Читать книгу 📗 "Столица - Менассе Роберт"
Теперь газета «Метро» смогла опубликовать фото свиньи, после чего в редакцию переслали еще множество снимков камер наблюдения с перекрестка на Шоссе-де-Лувен, почтамта на авеню Брабансонн и из австрийского посольства на улице Кортенберг. Все эти снимки были настолько нерезкими или смазанными, что профессор Курт ван дер Коот, который теперь вел в «Метро» постоянную колонку, не мог точно сказать, одна ли и та же свинья там заснята или разные. Стадо напугает людей, думал он, но единственная свинья, разгуливающая по Брюсселю, растрогает их, пробудит прямо-таки детскую любовь к животным, а глядишь, и легендами обрастет. Курт ван дер Коот был не враг собственной популярности и потому не собирался действовать наперекор коллективным потребностям. И уже через пять дней после публикации первого видео на Ютюбе он начал в «Метро» акцию: «Брюсселю выпало счастье завести свинью! Как мы ее назовем?»
Предложения насчет имен присылайте в редакцию. Окончательное решение через три недели. В промежутке профессор ван дер Коот публиковал серию «Свинья как универсальная метафора», демонстрируя в ежедневных выпусках широкий диапазон добра и зла, счастья и рока, сентиментальной любви, презрения и глубокой ненависти, эротики и пошлости, символом которых служила свинья, ведь одно только это животное перекрывало — как метафора — весь диапазон человеческих чувств и идеологических взглядов, от свиньи, что на рыле счастье приносит, до грязной свиньи, от «свинского везения» до «свинства», профессор дерзнул даже ступить на территорию политики и рассуждал о понятиях «жидовская свинья» и «нацистская свинья», а затем снова переключился на запретную свинью в религиях и на популярных поросят Бейба, Пигги и Хитрюжку. Серия имела у публики огромный успех, чему не в последнюю очередь способствовали иллюстрации: фотографии миленьких свинок, факсимиле старинных карикатур, изображающих императоров, генералов и президентов в образе свиней, репродукции картин, являющих свинью в изобразительном искусстве (особенно много лайков собрал рисунок Томи Унгерера, изображающий свинью, которая читает поросятам сказку: «Жил-был мясник…»), фигурки и безделушки, от свиньи-копилки до свиньи-поварихи, от объекта охоты до охотника, а также фото будничных предметов, ведь, как, к величайшему своему удивлению, выяснил ван дер Коот, практически не было таких будничных вещей, которые хоть раз не принимали форму свиньи: пивные кружки, солонки, домашние тапки, капоры, даже тостеры…
Редакция созвала солидное жюри, которое сначала составит из присланных предложений длинный список, а затем короткий и только потом назовет имя-победитель. В жюри вошли исполнитель народных песен Бартольд Габалье, актриса Сандра Валле, профессиональный футболист и король голкиперов «Жюпиле Про Лиг» Яп Мюлдер, вдова бывшего брюссельского мэра Даниела Колье, находящийся под защитой полиции после своих карикатур на пророка Мухаммеда художник Роже Лафарж, писатель и брюссельский хронист Геерт ван Истендал, знаменитый повар Ким Кинг, maître de cuisine [158] в «Золотом поросенке», и художник Вим Дельвуа, известный тем, что татуировал свои картины на свиньях. Председателем жюри и его спикером, разумеется, стал университетский профессор Курт ван дер Коот.
Ромоло Строцци был из тех, кого почти невозможно вывести из равновесия. То, что других наверняка бы удивило, у него вызывало максимум иронический настрой. Все-то он видел, все знал — так что могло его удивить? Он много всякого испытал, а чего не испытал, получил от семьи и предков как наследственный опыт. Вдобавок он был очень начитан. А на том поле, какое обрабатывал в силу своей профессии, знал каждую крошку земли, каждый камень, каждый сорняк. Вот почему он лишь неприметно усмехнулся, когда Фения Ксенопулу вдруг процитировала любимую книгу председателя, как бы невзначай, но точно по тактическому плану. Стало быть, она подготовилась, с некоторой невротической энергией. Хотя его это нисколько не удивило. Он знал, люди делают всё возможное. Ее финт не достиг цели. Неужели она вправду полагала, что он доложит председателю: «Кстати, у этой Ксенопулу тот же любимый роман, что и у вас, месье председатель». Неужели вправду полагала, что это зачтется в ее пользу?
Строцци сел за столик у кафе «Франклин», на углу улиц Франклин и Архимед, со стороны Архимед, то есть в теньке. День выдался очень жаркий, и в ожидании Аттилы Хидегкути, начальника протокольного отдела председателя Европейского совета, он хотел выкурить маленькую сигару. Ему надо было неофициально переговорить с Хидегкути о госпоже Ксенопулу и ее так называемом Jubilee Project.
Как вдруг перед ним появилась большущая свинья. Человек в нелепом костюме свиньи, полностью упакованный в розовый плюш. В руке он держал палку с плакатом. Прислонив плакат к стене дома, он сел за соседний столик, снял голову, в смысле свиную голову, открыл раскрасневшееся, потное лицо и мокрые от пота белокурые волосы. Этот мужчина, примерно ровесник Строцци, несколько раз провел розовым плюшевым рукавом по лицу и сказал официантке, которая как раз принесла Строцци кофе:
— Одно пиво, пожалуйста!.. Удивлены? Могу понять, — сказал он, повернувшись к Строцци. — Пожалуйста, не презирайте меня. Я уже который месяц безработный. В мои годы это тяжело. В конце концов я встал с плакатом на бульваре Анспах, перед биржей: «Согласен на любую работу!» И получил вот эту. Ходить с плакатом. В костюме свиньи по Европейскому кварталу. Реклама, — сказал он и снова утер пот.
Строцци оглянулся, прочел плакат:
— Многие смеются. Иные спрашивают, как я мог согласиться на такое. Неужели никто не может себе представить, на что способен человек в беде? Думаете, в нынешнюю жару расхаживать в этом костюме — большое удовольствие?
Строцци достал бумажник, официантка принесла соседу пиво, улыбнулась и спросила:
— Что-нибудь на закуску? Может быть, початок кукурузы?
Строцци бросил на стол пять евро и ушел. На другой стороне улицы настучал эсэмэс Аттиле: Встречаемся не во «Франклине»! Я в «Китти О’Ши», б-р Шарлемань.
Стоя на балкончике в одами трусах и носках, он старательно чистил щеткой костюм. На гравийных дорожках кладбища в эти жаркие сухие дни было очень пыльно, каждый шаг меж рядами могил вздымал тучи пыли, которая оседала на брючинах, въедалась в ткань пиджака. Давид де Вринд обходился со своей одеждой очень бережно. Вернувшись к жизни, после освобождения, он очень ценил добротные костюмы из первоклассного материала. Учительские доходы, конечно, были невелики, но все же он зарабатывал достаточно, чтобы шить костюмы на заказ и более не носить готовую одежду. Орудуя щеткой, он думал о хлебе. Почему о хлебе? Щеткой он работал тщательно и терпеливо, ему здорово повезло с этой щеткой, купленной сорок лет назад у Вальтера Витте, в магазине «Все для дома» на бульваре Анспах. Господин Витте лично рекомендовал ему эту щетку: «Наивысшее качество, господин де Вринд, эта щетка переживет вас, отличнейшая платяная щетка, немецкий конский волос, вручную продетый в корпус из эбенового дерева!»
На миг де Вринд замер, «Немецкий — что? Конский волос?», и вдруг заметил, что способен без внутреннего противодействия придавать качеству бытовых вещей большее значение, нежели призракам прошлого. Он купил эту немецкую щетку, которая переживет его и которая ни в чем не виновата, как, вероятно, и руки, ее изготовившие. Он чистил костюм, в комнате звонил телефон, он слышал звонки, но не принимал их на свой счет. Звук был незнакомый, да он и не ждал звонков. Все говорят, что уцелевшие в концентрационном лагере или в лагере смерти до конца своих дней не могут выбросить кусок хлеба. Недавно опять писали в газете. После смерти Гюстава Якубовича, знаменитого адвоката, защитника прав человека, его дочь сказала в интервью газете «Морген»: «Нам, детям, часто приходилось есть черствый хлеб, свежий нам давали, когда черствый был съеден, отец не мог выбросить хлеб, просто не мог, и все». Де Вринд продолжал орудовать щеткой. Гюстав, ах, Гюстав! Снова телефон. Гюстав любил первоклассные костюмы и свежий багет в корзиночках ресторанов. Никакой изношенной до дыр одежды, добротные плотные ткани! Никакого готового платья, тем паче в полоску, и никаких шапок, никаких головных уборов! Кто побывал в лагере, знал, что означало отсутствие шапки. Смерть. Вот почему после говорили: Жизнь. Свобода. Отличные ткани и непокрытая голова. Де Вринд привычно чистил костюм, стоял в трусах на балконе, натянув одну брючину на левую руку, и ритмично водил щеткой по ткани, погруженный в это движение, точно скрипач. Где-то вновь звонил телефон. У него было четыре костюма, все сшиты на заказ. Два зимних, из толстого твида, харрисского, в елочку и чуть более мягкого, донегольского, цвета соли с перцем. На переходный сезон — темно-синий из камвольного сукна и второй, полегче, но тоже теплый, из темносерого мохера. Летнего костюма он не имел. Слишком много мерз в жизни, и лето для него тоже было всего-навсего переходным сезоном. Жаркий день ему нисколько не докучал, а темно-серый мохер, который он как раз чистил, отличался удивительной легкостью. Как давно он его носит? Много лет, наверняка уже… много лет.
