Читать книгу 📗 "Шарики патинко - Шуа Дюсапен Элиза"
Я наклоняюсь к ней, чтобы забрать свой поднос. Девушка, не переставая жевать, немного подвигается. Она дрожит. Кожа на безволосых руках бугрится крошечными холмиками, напоминающими червячков в мокром песке. Я не ухожу, думаю, что сказать, и вдруг понимаю, что она даже не подозревает о моем существовании. Между тем она встает, выбрасывает бургер в контейнер и, выйдя на улицу, ждет у светофора под дождем в желтоватом сиянии ресторана. Когда загорается зеленый сигнал, девушка быстрым шагом переходит улицу и пропадает из виду.
В ту ночь мне снится, как женская фигура скребет землю руками. Как шакал, скользит по переулкам, роется в урнах. Город пуст; возможно, это новогодняя ночь, когда все разъехались к родственникам в провинцию. Женщина останавливается у каждого салона патинко, всматриваясь через стекло. Наконец приходит в Ниппори и садится перед дверью «Глянца». У нее замкнутый вид, но ее фигура источает уверенность. Там всего лишь ремонт. Завтра ей отопрут. Охранник что-то говорит ей изнутри салона, открывает и закрывает рот. Слов я не слышу. Карманы его плаща топорщатся от шариков патинко.
В Синагаве началась реконструкция здания. Дом стоит закованный в строительные леса и затянутый плакатами с изображением будущего отеля «Обещание», и вход я нахожу с трудом. Система лифтов изменилась. Домофон сняли, и отпала необходимость звонить, чтобы получить возможность подняться, однако кабина останавливается за два этажа до последнего. То есть теперь до квартиры Анриетты и Миэко можно добраться только по пожарным лестницам.
Я оказываюсь перед огнестойкой дверью. Стучу. Не отвечают. Меня, наверно, не слышат. Дверь не заперта, и я вхожу на лестничную клетку. Я ее узнаю: мы с Миэко были здесь, когда забирались на крышу. Еще одна дверь, очень тонкая, открывается прямо на кухню.
Никого. В воздухе витает запах чеснока и пармезана. На столе початая бутылка с королевским молочным чаем. По дивану разбросаны книги. Все тонет в полутьме. Я пересекаю коридор и еще больше мрачнею при виде затянутой холстиной шахты лифта.
Я спускаюсь в бассейн.
Анриетта лежит на спине на коврике для йоги и держит ступни руками. Бледно-розовый комбинезон покрывает ее до самых пальцев ног. На экране ноутбука жужжит тренер: «Вдох, выдох. Выполняем позу счастливого ребенка».
— Я здесь, — глупо говорю я с лестницы. — Было открыто…
Анриетта разворачивается и медленно, словно распускающийся цветок, поднимается.
— Давненько не виделись, — говорит она.
— Я вам писала: я болела. Вы не ответили…
Взгляд у нее делается туманным.
— Но ничего страшного, — быстро добавляю я.
— Ах… Да. Вам лучше? — Она мне улыбается. — Миэко в школе.
— Я думала, учеба начнется в следующий понедельник.
— Перед началом учебного года школа организовала летний городской лагерь.
— Что?
— Лагерь, — повторяет Анриетта. — Интенсив. Специально выделенная неделя. Все дети повышают уровень знаний.
— Я не знала.
— Ну и что? Вы же ее учительница, а не мать.
Она пристально смотрит на меня, потом начинает подниматься по лестнице. Я иду следом. Под комбинезоном ее мускулатура проступает больше обычного. Эта женщина держится очень прямо, скованно, что противоречит ее занятиям йогой. Отдает ли она себе отчет, как мучительно Миэко ненавидит школу? — задаюсь я вопросом, раздосадованная собственным бессилием.
Анриетта не ведет меня в гостиную. На верхней площадке хозяйка извещает меня, что ей нечем меня угостить, но, если я хочу, она может быстро сходить в магазин. Я отвечаю, что не стоит.
Анриетта ест крабов — этот образ стоит между нами.
Я указываю на полотно, которым закрыт лифт.
— Начался ремонт…
— И что? — перебивает она меня. — Что тут такого?
Неловким жестом я вынимаю из сумки компакт-диски и объясняю, что это для Миэко — музыка в исполнении моего отца, органиста.
— Миэко нравится орган?
— Не знаю, но я обещала дать ей послушать. Я занесла диски, потому что завтра уезжаю в Корею.
— С бабушкой и дедушкой?
— Да. Мы поедем на пароме.
Я описываю маршрут.
— Вам надо было попросить меня помочь, — говорит Анриетта. — Мне прекрасно знаком путь до Фукуоки. Я сто раз ездила по нему с мужем до рождения Миэко.
Она смотрит на меня с добротой, почти по-матерински. Интересуется, хорошо ли я провела каникулы.
— Хотелось бы успеть больше.
— А я еще заставила вас работать…
— Я не воспринимаю общение с Миэко как работу, — признаюсь я с легким чувством вины.
— Понимаете, летом преподаватели готовят программу лекций на год…
Я думаю о Матьё и отвечаю, что знаю. Какой курс она будет читать в этом семестре? Анриетта делает легкий жест, как будто разгоняет рукой воздух, и быстро объясняет: Жан-Жак Руссо, но это курс первого года, и он ее утомляет, поскольку большинство студентов еще не освоили французский. Она колеблется, затем спрашивает меня, хорошо ли, по моему мнению, Миэко будет чувствовать себя в Швейцарии.
— Откуда же я могу знать…
— Определенно не можете, — медленно признает она.
Я добавляю, что девочка привыкнет.
— Иногда я беспокоюсь за нее, — произносит Анриетта.
Некоторое время мы молчим.
— Миэко просила меня отвести ее в зоопарк, — говорю я.
— Ах да… Она любит животных. — В лице у Анриетты проскакивает искра нежности. — В юности у меня был пес, у родителей в деревне. Он умер от тоски после их смерти. Будь возможность, я бы завела для дочери собаку, но здесь, на верхнем этаже здания, это сложно… Может быть, когда-нибудь, попозже.
Она сообщает мне, что Миэко освобождается в шесть часов. Школа недалеко, я могу дойти туда пешком, чтобы отдать ей диски.
— Она будет рада вас увидеть, — добавляет Анриетта, провожая меня к пожарному выходу.
Я прихожу заранее. Ученики еще толпятся в обширном бетонном дворе. Сотни школьников, которых я никогда не вижу на улицах. Кто бы мог подумать, что их так много. Мальчики играют в мяч, девочки собрались вокруг скамеек. Ровный гул голосов. С другой стороны ограды, где стою я, шум приглушен, даже стук мячей. Я долго высматриваю Миэко и наконец вижу ее.
Чуть поодаль от остальных она пьет королевский молочный чай и прохаживается по двору. Порой ее взгляд задерживается на чем-нибудь, как я представляю, на камне или трещине в стене. Зеленая кепка, юбка в складку. В школьной форме она кажется мне похудевшей, вытянувшейся, а может, просто рукава пиджака ей коротки. С нашей последней встречи прошло десять дней. Миэко не ожидает меня увидеть. Я даже начинаю опасаться, что она меня не узнает, мне нужно было взять что-то привлекающее внимание. Но что? Я стою около ворот, перед толпой ожидающих матерей.
Звенит звонок. Дети выходят по двое. К моему облегчению, Миэко сразу направляется ко мне и протягивает руку, ничуть не удивившись моему присутствию.
— Ну как, у тебя новый класс?
Она недовольно морщится. Класс неплохой, хотя обстановка немного странная, поскольку один из учеников летом покончил с собой. В прошлом году учитель заставил его подписаться вместо имени словом «Боров», поскольку мальчик был толстый.
Мы разговариваем на ходу, я держу ее за руку, и она не спрашивает, куда я ее веду.
Мы садимся в поезд до станции Уэно. Увидев, что мы приехали в зоопарк, Миэко несколько раз подпрыгивает от восторга.
Дорожки обсажены деревьями гинкго. За период жары их плоды уже созрели. Старики собирают их щипцами на длинной ручке и бросают в корзины, висящие за спиной. Подняв голову, можно увидеть в другом конце парка скульптуру кита перед музеем естественной истории.
Мы ходим от клетки к клетке. Миэко отпустила мою руку. Я не решаюсь говорить. В соответствии с безмолвным соглашением мы оставляем визит к ланям на самый конец. Нам снова становится неловко, мы отдаляемся, как во время первой встречи. За Миэко тянется аромат сладкого миндального молока. Я говорю ей, что она хорошо пахнет. Она отвечает, что мама теперь тоже покупает такой шампунь, как я приносила.
