Читать книгу 📗 "Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Цунвэнь Шэнь"

— Цуйцуй, ты пришла, а дедушка тоже здесь?

Лицо девочки все еще пылало, даже пикнуть было стыдно, вместо того она подумала: «Куда же пес убежал?»

А Эрлао сказал:

— Поднимайся к нам наверх! Я велел оставить для тебя хорошее место.

«Мельница в приданое, эка невидаль», — подумала Цуйцуй.

Эрлао так и не убедил Цуйцуй вернуться, и каждый пошел своей дорогой. Цуйцуй спустилась к реке, терзаемая непонятным чувством. Досада — не досада, тоска — не тоска, радость — нет, что может порадовать эту девочку? Злость? Да, пожалуй, она действительно злилась на кого-то, и этот кто-то — она сама. На берегу было слишком много народу: на отмели возле пристани, на мачтах лодок, на сваях домов — везде были люди. «Так много людей, а что интересного здесь можно увидеть?» — спросила Цуйцуй сама себя. Сперва она решила, что на какой-нибудь лодке можно найти деда, но, обыскав все вокруг, не нашла и следа старика. Она протолкалась к краю воды и увидела своего рыжего пса рядом с человеком из дома Шуньшуня, они оба глазели на веселье с лодки в нескольких чжанах от берега. Цуйцуй пронзительно окликнула собаку, пес навострил уши, поднял голову и обозрел все стороны, после чего бесстрашно ринулся в воду и поплыл к хозяйке. Добрался он весь мокрый, и, отряхнувшись, скакал теперь без остановки.

— Ну хватит, — сказала Цуйцуй. — Что ты скачешь как помешанный. Лодка же не опрокинулась, зачем ты в воду прыгал?

Вдвоем они отправились искать деда и столкнулись с ним возле лесосклада на улице Хэцзе.

— Цуйцуй, я такую хорошую мельницу видел, — сказал дед, — жернов новый, водяное колесо новое, солома на крыше — и та новая! А дамба направляет струю воды, быструю такую, и, когда открывают шлюзы, колесо начинает вертеться, как волчок.

— Чья она? — чуть неестественным голосом спросила Цуйцуй.

— Чья она? Командира Вана, что на горе живет. Я слышал, что он ее справил как приданое для дочери, вот ведь роскошь, подряд на семьсот связок чохов, и это еще не считая ветряной мельницы да утвари!

— А кто хочет его дочку?

— Большая рыба тебя съест, Цуйцуй, — натянуто засмеялся дед, глядя на нее. — Большая рыба тебя съест.

Поскольку у Цуйцуй в этом деле был свой интерес, она притворилась, что до сих пор не поняла, и переспросила:

— Дедушка, так кто получит эту мельницу?

— Юэ Юнь Эрлао! — ответил дед и тихо пробурчал себе под нос: — Кто-то завидует, что Эрлао получит мельницу, а кто-то — что мельница получит Эрлао.

— Кто завидует, дедушка?

— Я завидую, — сказал дед и хихикнул.

— Дедушка, ты пьян.

— А Эрлао еще сказал, что ты очень красивая.

— Дедушка, ты напился и с ума сошел.

— Дедушка не пьян и не сошел с ума, — ответил дед. — Пойдем к реке, посмотрим, как они уток выпускают.

Подумав, он добавил:

— Если Эрлао поймает утку, то обязательно подарит ее нам.

Стоило ему досказать, появился Эрлао и встал перед Цуйцуй, улыбаясь. Цуйцуй тоже улыбнулась. И они втроем вернулись в дом на сваях.

К реке явился с подарками сват, которого и правда снарядил Шуньшунь. Паромщик, не на шутку разволновавшись, переправил его на свой берег и повел в дом. Цуйцуй лущила горох и сперва не обратила на гостя внимания. Но, услышав с порога радостное «Счастье в дом, счастье в дом!», смутилась и побоялась оставаться в доме. Притворившись, что гоняется за забредшей в сад курицей, она схватила бамбуковую палку и, размахивая ею да покрикивая, побежала к белой пагоде.

Гость вначале завел разговор о каких-то пустяках, а когда завел речь о намерениях Шуньшуня, старый паромщик не знал что и ответить, только в замешательстве потирал большие мозолистые руки, притворяясь, что ничего не происходит, и всем видом будто бы говорил: «Годно, годно». На самом же деле старик не проронил ни слова.

Изъяснившись, сват-кавалерист поинтересовался, что думает по этому поводу сам дед. Старый паромщик, смеясь, закивал:

— Далао хочет идти по тележной колее, это очень хорошо. Но я должен спросить Цуйцуй, что она сама об этом думает.

После ухода гостя дед, стоя на носу лодки, кликнул Цуйцуй для разговора.

Цуйцуй с полным совком гороха спустилась к воде, поднялась на лодку и кротко поинтересовалась:

— Что, дедушка?

Дед засмеялся и ничего не ответил, только смотрел на внучку, склонив на плечо голову, до макушки седую, и смотрел долго. Цуйцуй устроилась на носу лодки и принялась лущить горох, опустив голову и слушая, как вдали, в зарослях бамбука, поют канарейки. «Дедушка стал так много говорить с годами», — думала она. Ее сердце еле билось.

— Цуйцуй, — сказал дед спустя какое-то время, — дядя, который к нам приходил, — ты знаешь, зачем он приходил?

— Не знаю, — сказала Цуйцуй, краснея лицом и шеей.

Дед пристально поглядел на внучку, понял, что творится у нее в душе, и обратил очи вдаль. В пустоте тумана он увидел мать Цуйцуй пятнадцать лет назад, и в сердце его всколыхнулась нежность.

— У каждой лодки должна быть пристань, у каждого воробышка — свое гнездо, — тихо сказал он сам себе.

Воспоминание о ее бедной матери больно кольнула его в сердце, но он через силу улыбнулся.

А Цуйцуй слушала, как в горах поют канарейки и кукушки, как в долине с размеренным стуком рубят бамбук, и думала о многих вещах. О том, как тигр кусал людей, о бранных горных частушках, о квадратных ямах в мастерских по изготовлению бумаги, о том, как истекает железным соком вагранка в кузнице… Она словно пыталась заново вспомнить все, что когда-то видела и слышала, чтобы не думать о том, что происходит сейчас. Хотя на самом деле она не совсем понимала, что именно происходит.

— Цуйцуй, — сказал дед, — из дома Шуньшуня приходил сват, хотел тебя в ту семью женой взять, и спрашивал, согласен ли я. А я что, я старый уже, через пару лет мне нечему будет возражать. Это твое дело, подумай сама, скажи сама. Если хочешь, то так и будет, не хочешь — тоже хорошо.

Цуйцуй не знала, что делать, притворилась спокойной и застенчиво поглядела на деда. Раз ничего не спрашивали — то и отвечать было не на что.

— Далао — человек толковый, — добавил дед, — и честный, и щедрый, если он на тебе женится, то, считай, повезло!

Цуйцуй поняла — сват приходил от Далао! Ее сердце отчаянно колотилось, лицо полыхало огнем. Так и не подняв головы, она продолжала лущить горох, бросая в воду пустые стручки и глядя, как поток тихо уносит их вдаль; это немного ее успокаивало.

Перед лицом этого молчания дед засмеялся и сказал:

— Цуйцуй, подумай несколько дней, не страшно. Лоянский мост ведь не за вечер строился, нужно время. Давеча ко мне уже приходили с этим делом, и я уже им сказал: у телеги своя дорога, у лошади — своя, и на каждой дороге свои правила. Если человек хочет, чтобы решение принимал отец, то пришлет сватов и попросит, как подобает, — это тележная колея; если будет решать сам и в бамбуковой роще у реки петь для тебя, пока не упоет, — это лошадиная тропа. Если тебе нравится лошадиная, то я верю, что он сможет петь для тебя горячие песни днем и нежные — ночью, и будет петь, пока кровью не захаркает да глотку не раздерет!

Цуйцуй не ответила, но ей очень хотелось заплакать, хотя причин на то вроде бы не было. Дед продолжил, привел в пример ее покойную мать, но вскоре и сам замолчал.

Цуйцуй печально свесила голову, а в глазах деда меж тем уже выступили слезы. Цуйцуй с изумлением робко спросила:

— Дедушка, что с тобой?

Дед не ответил, только вытер большой рукой глаза, засмеялся кудахтающим, похожим на детский смехом, спрыгнул на берег и побежал в дом.

Цуйцуй пребывала в смятении и хотела бежать за ним, но не побежала.

Небо прояснилось после дождя, и солнце принялось поджаривать людям плечи и спины. Ивы и камыш у берега, овощи в огороде — все окрепли и расцвели какой-то неистовой силой. Повсюду в траве, стрекоча крыльями, скакали кузнечики. Пение цикад на деревьях становилось все громче. Манящие взор изумрудные заросли бамбука на склонах обеих гор звенели пением канареек и кукушек. Цуйцуй ощущала, смотрела, слышала, но в то же время размышляла.