Читать книгу 📗 "Охота за тенью - Ведельсбю Якоб"

— Мне нужно выпить пива, — говорю я.

— Пива во Франции?

— Именно!

Мы садимся под дышащими жаром газовыми горелками и укутываем ноги пледами. В это мгновение тучи расступаются и выглядывает солнце. Оно ласково касается моего замерзшего лица, и я понимаю, как истосковался организм по солнечному свету, но весна все еще в недосягаемой дали. Как и здание больницы, хотя оно и находится прямо напротив, и я напоминаю себе, что приехал в первую очередь ради Тао и только потом уже немного ради себя самого. Зачем мне идти смотреть на человека, который, за исключением одного-единственного приглашения, за двадцать лет ни разу не изъявил желания встретиться со мной? К тому же Тао, боюсь, будет жестоко разочарован. У него наверняка сложился образ молодого отца. В то время мне не было равных, я был самым сильным, самым быстрым, самым умным на свете… Нет, лучше все-таки пойти по домашнему адресу.

Гостиница, в которой мы останавливаемся после нескольких часов блужданий, находится в Маре на рю Риволи и соседствует с небольшим ресторанчиком, где мы на холодной террасе поглощаем куски горячего торта, от которого идет пар. Все столики в заведении заняты. Озябший официант наливает в бокалы минеральной воды и поспешно исчезает внутри. Мы обсуждаем, не подняться ли нам на Эйфелеву башню, чтобы убить время до вечера, когда Тао, по всей вероятности, вернется из клиники домой, но сходимся во мнении, что рабочий график у врачей непредсказуем. С тем же успехом мы можем отправиться к нему прямо сейчас.

На табличке рядом с выкрашенной в синий цвет дверью черными буквами имя — «Тао Беллман» — в обрамлении вырезанных по дереву змееподобных существ. Выясняется, что он живет на четвертом этаже. Воодушевленный энтузиазмом Йохана, я жму кнопку домофона.

— Да?

— Меня зовут Петер. Я твой отец. — Мой голос звучит неожиданно высоко и резко.

— Мой отец?

— Я в отпуске в Париже и подумал, что…

— Тот самый отец, что не соизволил приехать на крестины внучки? — перебивает он.

— Но теперь я здесь, Тао. Прости, конечно, я должен был предупредить о своем приезде.

Домофон молчит.

— Можно мне войти и поздороваться? — спрашиваю я.

Молчание длится целую вечность.

— Тао, ты откроешь мне дверь?

— Мне кажется, он уже отключился, — шепчет Йохан.

Усталость разливается по телу и вцепляется в меня своими свинцовыми крючьями. Хочется развернуться на каблуках и, направляясь прочь, выкрикнуть в сторону его дома, что все это недоразумение, что мне не стоило вламываться в его жизнь. Вот тогда Тао, скорее всего, задержится у домофона и станет слушать голос, чье эхо будет носиться меж домами и в конце концов затихнет. Ну а потом он вернется к своим делам и хлопотам, дочке, моей внучке, и эпизод превратится для него в нереальный отголосок сна, а мысль о том, что его отец собственной персоной стоял внизу на улице и что-то бормотал в домофон, пока не отправился восвояси, превратится вскоре в плод фантазии в череде дней, полных повседневности и рутины.

Жму на кнопку и не отпускаю ее до тех пор, пока не раздается пронзительный писк.

— Я бы с удовольствием обменялся с тобой приветствиями, — вежливо говорит мой сын, — но сейчас никак не могу. Ухожу на встречу. Я уже на пороге.

— Может, вечером? Могу я зайти попозже?

— Ты не можешь требовать, чтобы я сидел наготове двадцать пять лет и ждал, когда ты позвонишь в дверь.

— Я и не требую. Просто надеялся, что ты захочешь меня повидать.

— Но я не могу. Тебе надо было сначала позвонить. Я еще не готов к встрече с тобой. Может, если бы ты приехал на крестины… Но ты не отозвался на приглашение.

— Прошу тебя, прости меня за это, Тао.

— Иногда слова «прости» недостаточно!

— Но ты должен со мной повидаться! Ты не можешь дать мне от ворот поворот, вот так просто. Я твой отец. Мы связаны друг с другом. Мы части одного целого. То, что мы не виделись столько лет, ничего не меняет.

— Для меня это меняет все, — шепчет он.

Домофон, выключаясь, издает щелчок.

Мы с Йоханом спускаемся по рю Перл, и я чувствую, как мне становится все хуже и хуже, пытаюсь перебороть это состояние, глубоко втягивая в легкие воздух, разминая плечи, ноги, вертя головой, но оно уже вцепилось в меня и не отпускает, я для него питательная почва — оно прорастает и цветет во мне, пуская отростки в глубины моего организма. Пот заливает лицо, я поворачиваюсь к Йохану. Тот стоит прямо передо мной и что-то говорит, я вижу, как слова слетают с его губ, но мозг не в состоянии собрать их в осмысленное целое. Я не в силах более контролировать мысли и чувства, которые мечутся во мне, заставляя мозг плавиться, а сердце беспокойно биться.

— Что с тобой? — спрашивает Йохан сипло.

— Просто закружилась голова, это пройдет, — удается произнести мне.

— Сядь на скамейку и посиди спокойно. Я принесу воды.

Я мобилизую всю свою волю, выпиваю бутылку воды, собираюсь с силами.

— Дыши глубоко и спокойно, — говорит он. — Тебе полегчало?

Я чувствую смятение. Мы стоим на тротуаре на оживленном перекрестке, и машины, автобусы, такси и мотоциклы проносятся мимо нас.

— Не так чтобы очень. — Я пытаюсь взять себя в руки. Пальцы рук и ног не слушаются. Вероятно, все дело в нехватке жидкости. — Давай вернемся в гостиницу, — предлагаю я. Внутри у меня все дрожит.

С трудом поднимаюсь по светлым ступеням мраморной гостиничной лестницы, прохожу во вращающуюся дверь к номерам на втором этаже и нахожу свою в спартанском духе обставленную комнату, соседняя дверь — номер Йохана. Ложусь, натягиваю покрывало и разглядываю небо — все в светодиодных звездах. Не исключено, что это такой серьезный тест на зрелый возраст, который должен показать, близок ли мой конец или я где-то на середине пути. Сумею ли я заставить себя сжать зубы и выпрямить спину или мне предстоит сгнить в какой-нибудь парижской сточной канаве? Напрягаю все мускулы тела, набираю полные легкие воздуха и задерживаю дыхание как можно дольше, потом расслабляю мышцы и выдыхаю медленно и спокойно. «Теперь пусть приходят, теперь уже можно», — шепчу я и рассматриваю явно отфотошопленный портрет стареющего круглолицего Альфреда Хичкока с длинной сигарой в зубах. Черная птица с расправленными крыльями балансирует совсем рядом с огоньком на конце сигары. Окно за моей спиной отражается в стекле фоторамки. Окно закрывают шторы, но в щель пробивается узкая полоска света, которая, пока я лежу и разглядываю ее, путешествует через широкую круглую лысину — вниз, между кустистыми бровями, по высокой переносице и еще ниже, минуя рот с зажатой в нем сигарой, к волевому подбородку. Я смотрю во влажные меланхоличные глаза и проваливаюсь в черное пространство, тяжелое от предчувствия непростой судьбы, ожидающей меня. Потом накатывает волна темноты, и я все-таки погружаюсь в сон.

Где-то поблизости негромко звонит мобильный. «Наверное, отец», — думаю я, ощупывая карманы в поисках телефона: он всегда первый, о ком я вспоминаю, когда раздается звонок, однако голос в трубке принадлежит Пернилле, дочке Януса.

— Я вам помешала?

— Вовсе нет, — сбивчиво бормочу я. — Как вы там со всем справляетесь?

— Отлично. Мы с моим парнем убрали из квартиры все лишнее, собираемся красить. Но… я вас не разбудила?

— Вовсе нет, — повторяю я.

— Знаете, я кое-что вспомнила В последние дни жизни отец рассказывал, будто за ним следят.

— Вот как.

— Да, он был в этом уверен, — говорит она совсем тихо. — Отслеживают телефонные звонки и его поиски в интернете. И он часто видел одного и того же человека, который следовал за ним на машине, на велосипеде или просто пешком, куда бы отец ни направлялся.

— Он не говорил, как тот выглядел?

— Как типичный ариец. Лет сорока, высокий, широкоплечий, накачанный, коротко стриженный.

Мне на ум сразу приходит крепыш, снимавший на мобильный телефон гостей, пришедших проститься с Янусом.