Читать книгу 📗 "Чистенькая жизнь (сборник) - Полянская Ирина Николаевна"
А Саша шел и посвистывал, как будто ничего не случилось (да ведь и не случилось-то ничего!).
Натка остановилась у каруселей с белыми лошадками.
— Это для детей. — Саша пробовал увести ее.
— А я хочу, — сказала Натка.
Саша купил билет, и она села на лошадку с отломленным ухом. Вокруг визжала мелюзга, карусель еле-еле вертелась, а им было так страшно; за перегородкой мелькали испуганно-веселые лица родителей и напряженное лицо Саши, потому что над ней начали там, за перегородкой, смеяться. Подыхайте со смеху! Она тоже завизжала вместе с детьми, и дети поддержали ее, и карусель стала вертеться быстрее, визжащим клубком неслась она по кругу, и бездумье вновь вселилось в Натку, но это бездумье, как и коньячная теплота, было не утренним бездумьем, казавшимся вечным, это было временным бездумьем, карусельным бездумьем, и, чтобы оно не кончилось, надо было бежать от одной карусели к другой, на ходу покупая мороженое, подлетать к кассе, толкаться в очереди, бежать, занимая места, и визжать, чтобы не кончилось бездумье, визжать уже вместе со взрослыми на взрослой карусели, где карусель летела, как поезд в метро, и вместо свиста — крик, кричал, почти визжа, Элвис, корчился Элвис, умирал Элвис; и подыхать со смеху над Сашиной выпяченной грудью с нарисованным на ней Элвисом; и опять бежать, и отталкивать ногами чье-то сиденье, и чтобы отталкивали тебя, и нестись вверх, и чтобы перекручивались цепи, чтобы слышать лязг цепей, и визжать, улетая ввысь, и слегка подташнивает, и опять бежать — к американской горке, на бегу накрывая ртом маленький питьевой фонтанчик, и падать с горы вместе с дребезжащим вагончиком, и визжать, и ползти со скрежетом ввысь, и опять падать — визжать.
В вагончике Натка сидела впереди, и, когда плавно подъезжали к финишу, она встала, но их вагон вдруг врезался в другой, и Натка ударилась животом о металлический край, и ее согнуло.
— Отъездилась, — сказал парень в желтой майке, отгоняя вагончик по рельсам к старту.
— Я же говорил, садись за мной! — кричал Саша.
А она вздохнуть не могла, и казалось, что и не вздохнет больше, и в мозгу, как на световом табло, каруселью кружились вспыхивающие желтые печатные буквы: ОТЪЕЗДИЛАСЬ, ОТЪЕЗДИЛАСЬ, ОТЪЕЗДИЛАСЬ. И корчилась на траве, пока не пришел вздох.
— Все, — сказал Саша, — кататься больше не будем.
— Хочу еще, — сказала Натка.
— Тогда нужно найти что-нибудь поспокойнее.
И они пошли на колесо обозрения.
И уже там, на самой высоте, на которую они медленно забрались, Натка, взглянув на кружащееся, визжащее, игрушечное многоцветье — там, внизу, подумала, что люди, мужчины и женщины, пришли сюда, чтобы прокрутить то, что было у них ночью только для двоих, в темноте, то, что было у них с Сашей, — на дневном свету, при всех: легкое опьянение, головокружение, чувство невесомости, плавающее где-то рядом лицо того, другого, высота, крик — и легкое подташнивание уже на земле. Но что-то не то получается, похожее, но не то, и высота — выверенная, дальше цепи, к которой привязан ремнями, не полетишь, и тот другой (Саша) где-то далеко, не найдешь лица (вот он перед нею, виден только затылок), и визг — вместо крика, и кружатся, кружатся, думая, что вот, сейчас, оно… И опять Натке стало тоскливо и одиноко, как тогда в вагоне, и захотелось крикнуть отсюда, сверху: «Прекратите! Что вы делаете?» — и чтобы голос был глубоким и напевным, чтобы перекрыл дребезжанье, лязг и визг, чтобы ее услышали все…
Колесо остановилось, сначала слез Саша, потом Натка.
В очереди за билетами на автодром что-то тревожило Натку, что-то не давало спокойно глазеть на автомобильчики, сталкивающиеся друг с другом, и она тревожно крутила головой, оглядывалась — чей-то взгляд, чья-то улыбка, чье-то платье, и вдруг догадалась, что мешает ей девушка, стоявшая сбоку и чуть-чуть впереди, она не оборачивалась, эта девушка в вельветовом платье (где она видела это платье?), и, когда очередь двигалась, девушка оказывалась снова чуть-чуть впереди их и немного сбоку (откуда она взялась, ведь не было ее!), и Натке захотелось убежать, быстрее, быстрее, она уже знала, но почему-то стояла и ждала, и знала, знала! И уже у кассы девушка вдруг обернулась и с ненавистью посмотрела прищуренными глазами на Натку, презрительно скривив губы, и Натка выдохнула то, что давно уже знала: «Юлька!» И увидела, как побледнел Саша. А Юлька все смотрела, презрительно улыбаясь, с какою ненавистью она смотрела! И вдруг сказала: «Куда вы лезете? Ведь я впереди вас, я занимала, вот и тетенька вам скажет. Лезут, как на буфет!» И Саша засмеялся, ох, как он смеялся: «Спутала козу с козленком», — смеялся Саша.
Это была не Юля. То же монгольское лицо, те же прищуренные глаза, та же всегда презрительная улыбка, даже платье такое же, — но не Юля, не Юля! Это была девчонка лет тринадцати, спутала козу с козленком, ох, как смеялся Саша, конечно, мы за вами, девушка, смеялся Саша, а девчонка пожала плечами: «И чего ржет?» — и глаза ее были так же прищурены.
А на автодроме красная машина этой девчонки все время натыкалась на Наткину, она нарочно подруливала, эта девчонка с прищуренными глазами, она не давала кататься Натке, врезалась и врезалась в ее машину, и, казалось, что это никогда не кончится, она зло смеялась, наталкиваясь, и тогда было видно, что она еще совсем ребенок — эта девчонка, но эта презрительная улыбка, и почему она так ненавидит Натку, как будто знает, как будто это все-таки Юлька, и знает, что нужно ненавидеть Натку, бьет и бьет, когда же это кончится?
И впервые за этот день Натка подумала: «Что же мы наделали? Что же мы с Сашей наделали?!» Вчера казалось, и сегодня еще тоже, что Юлька далеко, и поэтому ее нет, не существует она, ни лицо, ни глаза не помнились, одно только звонкое имя, а теперь — вот она, смотри, на это Юлькино лицо, на эти Юлькины глаза, на эту Юлькину улыбку, смотри — вот она, Юлька, и как ненавидит, бьет и бьет.
А день этот все не кончался. Они шли по аллее, а девчонка шла впереди, шла и оглядывалась, зло улыбаясь, а Саша все смеялся: «Ну, перетряслись, а?» — какой веселый этот Саша, а девчонка все оглядывалась, она была одна, и ей, наверное, было просто интересно, что Натка ее боится, испуганное лицо, наверное, у Натки.
— Зал развлекательных автоматов, — читает Саша. — Пойдем?
Сколько он уже денег потратил?
«Мотогонки. 15 копеек. При наезде мотоцикла на бровку дороги происходит авария. После аварии сбросьте газ, установите мотоцикл на середину дороги и возобновите движение. Гнутые и юбилейные монеты не бросать».
Интересно, вошла эта девчонка вслед за ними или нет? Стояла и смотрела, куда они пойдут.
— Попробуем?
«Наведите перископ на движущуюся цель с некоторым упреждением и нажмите кнопку на правой рукоятке».
Да вот она, играет в кегли. Как похожа, зараза, на Юльку!
— Фу ты, только разыграешься и стоп.
«Если вы наберете 15 очков по горизонтали, вертикали, диагонали, игра повторяется».
Заметила, что я на нее смотрю, и прищурилась. Такая маленькая и уже такая противная.
— Где тут у них размен монет?
«При попадании шарика в лузу получите приз. Ни пуха ни пера».
О, как она кокетничает с мальчиком! Мы уже умеем кадриться?!
«При нечеткой посадке или большой скорости в момент посадки вертолета происходит авария».
Что мы наделали?!
— Где же этот чертов вертолет?
«Стремитесь сделать наибольшее количество обгонов при возможно меньшем числе аварий».
— Вот, это как раз для тебя, если наберешь много очков, я тебя научу водить на своей машине.
А Юлю ты научил?
— Никакой реакции у тебя. Куда ты все смотришь?
Куда я все еду сегодня?
«В камышах глухой заводи появляется дичь: утки, гуси, дрофы. Воздух наполнен гомоном насекомых и птиц».
Ага, ты уже здесь. Посмотрим.
«Хорошенько прицельтесь и стреляйте. При удачном выстреле раненая птица издает крик и скрывается».
Это как раз для тебя. Прищуриваешь глаз, свой прищуренный глаз, неужели ты что-нибудь видишь этим прищуренным глазом? Ого! Ты хорошо стреляешь. Прямо в голову, им, дрофам, и гусям, раз, два. Просто молодец.
