Читать книгу 📗 "Столица - Менассе Роберт"
— Я не архитектор, и…
— Ха-ха, венская шутка, не так ли? Отлично. Итак, предлагаю вам подкрепиться, а через двадцать минут мы начнем в зале с представления собравшихся. Не архитектор, ха-ха, отлично!
Алоис Эрхарт, прижимая портфель к груди, огляделся. На одном из столов устроили буфет, а у высоких столиков, вооружившись пластмассовыми вилками и картонными тарелками, стояли мужчины и женщины, члены группы, закусывали, разговаривали и смотрели по сторонам или не разговаривали, улыбались и смотрели по сторонам.
Алоис Эрхарт снова переложил портфель в левую руку, чтобы освободить правую и взять тарелку, — но как же теперь положить на тарелку макаронный салат или ростбиф? Он зажал портфель под левой мышкой, взял тарелку а левую руку, правой попытался зачерпнуть из миски немного макаронного салата… и тут портфель упал на пол. Он нагнулся поднять его, и салат, который он успел положить на тарелку, съехал на пол. Профессор снова поставил портфель, тот снова упал. Оттого, что портфель не стоял, а лежал, Эрхарт странным образом занервничал. Поднял его, прислонил к стене. И это тоже тревожило: портфель стоит у стены, а он, накладывая у буфета еду, отошел так далеко. Словом, он отставил тарелку, сходил за портфелем, поставил его между ногами, снова стал накладывать еду. Теперь надо добраться до какого-нибудь столика. С тарелкой в правой руке и стаканом яблочного сока в левой он попробовал делать маленькие шажки и передвигать портфель ногами, но чуть не споткнулся и изменил тактику: легонько пихнул портфель ногой, сделал шаг, опять пихнул портфель ногой, чтобы таким манером доставить его к какому-нибудь столику, и вот теперь портфель и он сам действительно оказались в центре внимания. Профессор Эрхарт увидел, что больше ни у кого здесь не было портфеля — у одних были рюкзаки, словно горбы на спине, но руки свободны, у других — чемоданы на колесиках, и они небрежно опирались на них одной рукой. Только он, старикан, со школьным портфелем.
Портфель действительно был школьный. Купленный весьма поздно, в старших классах гимназии. Раньше не было денег. Или, может, отец считал, что покупка портфеля — совершенно излишняя трата, ведь у него в магазине полно спортивных сумок. Матерчатых, вроде матросского вещмешка, который затягивался на шнурок, одновременно образующий петлю-ручку. В сущности, довольно большой школьный гимнастический мешок, и юный Алоис стыдился, что его отец, как-никак владелец магазина, то есть предприниматель, заставлял его ходить в буржуазную гимназию на Амерлингштрассе с этим странным мешком, какого не было ни у кого из учеников. Когда ему наконец купили настоящий портфель, он был на седьмом небе от счастья. Ну как же — кожаный портфель, ручной работы. Отец купил его у Вайнбергера, «производителя кожаной галантереи», чуть дальше по Марияхильферштрассе, с большой скидкой, после того как предоставил Вайнбергеру изрядную льготу при покупке лыжной экипировки для сына.
Алоис очень гордился своим кожаным портфелем и перед сном ставил его возле кровати, чтобы, проснувшись, сразу увидеть. Он любил звонкий щелчок, с каким запирались замки из блестящего никеля, когда портфель был готов к школьному дню. Время от времени он натирал портфель специальной пастой, чтобы кожа не трескалась. К портфелю прилагался ремень — продень его сзади в петли и носи портфель на спине, — но Алоис им не пользовался, предпочитал носить портфель в руке, как взрослый, и ремень в конце концов потерялся.
Позднее появились современные школьные ранцы, разноцветные, с яркими узорами, из какого-то искусственного материала, по сути из пластифицированного картона, и Алоис со смесью отвращения и жалости смотрел на ребятишек, которые таскали на спине эти смехотворные сумки со Снупи или Бэтменом. Сам он не расставался со своим портфелем по сей день. Кожа стала помягче, подернулась красивой, матово поблескивающей патиной. Он держал в этом портфеле все необходимое на случай вроде сегодняшнего. Прозрачный уголок с двумя страничками тезисов для пятиминутного вступительного слова, которое ему, как и остальным, предстояло произнести на первом заседании, прозрачный уголок с распечатками мейлов, полученных от господина Пииту в ходе подготовки к встрече, папку с докладом касательно реформы Союза, который он хотел при первой возможности представить собравшимся, блокнот и пенал. Интересно, что привезли с собой другие в туго набитых рюкзаках и чемоданах.
За столиком первый приветливый разговор. О, вы профессор Эрхарт? Очень рад. Рад. Очень рад Я, я, ну и я. Такой-то. Такая-то. Такой-то. Рад познакомиться. Рад познакомиться. Один из французов принялся что-то рассказывать, но школьный французский профессора Эрхарта не позволял понять его французский диалект, только под конец он сообразил, что француз говорил по-английски, и занялся своим макаронным салатом. Тут Антониу Оливейра Пинту несколько раз хлопнул в ладоши и воскликнул:
— Дамы и господа, прошу вас, мы начинаем!
Очень уж быстро: профессор Эрхарт и без того чувствовал, что он здесь не на месте да и идеи его в этом кругу не имеют шансов. Все тут на одно лицо. Только он другой породы. Ему было известно, что новый think-tank [86] планирует провести в этом году шесть двухдневных заседаний, чтобы в итоге представить председателю Еврокомиссии документ с результатами анализа и предложения по выходу из кризиса и укреплению Союза. Алоис Эрхарт удивлялся, что на разработку концепции разрешения европейского кризиса отвели всего двенадцать дней и растянули их на целый год. Но в полученном приглашении он усмотрел возможность внедрить в эту систему свои идеи.
Сейчас все они сидели вокруг стола в зале Макса Конштамма, Алоис Эрхарт достал из портфеля страницы с тезисами своего первого выступления, остальные вытащили из рюкзаков и чемоданов ноутбуки и планшеты, Антониу Оливейра Пинту с широкой сияющей улыбкой человека, который только что пережил счастливейшее мгновение своей жизни, сказал:
— Once again welcome [87]. — И тут раздался громкий удар, соседка Эрхарта втянула голову в плечи, один мужчина вскочил, другой уронил с колен ноутбук — что это было? Птица врезалась в окно, да, наверно, так и есть, птица… Тот, кто утверждал, будто видел ее, сказал:
— Большая черная птица…
Все вскочили, столпились у окна, на стекле действительно виднелись пятнышко крови и прилипшее перо.
Странно, что Алоис Эрхарт, в глубине души человек благополучно консервативный, станет в этом кругу печальным революционером.
Если бы комиссара Эмиля Брюнфо не отправили в отпуск, у него не нашлось бы времени сходить к врачу. И тогда бы он, пожалуй, даже не попытался решить загадку «убийства в „Атланте“».
Раздевшись до пояса и расстегнув брюки, он лежал сейчас на кушетке врача и с грустью чувствовал, что его обуревает страх, безотчетный, парализующий страх. Глубоко вдохните! Выдохните! Страх, от которого перехватывало дыхание. Странно, до сих пор Брюнфо, постоянно имея дело с трупами, никогда не задумывался о том, что смертен. Хотя как раз он-то был жив и ему надлежало обеспечить виновнику смерти справедливое наказание. А наказание это означало, как правило, пожизненное заключение, что даже при досрочном освобождении преступника напоминает о необозримой вечности жизни, конец которой никому не ведом.
Опасные погони, перестрелки и тому подобное — все это было на телеэкране, но не в его работе, а если и было, то занимались этим специалисты, сам же он за много лет службы ни разу ни в чем таком не участвовал, никогда еще не попадал в ситуацию, где изведал бы страх смерти. Однако сейчас, у врача, который был не судебным медиком и не патологоанатомом, а самым обыкновенным терапевтом и вот только что его осматривал, тут нажимал, там простукивал…
Брюнфо застегивал рубашку, меж тем как доктор выписывал направление в клинику для точной оценки симптомов, и вот сейчас…
