понятия не имел, что иногда она по-прежнему плачет, стоя под ду́шем.

В парке собралось не меньше тысячи человек — не только ветераны. Здесь были самые разные протестные группы: студенты, хиппи, феминистки. Колонна «Ветеранов» продвигалась за головной машиной вглубь парка, там они разбили собственный лагерь, который патрулировали, вооружившись рациями. Фрэнки и Генри поставили палатку рядом со своей машиной.

К заходу солнца лагерь ветеранов превратился в одну большую вечеринку, где были рады всем: женам, подружкам, сочувствующим, бывшим медсестрам и членам Красного Креста.

Тон всему задавал мужчина в инвалидной коляске — Рон Ковик, которого после ранения во Вьетнаме парализовало ниже пояса, предстоящий марш он называл их «последней вылазкой».

Утром Барб встала посреди всего этого хаоса и прокричала:

— Фрэнки Макграт, где ты?

Увидев лучшую подругу, Фрэнки кинулась к ней, и обе чуть не упали, стиснув друг друга в объятиях.

— Поверить не могу, что ты здесь, — сказала Барб. — Где Генри? Он обещал тебя привезти, и вот пожалуйста. Видать, он волшебник.

— Так и есть, — неохотно признала Фрэнки.

Генри сидел у палатки и варил на костре кофе. Фрэнки заметила, что выставлены три кружки, и в ней шевельнулось нечто, напоминающее любовь, — по крайней мере, ее отголосок.

Он встал и улыбнулся.

— Привет, Барб! Наша девочка по тебе скучала.

Улыбнувшись в ответ, Барб прищурилась:

— Похоже, мы уже где-то встречались.

— В Вашингтоне. В баре отеля…

— «Хэй Адамс», — сказала Барб. — Коллега-революционер.

— Время пришло! — раздался голос, усиленный мегафоном. — И помните о тишине. Пусть эти ублюдки поймут, что говорить тут больше не о чем.

Держась за руки, они втроем присоединились к толпе. Во главе марша двигались ветераны-инвалиды — мужчины в колясках и на костылях, слепые, которых вели их зрячие товарищи.

Они шли по Коллинз-авеню в полной тишине — больше тысячи человек. Вдоль улицы выстроились зрители, они наблюдали и фотографировали.

Фрэнки почувствовала, как Генри отпустил ее руку.

Она непонимающе взглянула на него.

— Это марш ветеранов. Мне здесь не место, милая, — тихо сказал он. — Но ты иди. Тебе это нужно.

— А ты…

— Иди, Фрэнки. Будь рядом с лучшей подругой. А я подожду в машине.

У Фрэнки не было выбора, она молча согласилась, а сама продолжила идти — вместе с ветеранами, вместе с Барб. Они направлялись к зданию, где в самом разгаре был национальный съезд Республиканской партии.

Фрэнки ощущала силу их молчания, она вспомнила, как ее заставляли молчать о войне. Рядом шли мужчины и женщины, которые там были, и своим молчанием они говорили: «Хватит!»

Фрэнки с удивлением поняла, что ее переполняет гордость, — она гордилась тем, что находится здесь, что участвует в марше, что видит поднятые вверх кулаки, что все молчат и слышен лишь глухой топот — многие, как и Барб, были в армейских ботинках.

Колонна остановилась перед входом, инвалидные коляски замерли.

Полиция выстроилась в одну линию, перекрывая проход.

Руководители марша замахали, подавая сигнал протестующим, и ветераны в несколько секунд перекрыли все три полосы дороги.

Кто-то — наверное, это Рон Ковик, подумала Фрэнки — закричал в мегафон:

— Мы хотим войти!

Они ждали. Молча. Плечом к плечу.

Вокруг сновали фотографы с камерами, телевизионщики вели репортаж. Над головой пронесся вертолет Национальной гвардии.

Напряжение росло. Фрэнки стало страшно, она вспоминала о том, как уже поступали с протестующими. Но ведь полиция не станет стрелять в ветеранов, в инвалидов?

— Может, вы владеете нашим телом, но не нашим разумом! — выкрикнул кто-то.

Наконец под аплодисменты собравшихся к ним вышел конгрессмен.

Фрэнки приподнялась на цыпочках, пытаясь разглядеть, что происходит.

Конгрессмен проводил трех ветеранов на колясках внутрь здания.

Остальные протестующие могли пробиться внутрь здания, только вступив в потасовку с полицией.

Фрэнки не знала, сколько они там простояли, сбившись в кучу и перекрыв движение, но через какое-то время столь решительно начавшийся марш внезапно объявили завершенным и ветераны потянулись обратно в парк под крики — и насмешки — зрителей, так и стоявших вдоль дороги.

— Они нас не услышат, — сказала Барб. — Не помогут ни крики, ни молчание. О нас просто хотят забыть.

— Не знаю, — сказала Фрэнки. — Они выводят из Вьетнама войска. Может, что-то и получилось.

— Кстати, он классный. Твой Генри, — сказала Барб.

— Угу.

— Почему ты о нем не рассказывала? Я тебе писала о каждом парне, который только на меня посмотрел.

— Я даже составила список.

Барб толкнула ее бедром:

— Эй, ну серьезно.

— Что ж, он… веселый.

— Да, а ты у нас еще та веселушка.

— Он над этим работает.

— Любишь его?

— Мне это больше не нужно. Пережить такое снова я вряд ли смогу.

— Не всякая любовь — трагедия.

— Угу. Поэтому ты счастливая жена и мать троих ребятишек.

— Просто такая жизнь не для меня. — Барб приобняла Фрэнки. — А вот он явно тебя любит.

— С чего ты взяла?

— Мужик проехал через всю страну, чтобы привезти тебя на марш, в котором, как он сказал, ему не место. Тот еще затейник.

— Ему тридцать восемь. Он уже был женат.

— Так проблема в этом?

Фрэнки не хотелось говорить правду, но она знала, что Барб просто так не отстанет.

— Вот ведь пристала. — Она вздохнула и тихо сказала: — Дело в Рае.

— Он желал бы тебе счастья.

— Да, знаю. (Люди постоянно так говорят, но эти слова лишь усугубляли ее одиночество.) Я этим и занимаюсь. Строю свое счастье.

На следующий день марш молчания был во всех новостях. Три ветерана в инвалидных колясках попали на национальный съезд республиканцев как раз во время выступления Никсона. Они прервали его речь криками «Хватит стрелять!».

Их быстро выпроводили и передали полиции, но дело было сделано — снимки разлетелись по всем СМИ. Ветераны кричали так громко, что президенту пришлось замолчать.

Мимо бегают санитары, тащат носилки с ранеными. Кто-то кричит.

Фрэнки с криком проснулась и села, тяжело дыша.

Прошло какое-то время, прежде чем она поняла, что находится дома в Коронадо, в своей кровати, рядом со спящим Генри. Она вытянула дрожащую руку и дотронулась до него, просто чтобы убедиться, что он настоящий.

— Все хорошо? — пробормотал он сквозь сон.

— Да, — сказала Фрэнки.

Она дождалась, пока он снова заснет, и только потом убрала руку.