Читать книгу 📗 "Столица - Менассе Роберт"

Тот, кто шел здесь, обходил шеренги, как генерал армию мертвецов, как президент строй солдат на официальном приеме в Гадесе. Он закрыл глаза. И как раз в этот миг кто-то обратился к нему. Незнакомый мужчина спросил, говорит ли он по-немецки или по-английски.

— Немного, по-немецки.

— Вы не знаете, где расположен Мавзолей беззаветной любви?

— Простите, как вы сказали?

Мужчина сказал, что читал о Мавзолее в путеводителе.

— Вы понимаете?

— Да.

— Хорошо. Стало быть, в путеводителе. Он где-то здесь. Мавзолей беззаветной любви. Вы не знаете?..

— Нет, не знаю, — ответил де Вринд.

Профессор Эрхарт поблагодарил и пошел дальше. В конце аллеи виднелась постройка, перед которой стояли несколько человек, возможно, там ему помогут. Время пока есть. Большинство участников Reflection Group «New Pact for Europe» [31] приедут сегодня к полудню, поэтому первая встреча назначена на 13 часов. Сам он приехал на два дня раньше — раз уж приглашен в Брюссель, надо хоть немного осмотреть город, а не торчать все время в закрытом климатизированном помещении. В Вене у него нет ни обязанностей, ни семьи. В этом смысле он находился в самой жуткой ситуации, в какую можно попасть в его годы, — был свободен. Лишь благодаря превосходной научной репутации он временами еще получал приглашения вроде нынешнего, всегда их принимал и педантично готовился, хотя или, вернее, поскольку все острее чувствовал, что выступает не с дискуссионными докладами, а вроде как зачитывает собственное завещание. Но ведь, с другой стороны, так и должно быть: надо сообщить наследникам, что оно существует, по ту сторону духа времени, наследие, которое им предлагается принять.

В этот день Алоис Эрхарт прежде всего навестил могилу Армана Мунса, некогда весьма видного, а ныне забытого политэконома, в свое время профессора Лувенского университета, который еще в шестидесятые годы минувшего века теоретически разработал учение о постнациональной экономике и сделал вывод о необходимости создания Объединенной европейской республики. Растущее переплетение экономик, вытекающие отсюда взаимозависимости, постоянно усиливающаяся власть мультинациональных концернов и растущее значение международных финансовых рынков уже не позволят национальным демократиям выполнять их важнейшую задачу, а именно творчески формировать условия, в которых людям приходится строить свою жизнь, и направленно обеспечивать справедливость распределения. «Закройте национальные парламенты!» — таков боевой клич подлинного демократа, желающего создать новую демократию с учетом исторической ситуации. То, что его тезис о необходимом отмирании национальных демократии не сочли скандалом или безумной утопией, обусловлено иллюзией свободы тогдашней эпохи, а что Муне в конечном итоге не сумел одержать победу над национальными политэкономами, над «жвачными» (как он их называл), обусловлено той же причиной: «Абстрактная иллюзия свободы, эта свобода шута, сначала помогала нам, но в конце концов укрепила власть настоящих шутов», — писал он в своих воспоминаниях.

Сорок пять лет назад Эрхарт юным студентом прослушал в Альпахе гостевую лекцию Армана Мунса и с тех пор считал себя его учеником. Аккуратно читал все его публикации. А когда сам впервые опубликовал статью и послал учителю, тот был уже смертельно болен. Муне успел ответить ему письмом, но переписка не продолжилась, поскольку через считаные дни Мунса не стало. Сейчас Эрхарт растроганный стоял у его могилы:

Арман Жозеф Муне 1910–1972

Сбоку от надгробия располагалась небольшая эмалированная табличка с надписью:

На могиле лежали свежие цветы и бутылка водки. И свинки-талисманы. Разной величины и из разных материалов, из пластика, плюша, дерева, керамики — этих свинок Алоис Эрхарт объяснить себе не мог. Сделал снимок. Потом еще один, только надгробие и табличка, без свинок.

Выясняя, где похоронен профессор Муне, ом наткнулся на указание, что на Брюссельском городском кладбище расположена и туристическая достопримечательность: Мавзолей беззаветной любви. И его-то теперь искал. Некий брюссельский барон (его имя Алоис Эрхарт забыл), сколотивший состояние на долевом участии в рудниках Бельгийского Конго, во время поездки в эту колонию безумно влюбился в одну женщину, увез ее с собой в Брюссель, чтобы жениться — «на негритянке!». Это привело не только к бойкоту со стороны благоприличного брюссельского общества, но в первую очередь к некоторым юридическим проблемам, которые он после долгой борьбы, отчасти с помощью лучших адвокатов, отчасти с помощью солидных денежных выплат, сумел преодолеть. Любовь барона выдержала все бури. «Пусть лучше меня с этой женщиной будут бойкотировать, чем уважать без нее!» Свадьбу в конце концов разрешили, но из приглашенных гостей не пришел никто, кроме старой чокнутой графини Адольфины Марат, которая после церемонии устроила у себя во дворце чаепитие. Свидетелями на бракосочетании были двое рабочих, они ремонтировали люк канализации на улице перед загсом и за пятьдесят франков (каждому) согласились на четверть часа прервать работу. Графиня Марат, подвергнутая остракизму из-за того, что приглашала на прием в честь этой пары, оправдалась легендарной фразой: «Коли он готов дать этой женщине свое имя, то я вполне могу угостить ее чаем!»

Эта женщина — ее звали Либелюль (профессор Эрхарт запомнил: Стрекозка) — вскоре, в 1910-м, умерла родами, произведя на свет мертвого сына, удушенного пуповиной. Барон… ах, ну да, его звали Каспере, Виктор Каспере, обезумев от боли, поручил французскому архитектору построить на Cimetière de la Ville [33] роскошный мавзолей для своей любви, святилище с отверстием в крыше, проделанным с таким расчетом, что каждый год в день и час кончины возлюбленной на ее саркофаг падало пятно света в форме сердца.

Профессор Эрхарт хотел это увидеть. И надеялся, что к такой достопримечательности его приведут указатели и таблички, однако ничего подобного не нашел. Здесь что же, несколько городских кладбищ? И он не на том?

Он уже добрался до постройки, которую приметил издалека и перед которой успело собраться довольно много людей.

И очень удивился, увидев среди собравшихся его, да, это бесспорно он, огромный, внушительный, — тот самый полицейский, что допрашивал его в гостинице, без сомнения, тот самый здоровенный комиссар. Эрхарт остановился, глядя на него, и их взгляды встретились. Профессор не был уверен, узнал ли его комиссар, который вдобавок тотчас отвлекся: двое мужчин, быстро подошедшие к нему, поздоровались, обменялись с ним несколькими фразами, а потом вошли в здание, в крематорий, как теперь разглядел Эрхарт.

Присутствие на кремации жертв убийства не входило в обязанности комиссара Брюнфо. Да и с точки зрения дознания причин для этого не было. После убийства труп реквизируют и производят судебно-медицинское вскрытие. Затем дают разрешение на похороны. Если личность убитого установлена и у него есть родственники, похороны организуют они. Если личность не установлена, то в течение 48 часов после вскрытия производится кремация за счет города. Муниципалитет присылает чиновника, тот контролирует документы, подтверждает, что касательно покойного так или иначе сделаны определенные записи, зачитывает приблизительно пятиминутный текст о преходящности жизни и вечном покое, чтобы согласно директивам ЕС обеспечить минимум достойного человеческого погребения, а затем гроб опускают в печь. Позднее пепел развеивают на лужайке подле крематория, в общем-то просто высыпают и на столбике прикрепляют табличку с именем или, коль скоро таковое не установлено, с шифром полицейского досье на покойного. Вряд ли подозреваемый, а тем паче сам преступник явится на церемонию, место и время которой никому, кроме ответственных чиновников, не известно. Впрочем, публики всегда хватало — людей, что регулярно гуляли на кладбище, пенсионеров, вдов, мамаш с детскими колясками, которые жили неподалеку и останавливались из уважения или любопытства.