Читать книгу 📗 "Энтомология для слабонервных - Качур Катя"
– Но вы его даже не попробовали, – привычно вздохнула Улька.
– Я и так вижу. – Лея вышла из-за стола, села на диван и надела Золушкины туфельки. – Пойду пройдусь. У вас сегодня дрэк[38], а не компания.
– Ну да, – сказала вдогонку Оленька, – а потом, когда посуда будет вымыта и мама присядет отдохнуть на диван, она придёт и скажет: «Я бы поела…»
Августовское небо затянуло серой марлей, пошёл мелкий дождь, будто просеянный через несколько слоёв материи. На грунтовой тропинке, исполосованной липкими следами бродяг-улиток, вспучились мокрые кратеры, секунду за секундой превращаясь в тонкую слизистую плёнку. Оппозиционная Лея шла по этой плёнке на каблучках, прикрывая голову скособоченным зонтом, какие валялись в недрах старого дивана. Выпрямленная спина обозначала протест, задранный подбородок выдавал крайнюю степень оскорбления. Проходя мимо могучей яблони с тяжёлыми плодородными ветвями, Лея зацепилась носком за пробившийся сквозь тропинку корень (Аркашка три лета подряд собирался его выкорчевать). Поскользнулась, попыталась сбалансировать себя кривым зонтом, но только усугубила неустойчивое состояние и рухнула на землю. Даже с веранды было слышно, как что-то адски хрустнуло.
– Только не это! – Улька выскочила из-за стола и кинулась на подмогу. – Где болит? Что сломали? – Она поднимала тяжёленькую Лею, освобождая от зонта и пытаясь прислонить её к яблоневому стволу. – Бабушка, скажите что-нибудь!
– Вы убили меня, нелюди, – кряхтела Лея, сопротивляясь Улькиным рукам. – Я умираю. У меня всё болит.
Улька, всё-таки усадив её под яблоню, прощупывала каждую косточку на руках и ногах. Лея стонала, по румяным щекам на масляную шею текли горючие слёзы.
– Вовка, срочно беги к телефону, вызывай скорую! – кричала Улька, отправляя сына в ближайший пансионат. – Мелочь не забудь!
Вовка оседлал велосипед и было разогнался, как под колеса ветром выкатило Леин корявый зонт. Полотнище его сорвало со спиц, а ручка сломалась пополам.
– Мам! Да это трость так хрустнула, а не кости! – Вовка поднёс к Ульке искалеченный зонт и рассмеялся.
– Фууу, – с облегчением выдохнула Улька. – Всё равно гони, пусть приедет скорая. Только будь осторожен, дорога мокрая.
Дорога, впрочем, высохла мгновенно, с листьев на глазах испарилась влага. Над дачным массивом выкатило яркое солнце, а внезапный трёхминутный дождь, похоже, только и был послан для того, чтобы наказать Лею. Оправившись от испуга, она всё равно капризничала и не хотела вставать, жалуясь на боль.
– Я умираю, у меня перелом, смотри, как отекла голень!
– Это просто синяк, – утешала Улька, – сейчас что-нибудь приложим.
Она побежала внутрь дома, в дальнюю тёмную комнату, где стоял старый довоенный сейф, доставшийся Гинзбургам от прежних хозяев вместе с дачей. Хранить в нём было абсолютно нечего: ни лишних денег, ни украшений, кроме Баболдиных золотых часов, в семье не водилось. Почесав голову, Аркашка приспособил его под аптечку. В тёмный металлический склеп, подальше от солнечных лучей, напихали бумажные блистеры фталазола, аспирина, сульфадиметоксина, а также бинты, баночки йода, зелёнки и пару флаконов гвоздичного одеколона от комаров. Закрывался сейф на тяжёлый ключ, который постоянно торчал в двери. Рядом находился кодовый замок: залапанная панель с кнопками и металлическое кольцо посередине. При правильном наборе цифр кольцо нужно было опустить вниз, и замок срабатывал на открытие. Но кода никто не знал, поэтому Аркашка заклеил его пластырем и сверху написал: «Не трогать!» Дверь открывали ключом, а точнее, никогда её не закрывали. Улька застыла перед аптечкой, рассматривая три полки таблеток и жидкостей. В нос ударили лекарственные пары, запахло больничной тоской. Ничего из ассортимента сейфа не годилось в помощь Лее. Улька вдруг вспомнила, как Баболда прикладывала к местам ушибов ледяной кувшин со сметаной из погреба. Кинулась к холодильнику, но ничего подходящего, кроме замороженной говядины, не нашла. Взяла увесистый шмат, вернулась к стенающей Лее и обложила мясом её ногу ниже колена. Под бабку же подстелила несколько старых пальто, снятых с гамака, а сверху между ветвями яблони натянула наподобие тента, чтобы защитить Леину голову от солнца. К этому моменту из пансионата вернулся Вовка, сообщив, что скорая приедет не скоро.
– Как не скоро? – уточнила Улька. – Она же скорая?
– Максимально не скоро, – ответил Вовка, – они спросили, угроза жизни есть? Я сказал, нет. Они говорят, у нас только один стажёр без машины. Сейчас отправим вам его с чемоданчиком на автобусе.
– А, ну это только к вечеру. – Улька обняла сына и кивнула на засыпающую Лею. – Надо было сказать, что она умирает.
– И тогда бы реально умирающему человеку не хватило врачей, – ответил справедливый Вовка.
– Ты прав, ты прав…
* * *
Стажёр открыл калитку дачи в тот момент, когда Лея богатырски спала под яблоней, мясо на её ноге растопило солнцем, и это кровавое месиво активно пожирала полосатая кошка Муся. Над ними вился рой зелёных жирных мух, жужжание которых заглушало все прочие звуки. Стажёр, бледный, как спирохета, и примерно такой же внешне, дошёл до дома и постучал о деревянную опору веранды:
– П-простите, у вас там бабушку к-кошка доедает, – сказал он дрожащим голосом. – Давно она умерла?
– Кто умер, кошка? – вытаращила глаза Улька, тоже задремавшая на диване.
– Бабушка, – уточнил стажёр.
Улька вскочила, схватилась за сердце и снова рухнула на диван. Стажер пугливыми руками открыл запылённый чемоданчик, накапал на марлевую салфетку нашатыря и приложил к Улькиному носу. Она вновь дёрнулась, больно ударившись головой о деревянный подлокотник, и не своим голосом на всю округу завыла:
– Лея умерла! Леееееяааааа!
На крик сбежались дети, через забор перепрыгнул Иван Петрович Козявкин, на террасу метнулся приехавший с работы Наум.
– Это я виновата, я-аааа!!! – кричала Улька, обалдевшая от нашатыря. – Не уследила! Не накормила перед смеееертью.
Все ринулись утешать Ульку, толкая друг друга и сбивая с ног, Лина в страхе рассыпала шахматы, и они со зловещим звуком покатились за диван и под обеденный стол, Вовка целовал маму, Наум, сняв с себя майку, обмахивал её лицо, Козявкин развёл мёд в холодной воде и пытался дать Ульке как успокоительное. Хилый стажёр совсем растерялся в этом круговороте и уже сам готов был лишиться сознания, как раздался оглушающе тихий голос Оленьки:
– Так вот же она!
Домочадцы и соседи кинулись в небольшой проём веранды и застыли, как персонажи гоголевского «Ревизора». К дому, по узкой грунтовой тропинке на каблуках ковыляла Лея. В поднятой правой руке она держала за шкирку толстую полосатую Мусю, в пасти которой насмерть был зажат шмат истерзанной говядины. Муся вяло извивалась, вращая пушистым животом. Шмат говядины висел безнадёжно.
– Уля! Наум! Иван Петрович! Эта зараза сожрала наше мясо. Мы остались без обеда! Сколько времени? Я бы уже поела!
Иван Петрович хлопнул себя по бёдрам, Наум гулко захохотал, Улька сползала виском по крашеному бревну веранды, а стажёр, попятившись назад, наступил на безголового Лининого ферзя, поскользнулся и с размаху рухнул на спину. Та же братия кинулась спасать стажёра, но он сел на попу, замахал руками и подтянул к себе пыльный чемоданчик.
– Всем тихо. Мне нужно написать отчёт по вызову.
– Пишите, вызов ложный, все живы, – подсказала Улька.
– Как фамилия? – пытаясь держать субординацию, строго спросил спирохетный стажёр.
– Гинзбург!
– Перельман!
– Козявкин! – послышалось со всех сторон.
– Итак, Гинзбурги, Перельманы и Козявкины! – Стажёр встал, отряхивая тощие брюки. – Идите все к чёрту!!! И будьте уже здоровы!
В электрическом биеньи
Следующим летом Петюня сделал Лее предложение. Но не руки и сердца, а дороги с ветерком вдоль полей и огородов. На своём доведённом до совершенства чёрном фаэтоне. Лея, как истинная леди, закатывала глаза и капризничала, но Петюня был убедителен. В итоге после девяти вечера, когда жара спа́ла, он со свистом тормозов припарковался возле калитки, дошёл до дома, взял Лею под руку и повёл по узкой тропинке к своему вороному коню. Лея прихорошилась. Надела Наумовы туфли, голубое платье в оборку и широкий шифоновый палантин, который Зойка привезла из заграницы. Губки обмахнула розовой помадой, попросила Ульку накрасить ей в тон ногти. Петюня натянул отглаженные широкие штаны и белую рубаху.
