Читать книгу 📗 "Столица - Менассе Роберт"
Он расплатился, пошел дальше. Пересек бульвар Анспах, увидел по левую руку красивый старинный торговый фасад, вроде бы модный ювелирный магазин, направился туда, почему? Украшения ему не нужны. Труди умерла. Да она никогда и не интересовалась драгоценностями. Все дело в фасаде. На вывеске над магазином стояло — «Mystical Bodies» [135]. Он взглянул на витрину. Иглы и штифты, с камешками на одном конце, рисунки — что это? И в конце концов сообразил: здесь предлагали татуировки и пирсинг.
Он вошел. Молодой человек, сидевший за большим пустым письменным столом, вполне подошедшим бы для кабинета президента страны, посмотрел на него.
Эрхарт сказал, что хочет сделать тату. Ситуация казалась ему совершенно нереальной и одновременно объемной, как яркий сон. Он думал, что сами татуировщики всегда с ног до головы в накалках, но у этого молодого человека тату не было, по крайней мере он их не видел.
— Вы желаете…
— Да, — сказал Эрхарт, снял пиджак, вытянул руку: — Я хочу двенадцать пятиконечных звезд вот здесь, вокруг этого… на этом синяке.
— Это гематома.
— Да.
— И я должен татуировать на ней звезды?
— Да, пожалуйста.
— Но зачем?
— Разве она выглядит не как Европа?
— Простите?
— Ну, смотрите! Вот Иберийский полуостров, а вот тут однозначно Сапожок, а?
— Италия?
— Да. А там — Греция. Это же очевидно.
— О’кей, если сильно напрячь фантазию. Но пропорции нарушены, это… нет, это не Европа, это карикатура. Так или иначе, синяк пройдет… по крайней мере, я надеюсь.
— Я вижу в этом пятне Европу. И вдобавок хочу звезды. Сколько это будет стоить?
— Нет. Я ничего делать не стану. У вас повреждены кровеносные сосуды, капилляры полопались, чистого рисунка не выйдет, тут я бессилен. Я бы не трогал это место. А через несколько недель «Европа» так и так пропадет. Звезды останутся, но основа исчезнет, и зачем тогда…
— То есть никаких звезд для исчезающей Европы?
— Простите, делать тэту я не стану.
Никто в Ковчеге представить себе не мог, какую неистовую бурю вызовет в Комиссии Jubilee Project. А ведь эта буря предупреждала о себе точно так же, как обыкновенно предупреждают о себе все мощные бури, — прямо-таки жутковатым затишьем.
Сперва бодро отозвался Евростат. Ответ был подробный, нашпигованный цифрами, но бесполезный.
— Статисты! — пожав плечами, по-немецки сказал Богумил Мартину.
— Ты имеешь в виду: статистики!
— Да.
Если отбросить числовые таблицы, формулы и графики, Евростат сообщил нечто такое, что заставило ошеломленного Мартина трижды перечитать справку, а потом еще целый час недоверчиво смотреть на нее. По сути, референт Евростата писал, что во всех основанных на статистике расчетах индивид представляет собой возмущающий фактор, думал Мартин. Можно прочесть информацию и так: в конечном счете Бог с Его неисповедимой волей превращает все имеющиеся статистические данные о людях в макулатуру.
Известно, сколько девяностолетних женщин и мужчин сегодня живет в Европе. Известно и что с повышением возраста разрыв в вероятной продолжительности жизни между женщинами и мужчинами сокращается все больше. По статистике, сейчас девяностолетние женщины могут в среднем рассчитывать на еще четыре года жизни, а мужчины — на три и три четверти года. Число выживших в Шоа в 1945 году можно только оценить. Данные о соотношении мужчин и женщин вообще отсутствуют. Но если исходить из того, что разница в ожидаемой продолжительности жизни между мужчинами и женщинами с повышением возраста и без того выравнивается, и произвести приблизительный расчет ожидаемой продолжительности жизни уцелевших в Шоа без половой дифференциации, чтобы таким образом установить, сколько их, по всей вероятности, живы до сих пор, то такая попытка обречена на неудачу, ибо ожидаемая продолжительность жизни в разных странах неодинакова, а распределение уцелевших по этим странам неизвестно. Ведь когда речь идет об уцелевшем в Шоа, совсем не одно и то же, живет ли он в Германии, в Польше, в России, в Израиле или в США. Кроме того, необходимо учитывать, состоятельный ли это человек или живущий за чертой бедности. Согласно оценке, сделанной неким израильским демографом в 2005 году (см. примечание), 40 процентов уцелевших в Холокосте живут на грани или за чертой бедности. Этим людям, безусловно, выпали наихудшие карты, и есть соблазн предположить, что к настоящему времени никого из них в живых уже не осталось, однако подтвердить такое предположение невозможно, ибо против этого свидетельствует другая статистика: люди, в юности подолгу голодавшие, имеют большую ожидаемую продолжительность жизни и в преклонном возрасте тоже скорее приспосабливаются к лишениям, нежели те, кто никогда не испытывал физиологической необходимости приспособиться. Однако, как известно, от эпидемического голода страдали не только уцелевшие в Шоа, но и значительные доли гражданского населения в затронутых войной или оккупированных областях, потому-то и не существует формулы, посредством которой можно было бы отдельно рассчитать ожидаемую продолжительность жизни и вероятное число поныне живущих людей, которые уцелели в Шоа.
Затем референт Евростата вернулся к вышеупомянутой ожидаемой продолжительности жизни нынешних девяностолетних. «Если исходить из того, — писал он, — что самые молодые из еще живых сейчас людей, уцелевших в Шоа, родились в 1929 году (ведь в концлагерь они должны были попасть минимум в 16 лет, всех, кто моложе, немедля отправляли в газовые камеры), тогда на основе статистики ожидаемой продолжительности жизни нам известно только одно: определенное число уцелевших, должно быть, еще живы. Но даже знай мы точное их количество, мы не могли бы сказать, справедлива ли применительно к ним означенная статистика, то есть отвечают ли они среднестатистическому показателю. Всем им должно быть за девяносто, а значит, теоретически они могут в среднем прожить еще три и три четверти или четыре года. Однако возможно, что уже в течение года сто процентов неизвестного нам числа умрут или же все сто процентов по-прежнему будут живы. То и другое лежит в пределах вариаций». А дальше шла фраза, которая сейчас плясала перед глазами Мартина, словно напечатанная заглавными буквами: «ЭТО БОЛЕЕ НЕ СТАТИСТИКА. ЭТО СУДЬБА!»
Мартин переслал эту справку Ксено, снабдив ее комментарием. Предложил до поры до времени оставить открытым вопрос, помещать ли в центр юбилейного торжества как можно больше уцелевших в Шоа (коль скоро удастся их собрать), или небольшую, репрезентативную группу (делегатов разных стран), или, к примеру, одного представителя. Сейчас самое главное — заручиться поддержкой идеи вообще: юбилей должен быть воспринят как возможность показать широкой европейской общественности, что Комиссия не просто «блюстительница союзных договоров» (как гласит сайт Комиссии), но в первую очередь блюстительница много более серьезной и важной клятвы, что провал европейской цивилизации, подобный Освенциму, никогда более не случится. Эту «вечную клаузулу», писал Мартин, надлежит представить как подлинное сердце Комиссии, ибо именно она делает Комиссию не абстрактной «бюрократией», а «нравственной инстанцией», причем благодаря приглашению последних свидетелей Шоа можно установить нужную эмоциональную связь общественности с работой Комиссии. Плохой имидж Комиссии в конечном счете коренится в том, что ее рассматривают как аппарат чисто экономического сообщества, которое проводит экономическую политику, отвергаемую все большим количеством людей. Пришла пора решительно напомнить о главной идее, словами Жана Монне: «Все наши усилия суть урок нашего исторического опыта: национализм ведет к расизму и войне, радикальный результат — Освенцим».
По этой причине первый председатель Еврокомиссии, немец Вальтер Хальштейн [136], держал свою речь по случаю вступления в должность именно в Освенциме. Позднее эту идею подхватили председатели Комиссии Жак Делор и Романо Проди [137]. И новый председатель тоже выступил 27 января на торжестве по случаю годовщины освобождения Освенцима, заявив, что «экономическое переплетение наций есть не самоцель, рассчитанная просто на генерацию экономического роста», но «необходимая предпосылка для более глубокого понимания европейского проекта, а именно предотвратить в будущем национальное упрямство, то есть в конечном счете национализм, который ведет к ресентиментам и агрессиям против других, к расколу Европы, расизму и в итоге к Освенциму».
