Читать книгу 📗 "Свои-чужие - Пэтчетт Энн"
Случись Беверли или Берту рассказывать ту историю сейчас, они бы сказали, что развелись после смерти Кэла. И это, конечно, было правдой, вот только слово «после» ввело бы слушателей в заблуждение. Связало бы смерть и развод, будто причину и следствие, будто Беверли и Берт были из тех родителей, кого после смерти ребенка горе ведет столь различными путями, что им уже не вернуться друг к другу. Все было не так.
Берт винил Беверли в том, что она оставила шестерых детей одних на ферме с Эрнестиной и его родителями, в том, что, никого не предупредив, взяла машину его матери и уехала в Шарлоттсвилл, чтобы высидеть подряд два сеанса «Гарри и Тонто». (Она не планировала смотреть фильм дважды, просто в кинотеатре было так пусто, так тихо, так прохладно. Она заплакала в конце, проплакала все титры и осталась на месте, чтобы не выходить в вестибюль с потекшей тушью.) Он что, правда думал, что она не отходит от детей ни на минуту? Он в самом деле полагал, что, останься Беверли в тот день дома, она почитала бы еще одну книжку в их комнате наверху, пролистала еще один журнал, вздремнула, в тысячный раз умерла от скуки — и отправилась бы с детьми в амбар чистить лошадей скребницей? Да ведь она и в Арлингтоне оставляла детей одних, оставляла, чтобы сохранить рассудок. По крайней мере, на ферме были и другие взрослые. Разве его родители не несли ответственность за то, что происходит в их владениях? А Эрнестина? Беверли оставила детей под ее присмотром, пусть и не сказала ей об этом. У Эрнестины было куда больше родительского здравомыслия, чем у Беверли, Берта и родителей Берта вместе взятых, — и Эрнестина сочла, что их можно отпустить пройти полмили до амбара.
Берт не должен был заставлять Беверли безвылазно сидеть с детьми в этой глуши, в доме его родителей, а сам уезжать в фургоне в Арлингтон — работать. Считаешь, что детей нужно провожать в амбар, — оставайся и води их сам. Беверли не хотела гостить в доме его родителей. Они вечно спрашивали детей про их прекрасную мамочку: как там Тереза? Чем Тереза сейчас занимается? Надеюсь, ваша мама знает, что мы ей всегда рады и всегда ее ждем.
Детям у родителей Берта тоже не нравилось. Им было куда веселее в «Сосновой шишке», куда раньше ездили на лето. А здесь им приходилось снимать обувь у задней двери и вытирать ноги полотенцем. Поскольку заходить в гостиную детям категорически запрещалось, они, разумеется, придумали игру: на спор проноситься через гостиную на бешеной скорости, едва заслышав, что кто-то идет по коридору. Фарфоровую фигурку английского джентльмена с волкодавом уронили с журнального столика и разбили.
И родителям Берта все это не нравилось. Они позвали их погостить на столь необычно долгий срок в надежде повидаться с сыном, а не с его детьми или его второй женой и ее детьми. Но потом Берт уехал.
И Эрнестина гостям была не рада. Чему уж тут радоваться? Кормить придется на восемь ртов больше (на семь после отбытия Берта), стирки будут горы, каждый день надо придумывать игры, разнимать драки, успокаивать работников. Самый тяжелый груз ложился на плечи Эрнестины, и тем не менее она одна несла его без жалоб.
Берт вернулся в Арлингтон, потому что в будние дни было слишком дорого, очень трудно и до чертиков опасно искать место для поддержания внебрачных отношений с ассистенткой. Линда Дейл (она требовала, чтобы ее называли обоими именами и просто на Линду не отзывалась) сказала, что хочет в кои-то веки пообедать с ним в ресторане, как человек, лечь спать в нормальную постель, проснуться среди ночи и в полусне любить его, а потом повторить в душе утром. Берт не сходил с ума по Линде Дейл, она капризничала, вечно чего-то требовала и была совсем девчонка, но она высказала ему все это, когда он позвонил в офис, и что ему было делать? Остаться на ферме?
Берт был в офисе, когда мать позвонила сказать про Кэла. Он прыгнул в машину и нарушил все правила дорожного движения, преодолев двухчасовую дорогу до больницы в Шарлоттсвилле меньше чем за полтора часа, — как сделал бы любой отец. Времени заехать домой и привести все в порядок не было. Он об этом и не подумал.
Иногда Беверли и Берту трудно было вспомнить, из-за чего все рухнуло. Когда Беверли рыдала из-за его измены, из-за обнаружившихся в ее разобранной постели чужих красных трусов, Берт ужасался. Смерть ребенка била адюльтер по всем статьям. Смерть ребенка била все. Беверли почти понимала его логику. Если бы за боль и утрату начисляли очки, Берт, конечно, выиграл бы, и время было такое, что нужно было держаться друг за друга, ради брака или ради оставшихся детей. Но оказалось, что принять обстоятельства и простить — далеко не одно и то же. Они кое-как склеили свою семью и двинулись дальше, и пусть их брак продержался почти шесть лет после смерти Кэла, ни один из них не вспомнил бы этих лет. Горе, пережитое врозь, отдалило их друг от друга гораздо раньше.
Не Кэл положил конец браку Беверли и Берта, но и вины Элби в этом не было, — когда он приехал из Калифорнии, все были настолько вымотаны, что Элби ничего и делать не надо было, сиди себе да смотри, как все катится под откос. Оказалось, одного его приезда было достаточно. Пять лет, два месяца и двадцать семь дней спустя после смерти Кэла Элби бросил коробок горящих спичек в мусорную корзину в рисовальном классе школы Шери в Торрансе. Тереза позвонила Берту, измученная, в слезах, и рассказала, что Элби забрали в изолятор для малолетних преступников. Берт повесил трубку и заставил Беверли просить бывшего мужа об одолжении. Когда дело было сделано, Берт перезвонил Терезе — сообщить, какая она негодная мать. Утро субботы, а она даже не знала, куда их единственный сын уехал на велосипеде. Он сказал, что детям с ней плохо, что она подвергает их опасности и что у нее нет выбора, кроме как отправить Элби к нему. Берт говорил из кухни, где Беверли тушила лук, собираясь делать бефстроганов на обед. Она выключила огонь под сковородой и медленно поднялась в комнату Кэролайн. Кэролайн уехала в колледж, и Беверли теперь часто пряталась в ее комнате. Берту никогда не приходило в голову искать ее там.
Конечно, Тереза могла бы многое сказать в ответ, но в выспренно жестоких словах ее бывшего мужа была правда: она не сумела уберечь Элби. Не то чтобы она думала, что Берт сможет, но другие приятели, другая школа, другой конец страны могли дать Элби шанс. В понедельник утром позвонил директор школы, сказать, что Элби и других мальчишек не допускают к занятиям, пока идет расследование, и если их вину установят (что было вероятнее всего: свидетели видели, как мальчишки выбегали из горящего здания в субботу утром, и они сами признались, что устроили поджог), то исключат. Во вторник Тереза перезвонила Берту. И посадила Элби на самолет.
Элби, которому было почти пятнадцать, дошел до заднего двора, бросил чемодан, сел в белое кованое кресло и закурил. Его отец все еще сражался с импровизированной коробкой из огромных, склеенных скотчем листов картона, в которую упрятали велосипед, лежавший сзади в фургоне. Берт уже сказал Элби, пока они ехали из Далласа, что Беверли сегодня не ужинает дома. По четвергам Беверли занималась французским в местном колледже, а потом ужинала с товарищами по учебе, и они практиковались в разговорном французском.
— Она пытается найти себя, — сказал отец, и Элби выглянул в окно.
— Как же он доберется домой из аэропорта? — спросил Берт, когда Беверли объявила, что ее не будет. Кто его тянул за язык?
Распаковав велосипед, Берт торжественно выкатил его из гаража, словно подарок в рождественское утро. Он хотел сказать: «Смотри! Отлично доехал, ни царапинки!» — но осекся, увидел пачку сигарет и, что было куда тревожнее, красную одноразовую зажигалку, лежавшую на столе перед сыном. У велосипеда, похоже, не было стопора, так что Берт прислонил его к одному из кресел во дворе.
— Тебе нельзя иметь при себе зажигалку, — сказал Берт, но прозвучало это более вопросительно, чем он намеревался.
