Читать книгу 📗 "Охота за тенью - Ведельсбю Якоб"

Я всегда знал, что мальчики смогут одолеть любые трудности, вырасти и стать на путь добра. Если меня спрашивали о сыновьях, я отвечал, что они пошли своим путем и мы не докучаем друг другу частыми визитами — к чему это, если мы и так есть друг у друга. Вначале мне казалось, что они обратятся ко мне, когда у них появится во мне нужда, но поскольку от них не было вестей, я сделал для себя вывод, что нужды во мне нет. Как жестоко и неправильно устроена жизнь: мы не с теми, кем более всего дорожим. Отчего бы нам не встретиться теперь, когда мы все взрослые, равные друг другу люди, это было бы великолепно, удивительно! Но нет, это невозможно. Ведь я бросил их, показав им дурной пример. Тебя бросают, после и ты от кого-то уходишь, а потом от тебя тоже кто-то уходит — это замкнутый круг, и нельзя просто закрыть глаза и избавиться от боли. Разве что тебе достанет сил разорвать этот проклятый круг.

Хочется разбудить Йохана и рассказать ему, что мой младший сын, Нор, живет в Нью-Йорке, он актер и уже многого добился, так написано в газетной статье, с которой я не расстаюсь. А еще написано, что в этом двадцатипятилетием юноше, шестой год живущем в Бруклине, есть нечто таинственное, мистическое и притягательное. Он живет один, детей нет.

Рядом со мной на полке материализуется мама Нора, у нее земляничные губы и морщина озабоченности на переносице, она спрашивает, только ли ей это кажется, или у нее пахнет из подмышек; оказывается, она никогда не говорила мне, что ее сердце трепыхается, делает несколько лишних ударов подряд, а потом какие-то удары пропускает, и у нее кружится от этого голова, и что-то не так с кровообращением, поэтому на языке налет. Я говорю ей, что люблю в ней все, все без исключения, и она исчезает.

В статье написано, что Нор получил наследство от дедушки по материнской линии, и это дало ему возможность поселиться в Нью-Йорке, но теперь он неплохо зарабатывает своим талантом. Он только что добился главной роли в остросюжетном телесериале, будет играть лишенного сантиментов журналиста со скандинавскими корнями.

— Да, спасибо, у меня все хорошо, мне комфортно в Нью-Йорке, — говорит Нор в интервью. Жизнь складывается так, как ему хотелось бы, он получает удовольствие от духовной свободы в бурлящем городе, он может делать то, к чему у него лежит душа. Сейчас он отправится на свою привычную пробежку — до Бруклинского моста, через мост, вниз до Пирл-стрит и Уотер-стрит, потом направо по Уолл-стрит, еще раз направо по Бродвею, до Граунд Зиро и оттуда — к воде. Он спустится по Эспланаде вдоль Гудзона к Бэттери-парк, чтобы оттуда вернуться по Уотер-стрит к мосту — и домой.

Мой взгляд снова выскальзывает в окно поезда. Воспоминания о сыновьях снова вспыхивают в сознании. На самом-то деле это всего лишь несколько эпизодов, которые разрослись, как опухоль, и распирают мозг. Там, внутри, словно притаившись за кожей лица, солнце прячется за свою материнскую звезду, как прятался я, как спрятались мои сыновья. Я хотел бы выйти на солнечный свет, бегом побежать обратно, но мне придется взять туда, к ним, всего себя, без остатка, только тогда наша встреча состоится…

Однажды я написал письмо отцу. Написал, что хотел бы поговорить с ним об отдельных эпизодах своего взросления, задать несколько вопросов, и пригласил пообедать вдвоем — только он и я. Он никак не отреагировал на это письмо. Сначала я подумал, что оно, видимо, потерялось на почте, и послал его еще раз, но снова безрезультатно. Он сделал вид, что не получал никакого письма. Я разозлился и отчаялся одновременно, но у меня не хватило духу выяснить с ним отношения. Несколько лет спустя беседа с психологом навела меня на мысль записать свои эмоции и размышления в еще одном письме отцу. Я подробно описал, как болезненно переживал его эгоизм: он думал только о себе и не замечал, как это сказывается на мне. Его жизнь не предполагала моего существования, а ведь мы могли бы доставить друг другу радость. «Ты всегда присутствуешь в моем сознании и много для меня значишь, — рассказывал я. — Жаль, что мы никогда толком не общались. Я всегда надеялся, что что-то изменится между нами, ведь мы могли бы встречаться, и я бы лучше тебя узнал и, может статься, избавился бы от проскальзывающего в душу, терзающего меня порой страха перед всем неизвестным в жизни и в мире».

Я так и не отослал этого письма, но написанные слова отчасти впитали и обезвредили мой гнев, и с этого момента я задышал свободнее, глубже и почти без страха перед будущим.

— Ты спишь?

Вопрос настигает меня во сне, и сон мгновенно улетучивается. Переворачиваюсь на бок.

— Петер, ты не спишь?

— Ммм.

— Помнишь, как мы увидели Марию и Сару в самый первый раз?

— Ты имеешь в виду — в Гоа?

— Да! Черт побери, они были самыми красивыми девчонками, каких мне только приходилось видеть. Никогда не мог понять, почему Мария выбрала именно меня. Она могла заполучить кого угодно, но остановила выбор на мне. На наркомане, едва соображавшем, где он и кто он! Ведь я же ни разу не задумался, чем можно занять себя в жизни, просто болтался по миру, успел переспать с полусотней первых попавшихся в Африке и Индии девчонок и мечтал затащить в постель и всех остальных. Она выбрала меня, человека, который, конечно же, бросил бы ее, если бы наши отношения переросли во что-то постоянное.

— Пути любви неисповедимы, — непонятно к чему вворачиваю я, размышляя над тем, помнит ли он обо мне и Марии.

Лицо Йохана появляется в поле зрения — он свешивается с верхней полки.

— Ты называешь это любовью? Хороша любовь, когда я, не успела она уехать домой, тут же оказался в койке с другой женщиной! Приторговывал гашишем и опиумом, пока не загремел на полгода в испанскую тюрьму, а потом и в немецкую, придурок! Скажешь, это тоже была любовь? Или то, что я продолжил кататься по миру и играть в фотографа, когда она уже была больна, и я был нужен ей дома? Или любовь в том, что я просто бросил ее и ушел, едва она попросила меня уйти, и даже не попытался бороться за нее?

Молчание опускается на нас. Кажется, Йохан опять уснул. Мне вдруг приходит в голову, что генетическая телепатия, вероятно, и вправду существует, это она настойчиво зовет меня через пол-Европы в Париж. Я знаю, что Город Света — мой город. Отворачиваюсь от заоконных пейзажей, утыкаюсь лбом в подушку. Не успеваю я забыться, как из боковых улочек с бешеной скоростью прилетает бестия, набрасывается на меня, распахивает свою омерзительную пасть и смыкает челюсти на моем предплечье, отрывает руку, жует и проглатывает. Потом приходит черед другой руки, ноги, второй ноги, торса, плеч, желудка, легких, сердца, шеи, пока наконец от меня не остается только голова. Бестия сует морду к моей голове, обнюхивает ее, смещает мое лицо, но вдруг отворачивается и сливается с темнотой переулков, и в эту секунду я просыпаюсь, судорожно ловя воздух, — руки шарят по телу и находят ноги, плечи, пах, живот, грудную клетку. Никогда я еще не испытывал такой благодарности за то, что цел и невредим, за возможность глубоко вдохнуть и почувствовать, как тело наполняется жизнью, и я зеваю, потягиваюсь, верчу головой из стороны в сторону, пока не раздается привычное похрустывание. И тут поезд въезжает под стеклянный свод крыши вокзала Гар-дю-Нор.

Я беру еще один круассан с шоколадом, а Йохан заказывает вторую чашку черного кофе. Кафе находится на улице ла Фейет рядом со станцией метро. Йохан согласился с моим планом сделать паузу в нашем расследовании и разыскать Тао, раз уж мы все равно оказались в Париже.

— Само собой. Ты же босс, — кивнул он в ответ.

Нескончаемый поток автомобилей за окном. На другой стороне улицы у дверей балкона стоит женщина и курит. Впервые я чувствую себя в Париже как дома.

— Больница в двух километрах отсюда. Мне нужно встряхнуться. Пройдемся пешком? — спрашивает Йохан.

Он идет впереди, держа в руке мобильный с навигатором. Мы сворачиваем направо, на бульвар Мажента, затем налево, на улицу Мобёж, поднимаемся по Рошешуар, и вот мы уже на месте. И все-таки я почти сожалею, что приехал. Как-то он меня встретит? Мы проходим мимо больницы и останавливаемся перед бистро, расположенным немного дальше на той же улице.