Читать книгу 📗 "Столица - Менассе Роберт"
Матеуш в ночной рубашке стоял босиком на холодном каменном полу; называлось это «сосредоточенность» — после вечерней молитвы воспитанника посылали в крестовую галерею, где он навытяжку стоял возле назначенного ему святого, смотрел то вниз, во внутренний двор, то ввысь, на звездное небо, и размышлял о «трех вопросах», пока отец-настоятель не призывал к себе, чтобы он дал ответы, иногда через два или три часа, а иногда лишь на следующий день перед утренней молитвой. Как велико сомнение в крепости твоей веры? Насколько ты уверен, что победишь сомнение? Какими делами ты докажешь крепость своей веры?
Матеуша охватывало тогда совершенно особенное возбуждение, не просто обычное волнение или страх, но буквально сексуальное или эротическое возбуждение, он чувствовал под ногами гладкость и холод камня, холод, поднимавшийся от ног вверх, туго напрягал все его мышцы, всю плоть, меж тем как гладкая поверхность камня одновременно ощущалась словно телесный покров, мраморная кожа, кожа святого, кожа Богородицы, которой он касался, к которой приникал, с которой сплавлялся. Ему довелось стоять под ле статуи святого Себастьяна, и он не знал, волею ли случая или решением отца-настоятеля был послан для сосредоточенности именно сюда.
Матеуш искал разговора с настоятелем не потому, что сомневался в своей вере, он сомневался в том, как ему жить своей верой. Он был готов сражаться, но хотел оставить в мире сына, как его отец и дед, прежде чем вступили в борьбу.
Ты хочешь, чтобы продолжало жить твое имя? Твоя кровь? Что-то от тебя? Ты будешь жить вечно, когда умрешь, но тебе хочется жить дальше здесь, на земле?
Матеуш снова стал Рышардом и не сумел ответить.
Сосредоточенность. Перед утренней молитвой его нашли распростертым на каменных плитах галереи, словно он стремился соприкоснуться с камнем буквально всей своей кожей. Он сильно переохладился и не один день хворал. А потом ответил на те три вопроса. Вполне убедительно и к удовольствию настоятеля. Но в семинарии остаться не мог.
Жгучая боль. Матеуш отвел взгляд от ясельных фигур, глянул по сторонам. Он хотел помолиться. Но здесь не мог. Прижал ладонь к диафрагме, застонал, смахнул пот со лба. Времени оставалось уже немного.
Он глубоко вздохнул, покинул аэродромную часовню и зашагал на посадку.
Первоначально предполагалось, что по выполнении задания он вернется самолетом в Варшаву. Однако утром администратор вручил ему конверт, доставленный ночью на его имя. Там он нашел билет на рейс в Стамбул, а также подтверждение брони в стамбульском отеле. Матеуш знал, это не новое задание, такого не может быть. Каждое новое задание начиналось с досье на заказанное лицо и с детального планирования и подготовки. И никогда еще солдат, выполнив одно задание, не получал нового на другой же день. С точки зрения надежности каждой акции последующий отходный этап имел не меньшее значение, чем предшествующее ей точное планирование. Он нашел единственное объяснение: заказанный выехал в Стамбул, но это означало и что он ликвидировал не того человека. Или же ему расставили ловушку. Если от него хотят отделаться, то так проще всего, ведь он дал клятву в безусловном повиновении. Зверя в ловушку надо заманивать. А солдату надо просто отдать приказ идти в нее.
Что-то здесь нечисто. Для операций за пределами шенгенской зоны у них были другие специалисты. Матеуш, конечно, доверял своему паспорту, который, спору нет, сделан превосходно, однако на шенгенской границе контроль все-таки строже, и он вовсе не хотел рисковать, предъявляя этот паспорт.
Он поехал в аэропорт, попробовал зарегистрироваться на варшавский рейс по первоначальному билету. И услышал от женщины за стойкой, что он, мол, сам аннулировал билет.
— Нет-нет.
— Да. Вас уже нет в списках пассажиров, месье. Вчера вечером вы отказались.
— Недоразумение! Мне нужно на этот рейс.
— Сожалею, я не могу выдать вам посадочный талон. У вас больше нет билета на этот рейс.
— Но я заплатил!
Пальцы женщины пробежались по клавиатуре, взгляд скользнул по монитору, она снова застучала по клавишам, снова посмотрела и сказала:
— Стоимость билета за вычетом пени на отмену возвращена на вашу кредитную карту.
— На мою кредитную карту? У меня нет… Ладно! Тогда я хочу новый билет. Куплю новый билет.
— Очень жаль, месье, на этот рейс все билеты проданы. Мест нет.
— Но мне надо в Польшу. Сегодня.
— Вы поляк, месье? Да? Мы можем говорить по-польски, drogi panie [53]. У меня отец поляк, он приехал в Брюссель как сантехник, plombier. И здесь познакомился с моей мамой. Мы что-нибудь придумаем. Gdy zaleje woda, trzeba wymienić rurę [54].
Свободное место нашлось на рейс до Кракова, вылетающий через два часа. Или часом позже до Франкфурта, с пересадкой на Варшаву. Он выбрал краковский рейс. Хотел как можно скорее вернуться в Польшу.
Вот так и вышло, что в конце концов он оказался в одном самолете с Мартином Зусманом. Впрочем, какое значение имеют взаимосвязи и переплетения, когда их участники об этом знать не знают?
Мартин Зусман злился на свою дурацкую идею надеть теплое белье прямо в дорогу. Чтобы не мерзнуть, когда прибудет в Краков. Уже в такси по дороге в аэропорт он вспотел как свинья. В такси, конечно, было тепло, вероятно даже слишком, и в своем кроличьем белье он чувствовал себя так, будто у него жар. Почему по-немецки говорят «потеть как свинья»? Сын свиновода, он прекрасно знал, что свиньи не потеют, не могут они выводить жидкость через кожу. Ребенком он как-то раз прибег к этому выражению — почему? Просто потому, что так говорят. Отец его одернул: «Свиньи не потеют. И незачем во всем подражать другим; если другие порют чушь, незачем повторять за ними!»
«Но почему так говорят?»
«Потому что у многих людей проблемы из-за крови. Раньше, когда свиней забивали на дому, они видели, сколько крови вытекает из свиньи, и называли кровь „пот“. Описательно, понимаешь? Звучит не так жутко. И охотники до сих пор тоже называют кровь животных потом, а вот легавых собак, которые ищут и находят подранка, называют кровавыми».
«Но мы же говорим кровяная колбаса, а не потная».
«Довольно, — сказал отец, — ступай в дом, помоги матери!»
С тех пор он не пользовался этим выражением, но сейчас, в такси по дороге в аэропорт, оно вдруг снова всплыло в мозгу, вместе с воспоминанием, что вообще-то имеется в виду кровь, кровопролитие, потоки кроки, кровавая резня.
Пока добрался до аэропорта, Мартин Зусман израсходовал целую пачку бумажных платков и, вылезая из такси, сжимал в руке мокрый ком бумаги, а теперь вот и платки кончились, он утер лицо рукавом, без толку, пот лил градом. Надо купить новую пачку платков — он метался туда-сюда, отчего только еще сильнее вспотел. В конце концов решил идти прямо к выходу на посадку, как можно медленнее, и сесть там, может, перестанет потеть, если не будет двигаться. Он злился на себя: неужели трудно было сообразить, что надевать теплое белье сейчас, когда и без того не замерзнешь, — полный абсурд. В Кракове его встретят, в теплом такси отвезут в теплую гостиницу, где будет возможность переодеться, вот тогда-то, перед поездкой в лагерь, и надо бы одеться потеплее, теперь же весьма сомнительно, что в гостинице насквозь промокшее от пота белье успеет высохнуть, вероятно, оно так и будет сохнуть в номере, меж тем как он без теплого белья будет замерзать в лагере от жуткого холода.
Мартин кипел. Ненавистью к себе. Тридцать восемь лет — и по-прежнему не в состоянии самостоятельно одеться в соответствии с обстановкой и ее требованиями. В голове мелькнуло выражение «приспособленный к жизни» — как часто он слышал: «Этот ребенок совершенно не приспособлен к жизни! Совершенно не приспособлен! Но к счастью, у нас есть Флориан!»
От «приспособленности к жизни» и до «воли к жизни» недалеко. Мартин знал или думал, что знает, насколько все это взаимосвязано. Неразрывно. Поднимает вверх или сообща тянет вниз. У индивидов, семей, общественных групп, целых сообществ. Ему повезло: неприспособленность к жизни не привела его жизнь к скорому концу, воля к жизни у него могла надломиться, но он все равно мог еще долго идти по жизни надломленным. Но ему становилось страшно, когда в СМИ раз за разом объявлялись советчики «по вопросам жизни» и начинали мелькать их идеологические фразы: «Надо уметь отпускать», «Надо научиться падать»… Они понятия не имели, о чем говорят. Все это можно исследовать на раскопках, на четырех археологических слоях, там всегда можно очень точно датировать, когда что началось: отпущение, падение, смерть, которую проповедовали советчики. Третий слой.
