Читать книгу 📗 "Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Цунвэнь Шэнь"

Байхэ брала исток на границе Сычуани, и во время весеннего паводка по ней можно было на лодочке доплыть до Сюшаня [123]. В границах же Хунани последней пристанью была как раз та, что в Чадуне. Хотя возле городка река была шириной в половину ли, осенью и зимой, когда уровень воды опускался, русло не достигало и двадцати чжанов, остальное — каменистые отмели. Дальше по течению лодка идти не могла, поэтому груз назначением в Восточную Сычуань спускали на берег. Добро, направляемое в другие места, взваливали на плечи носильщики и тащили дальше на еловых коромыслах, а то, что, наоборот, приходило из других городов сюда, тщательно упаковывали и тоже уносили на людской тяге.

Внутри городских стен был расквартирован гарнизон, сформированный из бывших войск цинского Зеленого знамени [124], кроме того, там находилось примерно пятьсот местных дворов. (При этом, кроме владельцев полей и масляных лавок, а также мелких буржуа, что спекулировали на масле, рисе и хлопковой пряже, почти все были приписаны к гарнизону в статусе военных.) Здесь, за городской стеной на улице Хэцзе, в маленькой кумирне располагалось внутреннее таможенное бюро, на дверях которого вывешивали длинное верительное знамя. Начальник бюро жил в городе, батальон же остался в ямыне прежнего полковника, и кроме звуков горна, что каждый день раздавались с городской стены, ничто не напоминало людям о том, что в их поселении расквартированы солдаты. Зимой внутри городских стен повсюду просушивали одежду и овощи. Под стрехами висели мешки из пальмового волокна, доверху набитые каштанами, фундуком и прочими орехами. По дворам с кудахтаньем носились разноразмерные куры. Иногда возле домов кто-то укрощал древесину пилой или рубил дрова, складывая нарубленное слой за слоем, будто в пагоду. Или можно было увидеть почтенных дам в выстиранных и накрахмаленных дожестка синих платьях с повязанными поверх них белыми узорчатыми передниками, которые трудились под неторопливую беседу, залитые солнечным светом. Жизнь с ее бесхитростными заботами текла неспешно и спокойно, изо дня в день одно и то же. Скука размеренной жизни подогревала интерес к интимному, подстрекала ко всякого рода мечтаниям. Все жители этого маленькою городка, каждый человек в каждый момент каждою дня страстно жаждал любви или страдал от ненависти. Но о чем думали все эти люди? Кто знает. Живущие повыше могли выйти за ворота и полюбоваться красотой течения реки и красотами противоположного берега; когда показывалась лодка, было видно, как ее тянет по отмели толпа людей. Жившие ниже по течению привозили в городок изысканные закуски и заморские сласти. Когда приходила такая лодка, дети не могли думать ни о чем другом. Взрослые же, взрастив выводок цыплят или двух-трех поросят, могли обменять их у лодочников на пару золотых серег, два чжана первоклассной черной ткани для казенных нужд, бутыль хорошего соевого соуса или закаленное стекло для керосиновой лампы. Именно такие вещи и занимали умы большей части жителей. Тишина и спокойствие царили в городке даже несмотря на то, что в нем пересекались торговые пути Восточной Сычуани.

Но на крошечной улочке Хэцзе за городской стеной все обстояло совсем по-другому. Были там и постоялые дворы для торговцев, и цирюльни, а кроме того — харчевни, лавки с разными товарами, соляные и масляные ряды, пошивочные мастерские — для всего нашлось место, все служило к ее украшению. Была также лавка, где продавали шкивы из сандалового дерева, бамбуковые тросы, кастрюли и сковороды, а еще были дома вербовщиков лодочников. Перед маленькими харчевнями выстраивались длинные столы, где можно было получить жареного, в желтой корочке, обряженного в красные нити острого перца карпа с тофу в глиняных мисках, рядом с которыми красовались обрезанные коленца бамбука, хранившие в себе большие красные палочки для еды. Кто желал раскошелиться, садился за такой стол и вытягивал пару палочек, и тогда к нему подходила добела напудренная женщина с выщипанными в тонкую линию бровями и спрашивала: «Братец подпоручик, не желаете ли наливки? Не желаете ли ханшина? [125]»

Те, в ком играло пламя настоящего мужика, шутливо, как завсегдатаи, разыгрывали возмущение со словами: «Наливки? Я тебе дите, что ли, наливку мне предлагать!» Тогда бамбуковый черпак нырял в большой чан и струился в глиняную чарку крепкой водкой, которую тут же подавали к столу. В лавках разных разностей продавали американские лампы и керосин, свечи и бумагу. В масляной лавке было тунговое масло; в соляной — голубая хоцзинская соль. В суконных рядах можно было добыть хлопчатобумажную пряжу, ткань, хлопок, а также черный креп, который обычно наматывали на головы. А в лавочках лодочных снастей и вовсе чего только не находилось — иногда у входа в ожидании своего покупателя мог лежать даже якорь весом в 100 цзиней, а то и больше. Те, кто жил наймом лодочников, также обитали на улице Хэцзе; двери этого дома были открыты с утра до ночи, и через них туда-сюда сновали одетые в синие сатиновые куртки [126] судовладельцы и неприбранные лодочники. Это место напоминало чайную, только чаем здесь не торговали, не было и курилен, однако посмолить никто не запрещал. Хоть сюда и приходили по делу, все лодочники, все гребцы и бурлаки соблюдали непременное правило: не ссориться, ведь собирались здесь главным образом затем, чтобы «поболтать». «Болтовня» в первую очередь касалась «большого начальника»; обсуждали местные события, торговлю в обеих провинциях, «новенькое» в нижнем течении. Встречи и сбор денег проходили по большей части именно здесь, здесь же и бросали кости, по количеству выпавших точек определяя победителя. Торговый интерес этих людей сводился к двум вещам: лодкам и женщинам.

В любом торговом городе рано или поздно возникают обязательные институции; у торговцев и моряков есть определенные потребности, и вот в этом крошечном пограничном городке, в домах на сваях по улице Хэцзе, появились некие дамы. Эти девушки либо приходили из окрестных деревень, либо вслед за солдатами сычуаньской армии после того, как тех перевели в Хунань; они носили платья из поддельного заморского шелка поверх штанов из набивной ткани, выщипывали брови в тонкую линию и сооружали огромные прически, надушенные и умащенные дешевым маслом.

Днем, когда работы не было, они сидели у дверей и мастерили туфли, красными и зелеными нитями вышивая на мысках фениксов, либо расшивали поясные кошели для любимых лодочников, изредка поглядывая на прохожих, — так и коротали время. А иногда стояли у окон, выходивших на реку, глядя, как торгуют лодочники, и слушая, как они поют, карабкаясь по мачтам. С наступлением же ночи они одного за другим по очереди принимали торговцев и моряков, добросовестно исполняя долг, положенный проститутке.

Проститутки в пограничном городке были просты под стать местным нравам — встретив нового гостя, требовали деньги вперед, а уж затем закрывали двери и предавались необузданным страстям; если же приходил завсегдатай, то плату оставляли на его усмотрение. Проститутки жили в основном за счет торговцев из Сычуани, а высокие чувства берегли для лодочников. Влюбленные, покусывая друг друга за губы и шею, давали клятву, уговаривались «в разлуке с другими не баловать», и тот, что уплывал, и та, что оставалась, безрадостно коротали сорок или пятьдесят дней, сохранив в сердце образ далекого друга. Особенно тяжко терзалась женщина; она не находила себе места, и, если мужчина не возвращался в назначенный срок, часто грезила, как к причалу пристает лодка и возлюбленный, неловко спрыгнув на берег, мчится прямо к ней.

Однако бывало, что у женщины возникали подозрения, и ей снилось, как мужчина поет с мачты совершенно в другую сторону, а ее и не замечает. Те, что послабее духом, бросались во сне в реку или начинали курить опиум, сильные же характером хватали тесак и бежали прямиком к лодочнику-предателю. Их жизнь проходила в стороне от остального мира, но, когда слезы и счастье, дары любви и утраты ненависти врывались в их повседневность, они, как и другие молодые люди в любом другом месте, проникались этими чувствами до мозга костей, их бросало то в жар, то в холод, и они забывали обо всем на свете. От остальных людей они отличались разве что большей простотой, временами граничащей с бестолковостью, но и только. Мимолетные связи, долгие браки, встречи на одну ночь — то, что женское тело становилось предметом сделки, не казалось им низким и постыдным; свидетели тоже не судили так строго, как могли бы судить люди образованные, и не презирали их. Эти женщины ставили долг превыше выгоды, всегда держали слово и, даже будучи проститутками, были надежнее городских, так любивших порассуждать о добродетели.