Читать книгу 📗 "Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Цунвэнь Шэнь"

— Дедушке уже будет семьдесят… Петь годами — и кто подарит ту белую утку? … Повезет тому, кто получит мельницу, а кого же мельница получит, что ей больше повезет?

Задумавшись, она вскочила и просыпала горох в воду. Стоило же ей потянуться, чтобы достать его, послышался крик человека, ждущего переправы.

Глава пятая

На следующий день, когда Цуйцуй работала в огороде у пагоды, дед снова спросил, каково будет ее решение; сердце девочки вновь заколотилось, и она, опустив голову, не ответила, знай себе выдергивала лук. Дед засмеялся и подумал: «Ну подождем, посмотрим, а то ведь если и дальше говорить, весь лук пропадет». Вместе с тем он почувствовал что-то странное, о чем и правда не стоило продолжать разговор, а потому придержал язык и какой-то натянутой шуткой перевел беседу на другие дела.

Становилось все жарче. Ближе к июню солнце палило все яростнее; старый паромщик вытащил из угла набитый пылью черный чан и даже выкроил время, чтобы сколотить несколько дощечек в круглую крышку для него. Кроме того, он выпилил из дерева трехногую подставку, а также выстрогал из бамбука большую трубку, крепко связал побегами и приладил к боку чана, соорудив снасть для черпания. Чан перенесли на берег реки, Цуйцуй каждое утро кипятила большой котел воды, чтобы залить в него. Иногда к воде добавляли чайных листьев, а иногда клали только поджаристую рисовую корку. Старый паромщик, как обычно, готовил травы и корешки, которые лечили солнечный удар, боли в животе, волдыри и нарывы, и расставлял их в доме на видном месте; завидев, что с путником что-то неладно, он тут же спешил за лекарством и из самых лучших побуждений заставлял такого путника воспользоваться его рецептом, а потом рассказывал человеку множество способов быстрого домашнего лечения (которые он сам выведал у врачей из гарнизона и колдунов). Весь день старик проводил, утвердившись на носу лодки, и его коротко стриженные седые волосы блестели на солнце, будто серебро. Цуйцуй, как и прежде, радовалась жизни, бегала вокруг дома, пела, а когда не бегала — садилась в тень дерева, что росло на высоком утесе, и играла на маленькой бамбуковой флейте. Дед как будто позабыл о сватовстве Далао, и Цуйцуй, само собой, забыла тоже.

Но вскоре опять явился сват — разузнать насчет их намерений, и дед так же, как и раньше, целиком переложил ответственность на внучку и отправил его восвояси. Позже он снова говорил с ней, но так ничего и не добился.

Старый паромщик никак не мог понять, во что уперлось дело. Ночью, лежа в постели, он часто погружался в молчаливые раздумья и заподозрил, что Цуйцуй любила Эрлао, а не Далао. Додумавшись до этого, дед засмеялся, точнее, заставил себя засмеяться — потому что испугался. Испугался и затосковал, вдруг осознав, что Цуйцуй во всем похожа на мать; испугался, что и судьбы у них будут похожие. Нахлынули воспоминания — сон как рукой сняло, он выбежал из дома и поднялся на утес возле реки, где смотрел на звезды, слушал подобный дождю стрекот кузнечиков и других прибрежных букашек; он очень долго не мог заснуть.

Это прошло мимо Цуйцуй; днем она работала и веселилась в свое удовольствие, хотя иногда что-то пускало ее маленькое сердечко в галоп. Однако с наступлением ночи она сладко засыпала.

Но в один миг все изменилось, и спокойная жизнь этой семьи была навсегда разрушена.

Эрлао из дома Шуньшуня узнал о том, что происходит в жизни брата, а Далао узнал о его сердечных делах. Оказалось, они собратья по несчастью: оба влюбились во внучку старого паромщика. Подобные случаи не считались в их краях чем-то удивительным, в пограничном районе ходила поговорка: «Огонь где угодно пылает, вода где угодно струится, луна где угодно сияет, любовь с кем угодно случится». Сыновья богатого лодочного головы влюбились в девушку из бедной семьи паромщика — это не такая уж диковина, вот только была одна сложность. Неужто, когда дело дойдет до выяснения, кто же возьмет ее в жены, братьям по чадунским обычаям придется сойтись в кровавой схватке?

До ножей братья дело не довели, но и глупости вроде «отдаю тебе любимую», которую демонстрируют трусливые жители больших городов, столкнувшись с любовными неурядицами, тоже не допустили.

Братья отправились в верховья реки, туда, где строили суда, чтобы справиться о новой лодке для семейного дела, и вот рядом с лодкой старший рассказал младшему историю своей любви, упомянув при этом, что любовь пустила корни в его душе еще два года назад. Младший брат слушал с улыбкой.

С верфи они по берегу реки дошли до мельницы господина Вана, и старший брат сказал:

— Эрлао, тебе хорошо: если станешь командиру зятем, будет у тебя мельница; а я, если все сложится, должен буду перенять у старика паром. Мне нравится, я хочу еще купить две горы рядом с речкой, посадить по границе южный бамбук, огорожу это место — и будет у меня своя крепость!

Эрлао слушал, непринужденно срезая придорожную траву серпом, похожим на месяц, а когда они дошли до мельницы, остановился и сказал брату:

— Далао, ты поверишь, что сердце этой девушки давно уже отдано другому человеку?

— Нет, не поверю.

— Далао, ты веришь, что эта мельница будет моей?

— Нет, не верю.

Они зашли на мельницу.

— И не надо… Далао, а если я не хочу мельницу, а хочу паром, и эта мысль у меня в голове тоже уже два года зреет, — ты поверишь?

Далао был ошеломлен; он посмотрел на сидевшего на жернове Эрлао и понял, что тот не шутит. Тогда он встал, похлопал Эрлао по плечу и сказал, смеясь:

— Верю, ты правду говоришь!

— Да, Далао, это правда, — честно сказал Эрлао, глядя на брата. — Я давно уже строю планы. Если дома не согласятся, а там — согласятся, я действительно готов заниматься паромом! А ты?

— Отец меня уже выслушал и послал кавалериста Яна от меня сватом, чтобы к паромщику пошел.

Опасаясь, что Эрлао начнет высмеивать его, Далао объяснил, зачем был нужен сват, — только лишь потому, что старик говорил о тележной колее и лошадиной тропе, и Далао решил пойти по колее.

— И каков результат?

— Никакого. Дед как язык проглотил, ничего внятного не говорит.

— А что за лошадиная тропа?

— А это, сказал дед, приходить на утес у реки и петь для нее. Растопить сердце Цуйцуй песнями, и тогда она будет моей.

— Не худшее решение!

— Да, чтобы заика, который и говорить-то не может, запел. Но со мной такое не пройдет, я не воробей, петь не умею. Черт знает что замыслил старик, то ли он хочет отдать внучку поющему водяному колесу, то ли, как положено, человеку?

— А ты что?

— Я хочу старику сказать, чтобы он ответил по чести. Просто, одним словом. Если нет, то уйду с лодкой в Таоюань, если да и если он захочет, чтобы я занимался паромом, — то я согласен.

— А петь?

— Это ты у нас умелец, хочешь побыть воробышком — вперед, я не буду тебе рот затыкать навозом.

Эрлао понял, отчего брат раздражен. В нем воплощалась прямолинейность всех жителей Чадуна: если все по чести — вырвет сердце людям напоказ и ринется вперед со всей горячностью, а если нет — родному дяде придется выбирать слова. Понятно, что в случае провала на тележной колее Далао хотел бы пойти лошадиной тропой, но, услышав признание брата, понял, что эта тропа отведена Эрлао. Вот он и расстроился, и раздражился, и эти чувства невозможно скрыть.

Эрлао пришла в голову идея: они оба придут на берег реки ночью, чтобы никто не догадался, что это именно они, и будут петь по очереди; кто получит ответ, тот и продолжит ухаживать за внучкой паромщика с победной песней. А поскольку Далао в пении слаб, когда придет его очередь, за него будет петь Эрлао. Тогда их счастье будет зависеть от везения и все будет справедливо. Когда Эрлао предложил это, Далао ответил, что хоть сам он петь не умеет, но и Эрлао за себя воробьем заливаться не позволит. Но Эрлао, поэтическая душа, не сдавался, продолжал настаивать.

Далао подумал и горько усмехнулся: