Читать книгу 📗 "Энтомология для слабонервных - Качур Катя"
– Петь, может, кружку? – толкнула его в бок Улька. – Ты эту чашку одним глотком выпиваешь! Замучилась тебе наливать.
– Неееет, – протянул Петюня. – Из кружек и плошек я всё казённое детство хлебал, дай насладиться вволю.
– Да, – поддержал Козявкин, – пить из тонкого фарфора – особый шик. Даже для нас, мужланов.
– Какой это фарфор, – фыркнула утомлённая Лея. – Вот у Груни с Борисом фарфор! «Мадонна»! Высокая живопись! А это – дрэк!
– На этот дрэк я всю зарплату ухлопала, – обиделась Улька, вращая кобальтовую чашку с кружевной позолотой по краю. – Вот уже и стёрлась немного. Щас достану стаканов гранёных, сколотых, и будете тут рассуждать, эстеты чёртовы.
Эля среагировала на знакомое слово, раздула тонкие ноздри, но тут же выдохнула, поняв, что далека от рабочих проблем. Сладкий июльский воздух обволакивал, убаюкивал, тянул ко сну. После чаепития все расползлись по диванам, кроватям, лежакам. Элька растянулась в гамаке, рассматривая на голых ногах тень от листвы, дырявую, словно побитое молью одеяло. Лея храпела на раскладушке, прикрытая лёгкой простыней. Дети залезли на дачный туалет, устроив там военный штаб. И лишь Улька, несущая вечную кухонную вахту, встала к раковине. Намылив гору посуды, она осторожно вертела под струёй холодной воды синие тонкие чашки. Аркашка щёлкнул затвором новенького фотоаппарата ФЭД‐5В, и на плёнке, а затем и в пухлом семейном альбоме осталась она – уже подуставшая сорокалетняя Улька в старой мужниной рубашке с закатанными рукавами. Голые, ещё упругие, спортивные ноги и чашечка в руках. Фея дачного очага, царица пышных обедов, бессонная золушка-посудомойка, вечная богиня, вечная служанка…
Стрептоцид
Зойка вернулась на дачу к середине августа. Олимпиада отгремела, мишка на всех телеэкранах страны улетел в небо, народ оделся в футболки с пятью олимпийскими кольцами. Перельман привезла мешок сувениров – от значков до бутылочных открывашек с праздничной символикой. Она была свежей, взволнованной, неугомонной. Впервые познакомившись с Элей, не отходила от неё ни на минуту.
– А давайте устроим пикник на берегу Волги! – сыпала Зойка идеями.
– Устроим, значит, Улька всё приготовит, напечёт беляшей, выжмет сок, соберёт палатку, возьмёт сменную одежду детям, оставит обед и ужин Лее, и все, счастливые, отправятся на речку, – съязвила обалдевшая от суеты Ульяна.
– Ни в коем случае! – заявила Зойка. – Мы всё сделаем сами.
В итоге Зойкина с Элей возня не привела ни к чему. Ульку, решившую один день полежать в гамаке, завалили вопросами.
– А где лежит фарш?
– А почему он ещё не накручен?
– А как готовить тесто?
– А где детские надувные круги?
– А как заштопать палатку?
– А что сварить Лее на обед?
– А почему бабка сопротивляется?
– Уля!!!! Да помоги уже!
Улька, мысленно послав всех к чёрту, встала к плите. На следующий день, с провизией и тюками, компания собралась перед калиткой. Палатку, котелки и продукты Петюня обещал подвезти на машине. Но сам развлекаться не смог, сославшись на важные дела. Наум Перельман тоже не поехал, набрав кучу обувных заказов перед началом новой недели. К Козявкину прибыли важные клиенты за мёдом, и он возился на своей пасеке. Лея, чураясь дневного солнца и суматохи, также осталась дома. Остальные, взвалив на себя рюкзаки, потащились к Волге вниз по склону, вдоль дачных просек, мимо кособоких домиков, мимо старых колодцев, мимо чужих дворов с лающими собаками и ленивыми котами на заборах. Перед тем как отправиться в путь, Улька долго рассказывала Лее, где что лежит и как включать электроплитку, дабы разогреть еду. Лея, обиженная, поджавшая губы, слушала невнимательно.
– Развлекайтесь, – уязвлённо сказала она. – Какое вам дело до старой Леи? Будет ли она голодать. Или вовсе умрёт.
Но тем не менее, как только компания покинула дом, открыла холодильник, достала запечённое мясо, полила томатным соусом и тут же с аппетитом его умяла. Потом, походив по дорожкам взад-вперёд, отправилась к Науму посмотреть, как тот работает, и развлечь себя разговорами. Наум, сгорбившись над изящной замшевой туфелькой, пришивал подошву. Втыкал тонкое шило-крючок с внешней стороны, на ощупь ловил подготовленную другой рукой петлю прочного рыболовного шнура и вытягивал его наружу.
– Почему ты не шьёшь на машинке, Наум? Зачем каждый стежок делаешь руками?
– Машинка забирает часть моей любви, Лея, – не отрываясь от дела, отвечал Перельман, – а пальцами я передаю свои чувства замше, а она в свою очередь ножке той дамы, которая будет эти туфли носить.
– Ты знаешь эту даму? У тебя с ней адюльтер? А как же Зоя? – Лея делала драму из всего, что её окружало.
– Я знаю эту даму. У меня нет с ней адюльтера. Но она тоже хочет носить красивые туфли.
– Ты просто морочишь мне голову, – заключила Лея и от скуки вновь вернулась к холодильнику.
На полке стояла большая бадья борща. Улька говорила, что специально отлила первое в маленькую кастрюльку, чтобы легче было разогреть. Но Лея этого не помнила. Она ухватилась за две ручки, прижала эмалированную посудину к себе и потащила к электроплитке. Пользоваться плиткой Лея тоже не умела. Улька предупреждала, что сначала нужно включить вилку в розетку, а затем повернуть правую ручку. Потому что борщ разогревается на большой правой конфорке. Но Лея не помнила и этого. Она выкрутила до отказа левый регулятор, поняла, что ничего не греется, включила плитку в сеть и вернулась на диван. Поиграв с кошкой упавшей яблоневой веткой, Лея почувствовала, что голодна, и вернулась к борщу в полной решимости разобраться с механизмом. Приподняла крышку кастрюли, увидела замерзшие островки белого жира на свекольно-красной поверхности и втянула носом воздух. Запах Улькиного борща окрылял. Лея давно призналась себе, что вкуснее невестки никто в семье не готовит, что она вобрала в свою стряпню лучшие традиции кухонь обеих ветвей Гинзбургов, что после её пищи успокаивается желудок и не бурлят кишки. Но всё равно при любом случае щипала Ульку едкими фразочками: «А зачем столько соли? Я что огурец, чтобы меня засаливать? А почему так густо? Мой желудок не стальной, чтобы переваривать жидкий асфальт. А где сметана? В этом доме что, уже и сметаны не найдёшь? Зачем столько сметаны? Я же не блин, чтобы в ней валяться!»
В данный момент высказать своё «фи» было некому. Лея подвигала кастрюлю взад-вперёд, подёргала за шнур плотно сидящую в розетке вилку, оперлась на левую, улиткообразную конфорку… и с воем отдёрнула обожжённую руку. Красная, повторяющая спиральную форму горелки полоса жирной гусеницей вспухла на краю ладони. Лея чертыхнулась, затрясла кистью и побежала к аптечке в дальней комнате. Сейф был закрыт, ключ торчал в замке, но Лея почему-то в агонии начала тыкать на кодовые кнопки и тянуть вверх-вниз за кольцо, хотя на пластыре, наискосок перекрывающем шифр, красовалась надпись синей ручкой «Не трогать!». В замке что-то хрустнуло и затрещало. Лея в болевой истерике стала крутить ключ, но тот уже не работал. Плюнув в буквальном смысле на дверь сейфа, она выскочила на веранду и что есть мочи заверещала:
– Помогите! Умираю! Убили! Спасите! О, горе! Вэй из мир!
Первым её крик услышал Наум, бросив туфлю и кинувшись на подмогу. Увидев красную руку, он начал дуть на неё горячим воздухом, отчего Лея возопила ещё громче.
– Бегите, помогите, достаньте из аптечки стрептоцид!
Наум, вмиг оправившись от шока, увидев, что Лее ничего не угрожает, отвёл её к раковине, включил холодную воду (другой на даче и не было) и сунул её ладонь под мощную струю. Боль притихла, Лея пришла в себя и скомандовала:
– Принеси мне стрептоцид из нашей аптечки!
Наум подёргал дверь аптечки, поелозил в замочной скважине ключом, потыкал кнопки, заклеенные пластырем, но безуспешно. Затем метнулся в свой дом и принёс обувную коробку с бинтами, перекисью водорода, зелёнкой, йодом и прочими лекарствами.
– Стрептоцид есть? – спросила Лея.
