Читать книгу 📗 "Изъятие - Кайзер-Мюльэкер Райнхард"
Когда я посадил машину, мне показалось, что кругом как-то сумрачно, хоть час был еще не поздний. Я закатил самолет на место. Стоявший в ангаре трактор был уже разобран, хозяин сидел рядом на скамеечке, внимательно осматривал каждую деталь и пожевывал угасшую сигарету. Я спросил, не хочет ли он попозже выпить со мной пива, но он только головой покачал, взирая на разложенные перед ним детали. Я в одиночестве отправился в то самое кафе для авиалюбителей, однако стоило мне притормозить у его дверей, как нахлынули неприятные воспоминания — пришла на память Инес, причем я чувствовал себя так, будто в тот раз показал себя не с лучшей стороны, — так что я передумал туда заходить. Вместо того я поехал домой и провел вечер в саду, размышляя, каким будет завтрашний день. Как она на меня посмотрит? А главное: как я буду смотреть на нее теперь, зная ее тело? Под уродливой рабочей одеждой (что касается ее кухонного одеяния, это тоже был какой-то мешок-накидка) никакая фантазия не могла бы угадать ее фигуру даже приблизительно.
В середине недели опять заявился Бехам. Об этом визите я узнал только то, что через несколько минут он был окончен и Бехам уехал. Куски щебня бешено колотили о днище его автомобиля.
— Какого черта ему надо? — непроизвольно спросил я, так как меня рассердило, что он гнал на такой скорости, к тому же на тридцатом БМВ. Моя реплика даже не была вопросом, и я уже снова все забыл к тому моменту, когда Флор вдруг ответил.
— Я заказываю экспертизу, — произнес он, — которая докажет, что они затеяли несуразицу.
— С ветряками?
— Там, наверху, нет ветра.
— У них же, наверно, имеется собственное заключение?
— Вот именно. А я получу независимую экспертизу.
— Потому он и приехал? Чтобы отговорить тебя от этой затеи?
— Похоже, что так.
Гемма присутствовала при разговоре, и поскольку она с воскресенья вела себя так, будто я пустое место (с одной стороны, я мог ее понять, с другой, это все-таки оскорбляло мою гордость), я воспользовался удобным случаем и обратился к ней.
— Что ты на это скажешь? — спросил я.
Уже два-три раза я пробовал подобным образом добиться от нее какой-то реакции, но все было напрасно. Теперь она бегло взглянула на меня, впервые с минувшего воскресенья, и ответила:
— Ничего не скажу. Кроме того, что все это идиотизм.
Она перевела глаза на Флора, и мне почудилось, что в этом взгляде было презрение — презрение ко мне. Возможно, она ничего в точности не знала, но, конечно, по крайней мере догадывалась о том, чем занимался Флор, пока она была в церкви, и, вероятно, решила ему за это отплатить. Вот, наверно, и всё. Подтверждение, что моя догадка верна, я усматривал в том, до чего ловко ей удавалось меня игнорировать. Очевидно, я был всего лишь средством к достижению цели, но это приключение не помогло ей избавиться от ревности или гнева (или то была просто досада из-за растраченных впустую сил и времени?), да и я сам как-то чересчур легко, без сопротивления позволил ей себя использовать, так что в итоге она начала меня презирать — за мою бесполезность. Я всегда сразу же замечал, если у женщины были задние мысли, если она завязывала интригу со мной только затем, чтобы загладить что-то другое. Притом у меня всегда возникало ощущение, будто рядом с нами находится некто третий, — и то, что оскорбило бы другого, мне даже доставляло удовольствие. В итоге, мне нравилось смотреть на такую женщину и вспоминать, как все было, какой была она, и о том, что она ни разу не отвела взгляда.
Однако чем дольше я размышлял, тем менее правдоподобным казалось мне, что этих двоих связывает — или когда-то связывало — нечто вроде любви. И что такого особенного было в том, что он, в неделю раз, отлынивал от работы час-другой, если это было его единственным пороком? Они с Геммой были одной командой, тесно спаяны между собой, почти что единый организм. В таком случае разве не было любое действие каждого в то же время действием их обоих? Как ни был уверен я сначала, в конце концов я не знал, отчего она так себя повела: то ли поддалась мгновенной прихоти, то ли, возможно, все произошло не случайно, и она, вопреки внешней видимости, уже давно поджидала удобного случая. Поскольку меня (из тщеславия?) очень занимал этот вопрос и получить на него ответ хотелось бы, я в субботу оставил свои солнечные очки на кухонном столе — так, чтобы их сразу было видно.
Ровно в девять утра в воскресенье — звучные удары колокола, возвещавшие начало службы, плыли над землей — я постучался в дверь дома. В течение минуты ничего не было слышно. Колокола перестали звонить, но в воздухе еще стоял гул. Я уже намерен был постучать снова или дернуть за кольцо, но тут расслышал, как скрипнула дверь внутри, а вскоре распахнулась и входная дверь. Я считался с возможностью встретить на пороге Флора, который по воскресеньям иногда уходил из дому позже жены. Но дверь отворила Гемма, хотя мне опять показалось, что передо мной стоит незнакомка, тем более что на ней был другой костюм, не тот, что неделю назад, и она была сильнее накрашена.
— До чего же ты забывчивый, — сказала она.
— Совсем напротив, — ответил я.
Она повернулась и пошла обратно в дом, я следовал за ней — так близко, что она должна была ощущать мое дыхание на своих волосах, на коже затылка. Миновав сени и кухню, мы вышли к лестнице, которую я когда-то фотографировал (как подсказал мне, вернее, чуть слышно шепнул внутренний голос), поднялись, прошли мимо спальни, в которой стояли две неприбранные кровати, разделенные тумбочкой, — и оказались в конце коридора, у входа в комнату, где было совсем пусто, если не считать плетеной из ивовых прутьев корзины для белья. На полу лежала подстилка, два на два метра, темно-оливкового цвета; она выглядела как коврик для гимнастики или, скорее, японское татами. На стене висела бежевая пластмассовая кропильница. У меня мелькнула мысль, что в этой комнате раньше жил старик, но я тут же перевел взгляд на Гемму. Она остановилась посредине коврика, спиной ко мне. Окно было прямо перед ней, и мне — из-за ослепительного света — виден был только ее силуэт. Я не двигался с места.
— Разденься, — произнес я нетерпеливым шепотом.
Она слегка повернула голову, так что обозначился ее профиль.
— Разденься, — повторил я, после чего она — нестерпимо медленно — начала расстегивать пуговицы на блузке, одну за другой; потом вдруг сорвала с себя всё и бросила на пол. Быстро подойдя, я взял ее за руки, которые она прижимала к груди, повернул ее к себе и крепко стиснул… За все это время она не произнесла ни слова, но издаваемые ею звуки были настолько красноречивы, что казались каким-то особым языком. Мне стало ясно: никогда еще не встречал я женщину, способную настолько забыть себя, отдаться настолько полно, а значит, женщину настолько чувственную. И я не просто вообразил себе, будто она позабыла обо всем на свете, — нет, в самом деле, даже дверь в комнату так и осталась распахнутой настежь… Скажи я что-то, спроси ее о чем-нибудь, она бы, вероятно, удивилась, что я нахожусь в комнате.
На аэродром я не поехал. В моем тогдашнем состоянии мне не хотелось встречаться с кем бы то ни было, даже с хозяином; я не желал никого видеть. Хотелось только сидеть дома в кресле, одному, и наслаждаться этим состоянием, блаженно смаковать его; даже музыку я не включал, и читать не хотелось, и даже присутствие кота было для меня утомительным. Впрочем, спустя несколько часов я заметил, как во мне нарастает крайне неприятное ощущение, которое было мне знакомо — или напоминало одно знакомое ощущение. Изредка, наверно раз в год, мне случалось видеть сны о сексуальных отношениях с мужчинами — притом что наяву я подобными вещами никогда не занимался. Вслед за тем меня охватывало смешанное чувство стыда, отвращения, но вместе с тем неуверенности — а что если я в душе так-таки принадлежу к тем самым, которые «не с того берега» (именно этого больше всего на свете опасалась моя тетушка, до известного момента). Сейчас я испытывал почти смятение. Я улегся на диван и включил телевизор. Шла старая серия «Джеймса Бонда», которую я когда-то видел, однако так давно, что с трудом вспоминал содержание; мне нравились выцветшие кадры фильма, напоминавшие мне о детстве (оно отчего-то тоже рисовалось мне в поблекших тонах, возможно, причина была в старых фотографиях), но за раскручивавшимся сюжетом я следил без особого участия.
