Читать книгу 📗 "Столица - Менассе Роберт"
— Спасибо, большое спасибо, профессор Эрхарт, — сказал Антониу Пинту, — есть ли вопросы…
— Прошу вас, мистер Пинту, я не закончил. Еще две минуты.
Портфель съехал с колен Эрхарта и упал на пол, как и листки доклада, он давно уже говорил свободно, забыв о набросках тезисов, но то, к чему он вел, суть своего радикального демарша, он непременно хотел изложить.
— Прошу еще две минуты, для резюме. Нет, для того, как я вижу будущее. В самом деле last words. О’кей? О’кей! Итак, обобщаю: конкурирующие национальные государства — это не союз, хотя и имеют общий рынок. Конкурирующие национальные государства в любом союзе блокируют то и другое: и европейскую политику, и государственную. Что теперь необходимо? Продолжение развития в направлении социального союза, фискального союза, то есть создание типовых условий, которые сделают Европу конкурирующих коллективов Европой суверенных, равноправных граждан. Вот какова была идея, вот о чем мечтали основатели проекта европейской интеграции, ибо располагали опытом. Но все это неосуществимо, пока вопреки всему историческому опыту по-прежнему подогревается национальное сознание и пока национализм как предлагаемая гражданам индентификация во многом остается вне конкуренции. Стало быть, как стимулировать сознание, что люди на этом континенте суть граждане Европы? Тут можно предложить много небольших мер. Например, можно бы заменить все национальные паспорта одним европейским паспортом. Паспортом Европейского союза, где указано место рождения, но не национальность. Думаю, уже одно это оказало бы известное воздействие на сознание поколения, которое вырастет с таким паспортом. И даже затрат не потребуется.
Эрхарт видел, что идеалисты вокруг покачали головами, но были готовы хотя бы подумать над такой идеей.
— Однако этого мало, — продолжал он. — Вдобавок нам нужен прежде всего яркий, убедительный символ сплоченности, конкретный совместный проект, совместное усилие, которое создаст нечто общее, нам нужно что-то, принадлежащее всем и связующее всех как граждан Европейского союза, ибо этого пожелали именно граждане единой Европы и создали, а не просто унаследовали. Первое, дерзновенное, великое, сознательное культурное свершение в постнациональной истории, которое одновременно должно иметь политическое значение и силу психологического символа. К чему я клоню?
Теперь, как показалось Эрхарту, кое-кто все же заинтересовался, что будет дальше. Он глубоко вздохнул и сказал:
— Европейский союз должен построить столицу, должен подарить себе новую, запроектированную, идеальную столицу.
Профессор Стефанидес усмехнулся:
— Дискуссия о том, какой город Европы получит статус столицы Союза, умерла. Это прошлогодний снег. Принято вполне разумное решение не присваивать сей титул никакому городу, в том числе и Брюсселю, а распределить европейские институты по разным городам в разных странах.
— Вы меня не поняли, коллега Стефанидес. Я не говорю, что надо присвоить титул столицы некоему городу. Мне и так ясно, это лишь подогреет национализм в странах, граждане которых в таком случае сочтут, что ими командуют чужаки из столицы, которая одновременно является столицей другой нации. Ведь и Брюссель сталкивается с этой проблемой. Хотя поначалу выбор Брюсселя в качестве столицы ЕС показался мне вполне удачным: столица потерпевшего крах национального государства, столица страны с тремя официальными языками. Нет-нет, я имел в виду: Европе нужно построить новую столицу. Новый город, созданный Союзом, а не старую имперскую или национальную столицу, где Союз всего лишь квартиросъемщик.
— И где же вы хотите построить этот город? На какой ничейной земле? В географическом центре континента? Самая богатая и могущественная нация Европы не может построить даже аэропорт для столицы, а вы толкуете о строительстве целого города? — Мозебах с мягкой улыбкой покачал головой.
— Что-то наподобие европейской Бразилии? Как умозрительный эксперимент это интересно, — заметила Дана Динеску, румынский политолог, преподающий в Болонье.
— Конечно, — сказал Эрхарт, — на ничейной земле этот город не построишь. В Европе нет ничейной земли, нет ни единого квадратного метра, что не имел бы истории. Поэтому европейскую столицу, разумеется, нужно строить в таком месте, история которого имела огромное значение для идеи объединения Европы, история, которую наша Европа стремится преодолеть, а вместе с тем ни в коем случае не должна забывать. Это должно быть место, где история останется ощутимой и живой, пусть даже умрет последний, кто жил в ней или выжил. Место, что будет вечным путеводным маяком для грядущей политики в Европе.
Эрхарт обвел собравшихся взглядом. Хоть один догадывается, что́ сейчас будет? Дана улыбалась, с любопытством глядя на него. Стефанидес нарочито скучливо смотрел в окно. Мозебах что-то писал на ноутбуке. Пинту глядел на часы. Но десять секунд спустя все, открыв рот, уставились на Эрхарта. Растерянно. А тринадцать секунд спустя Эрхарт, видный профессор в отставке, как член группы «Новый договор для Европы» канул в историю.
Он сказал:
— Вот почему Союз должен построить свою столицу в Освенциме. Именно в Освенциме должна возникнуть новая европейская столица, запроектированная и построенная как город будущего, а одновременно город, который никогда нельзя забывать. «Освенцим не повторится!» — вот фундамент, на котором зиждется дело европейского единения. Вместе с тем это — обет на все грядущие времена. И мы должны создать грядущее как живой и действующий центр. Дерзнете ли вы обдумать эту идею? Ведь тогда работа нашей Reflection Group принесет результат — рекомендацию председателю Комиссии организовать архитектурный конкурс по проектированию и постройке европейской столицы в Освенциме.
В гостинице «Атлант» Алоис Эрхарт положил чемодан на кровать, намереваясь собрать вещи. Лицо у него горело, и он подумал, что его лихорадит. Только что пережитое терзало его. Он отдернул шторы, посмотрел в окно, на площадь. Лупа времени, подумал он. Толчея внизу — в лупе времени. От гнетущего зноя все двигалось медленно, будто движения всего и вся сливались в одно, с общей целью, достичь которую надо как можно позже.
Эрхарт давно знал, что проект европейского единения базировался на общем согласии, что национализм и расизм привели к Освенциму и никогда больше не должны повториться. Это «Никогда больше!» легло в основу всего последующего — передачи странами-членами своего суверенитета наднациональным институтам и сознательного формирования транснациональной, сросшейся экономики. Это обосновывал и главный труд политэконома Армана Мунса, который начал размышлять, каким образом необходимо политически организовать постнациональную экономику. Этому вопросу посвятил свою жизнь ученого и профессор Эрхарт. Его жизнь, жизнь его учителя, пережитая история эпохи, сохранение социального мира, будущее континента — все это опиралось на два слова: «Никогда больше!» Так виделось Эрхарту. «Никогда больше!» — обет на вечные времена, требование, утверждающее свою действенность во веки веков. Сейчас умирали последние, испытавшие то, что никогда больше не должно повториться. А потом? Неужели даже вечность имеет свой срок? Теперь ответственность лежала на поколении, которое хотя бы в оптимистичных воскресных речах еще полагало своим долгом предостерегающе, шепотом произнести это «Никогда больше!». Но потом? Когда уйдет из жизни последний, кто может засвидетельствовать, из какого потрясения Европа решила себя воссоздать, — тогда Освенцим для живых отступит так же далеко, как Пунические войны.
Когда Алоису Эрхарту требовалась веская, объективная причина, чтобы объяснить себе собственную боль и без сопротивления ей предаться, он мыслил такими вот крупными политическими и историко-философскими категориями. И тогда виной была мировая скорбь, от которой никакие средства не помогают.
Прагматики знали средства. Как, например, его отец. В 1942-м отец Эрхарта был призван в ПООП, полицию охраны общественного порядка, и направлен в 316-й батальон, который перебазировали в Познань, чтобы под видом «борьбы с партизанами» расстреливать евреев. Приказ о призыве Алоис Эрхарт обнаружил после смерти отца, в папке с бумагами в отцовском письменном столе. Еще до аншлюса Австрии отец вступил в НСДАП, а затем стал поставщиком спортивного и полевого снаряжения венского Союза немецких девушек, гитлерюгенда и гимнастического общества. И как «имеющий важное военное значение» долго уклонялся от призыва. Но когда ему пришлось закрыть магазин, призыв стал неизбежным. Правда, благодаря хорошим связям и заслугам на фронт его не отправили, вместе с полицейским батальоном он оставался в тылу.
