Читать книгу 📗 "Столица - Менассе Роберт"
— Но вы ведь говорили не по-немецки?
— Нет, немцев среди них не было.
— Тогда ничего циничного здесь нет. Они не знают, что означает ТЕРР [25].
Флориан подобрал хлебом последние остатки гуляша, как в детстве. Тарелку Флориана после еды мыть незачем, всегда говорила мать.
— Слишком сладкий, этот соус из вишневого пива. Ты вроде говорил, можно покурить в хранилище? Покажи-ка мне его! Мне срочно требуется сигарета.
Домой они шли как братья, рука об руку, пошатываясь, дружно ковыляли по брюссельской мостовой. Выпили еще стакан-другой джина с тоником и выкурили по сигаре. Результат не замедлил сказаться, когда оба встали из мягких кресел, и еще усилился, когда они вышли на воздух. Мартин проводил брата в отель, и тут опять пошел дождь, а он сообразил, что забыл зонт в «Бельга куин». Домой он вернулся насквозь промокший, снял пиджак и брюки, открыл холодильник, помедлил, достал еще бутылку «Жюпиле» и сел у камина. Брат дал ему с собой журнал («Смотри, что я тебе принес: там я на обложке!»), и теперь он не читал, а рассматривал его: «THINKPIG! Информационный бюллетень ЕПС».
Глава третья
По дороге от Центрального вокзала к Главному комиссариату на улице Марше-о-Шарбон Эмиль Брюнфо то и дело останавливался, озирался по сторонам, скользил взглядом по фасадам домов, смотрел на людей, у которых были дела или какая-то цель и которые как бы приводили город в движение. Он любил Брюссель в ранние утренние часы, когда город просыпался. Несколько раз глубоко вздохнув, он тоскливо отметил, что в этих вздохах не было радости. На Гран-Плас опять остановился, посмотрел по сторонам: какая роскошь! Площадь и правда выставляла свою красоту на обозрение лишь в этот ранний час, пока ее не заполонили орды туристов. Брюнфо ненавидел туристов, этих охотников до подтверждения шаблонов, привезенных в собственных головах, людей, заменивших свои глаза планшетами и фотоаппаратами, путавшихся под ногами и превращавших живой город в музей, а тех, кто здесь работал, в статистов среди городских декораций, в музейных служителей и лакеев. Брюссель был многоязыким и мультикультурным городом еще до того, как сюда со всех концов света ринулись эти толпы, которым здесь нечего делать. Он опять глубоко вздохнул, прижал портфель к животу и постарался хорошенько расправить грудь. Глазел. Как турист. Какая красота! До чего же красивая площадь! Радости он не испытывал, чувствовал тревожную тоску, печаль. По рассказам деда, в 1914-м Брюссель был самым красивым и богатым городом на свете… а потом трижды приходили они, дважды в сапогах и с оружием, затем в кедах и с фотоаппаратами. Нас загнали в тюрьму, а выпустили слугами. Эмиль Брюнфо не любил деда, относился к нему почтительно, даже с восхищением, но, пока брюзгливый старик был жив, так и не смог его полюбить. Теперь он и сам постарел. Намного раньше срока. Он любил Брюссель в ранние утренние часы — на этой мысли Брюнфо поймал себя впервые. Через эту площадь он просто ходил на работу. А сейчас смотрел на Брюссель… словно прощаясь. Почему? Он ведь ничего такого не планировал… Пошел дальше, торопливо, рассчитывая перед летучкой в восемь выпить кофе и подготовиться. Не знал он, что предчувствия существуют на самом деле. Комиссар полиции не придает значения предчувствиям, догадкам, мечтаниям и снам. Дед всегда говорил: сном о пиве жажду не утолишь. И комиссар разделял его мнение и не изменил бы его, даже если б выбрал другую профессию.
В этот день ему и правда предстоит попрощаться. Как он думал, из-за живота. Большой раздутый живот сдавливал легкие, сжимал их, так ему казалось, отсюда и одышка, которая вынуждала его то и дело переводить дух.
Январский день, очень студеный, небо низкое, свинцово-серое. Земля, которую нынче долбил могильщик, была тверда, как мостовая этой роскошной площади.
На летучке в восемь Брюнфо доложил, что в деле об убийстве в «Атланте» у них нет ни единой зацепки. Снова и снова он проводил рукой по животу, потому что пил кофе с круассаном и маслянистые крошки прилипли к рубашке, он говорил и водил рукой по животу, говорил и водил по животу, со стороны будто тик.
— Обнаружен мужской труп, личность не установлена. В гостинице этот человек останавливался под чужим именем, зарегистрировался как венгр из Будапешта, но паспорт фальшивый. Администраторша показала, что по-английски он говорил с сильным акцентом, но с венгерским ли, она судить не может. Ребята из лаборатории поработали быстро и основательно, однако ни дактилоскопия, ни криминалистическая одонтология и серология зацепок не дали, в базе данных федеральной полиции соответствий не обнаружено. Безрезультатным оказался и баллистический анализ смертельной пули. Хотя, возможно, чем-нибудь поможет ответ из Европола. Отчет по вскрытию лишь подтверждает очевидное: это была казнь, выстрел с очень близкого расстояния, в затылок. Преступник, судя по всему, ничего в комнате не искал, ничего не украл. Личные вещи жертвы не дали никаких указаний касательно его подлинной идентичности, а тем паче касательно возможного мотива. Ничего необычного не замечено, за исключением свиньи. Да, свиньи. Несколько опрошенных лиц, которые примерно ко времени преступления находились неподалеку от гостиницы «Атлант», а также кое-кто из обитателей соседних домов сообщили, что обратили внимание на свинью, бегавшую на свободе возле гостиницы. Загадочным образом, — подытожил комиссар Брюнфо, — после всех разысканий и опросов по этому делу мы имеем одну-единственную конкретную зацепку, а именно свинью, причем даже не знаем, связана ли вообще эта свинья с убийством. — Он еще раз провел рукой по животу, потом сложил на нем руки, придавил его и глубоко вздохнул. — Итак, господа!
Никто из сотрудников не сказал ни слова. Эмиль Брюнфо вовсе не считал, что они могут умалчивать о чем-то, ему неизвестном, или утаивают мысль, до которой он сам не додумался; он встал и пригласил свой штаб в небольшую комнату для совещаний.
— При таком положении вещей мы ничего поделать не можем, — сказал он. — Остается только, во-первых, ждать ответа Европола на те данные, какие мы им переслали. Во-вторых, свинья. Мы не знаем, кто жертва, но, вероятно, сумеем установить «личность» свиньи. — Он вымученно засмеялся. — Этакая свинья не заявляется в Брюссель туристкой, на самолете, и не разгуливает по центру города. У нее наверняка есть хозяин, от которого она сбежала или который ее выгнал. Стало быть, надо проверить всех крестьян-свиноводов в окрестностях Брюсселя. А в-третьих, самое главное: я хочу знать, что за человек стоял у окна в доме, предназначенном под снос. Возможно, он что-то видел. Возможно, он владелец квартиры или дома. Выяснить это труда не составит. Я вернусь к тринадцати часам и жду доклада. Сейчас мне пора на кладбище.
Нынче вежливы одни только кладбища.
В комнате было слишком жарко, и Давид де Вринд сразу же прошел к окну, хотел открыть. Как выяснилось, открывалось оно лишь как фрамуга, и щелка получалась малюсенькая, даже руку не просунешь. Он глянул вниз на шеренги могильных камней под низким серым небом и спросил, нельзя ли изменить систему открывания, вернее, убрать стопор.
Мадам Жозефина однозначно дала понять, что де Вринду не разрешается называть ее «сестра», здесь ведь не больница. а дом престарелых, не правда ли, господин де Вринд?
Говорила она слишком громко, чуть ли не кричала, за долгие годы общения с большей частью тугоухими стариками это вошло у нее в привычку. Давид де Вринд закрыл глаза, словно тем самым мог закрыть и уши. Окно — «..для вашей же безопасности…» — прокричала или гаркнула она, а ему хотелось только одного: чтобы эта женщина исчезла. Ее казарменный тон он выдерживал с таким же трудом, как и ее деланое дружелюбие, приклеенную к губам улыбку. Он понимал, что несправедлив, но будь в жизни справедливость, его бы избавили от всего этого. Сейчас она стояла рядом, вопила ему в ухо:
