Читать книгу 📗 "Столица - Менассе Роберт"
Казалось, на этом СМИ поставили точку и больше о выставке писать не станут.
Однако затем «Морген» напечатала большое отточенное эссе Геерта ван Истендала, знаменитого брюссельского интеллектуала, который вдобавок засветился в СМИ еще и как член жюри акции «Брюссель ищет имя для своей свинки». Он подхватил дискуссию, которая вяло продолжалась один день, а потом совсем сникла, и раскрыл совершенно новую ее сторону — рассуждал не о забытом искусстве, а только о форме, в какой куратор Хеббелинк его представил. Выставка называлась «Искусство на запасном пути». В большом выставочном помещении проложили железнодорожные рельсы, а в их конце установили тупиковый брус, что, как писал Истендал, вероятно, означало: Здесь конечная станция. Посетители выставки двигались слева от рельсов, тогда как произведения искусства — скульптуры, картины, рисунки, развешанные и расставленные очень тесно, — располагались по правую сторону.
Геерт ван Истендал начал свое эссе фразой: «На этой выставке, которая дает много пищи для размышлений, недостает лишь одной маленькой, но важной детали — надписи над воротами: „Искусство освобождает“ [183]».
И он поставил вопрос: полагает ли музей или соответственно куратор выставки, что можно сравнить соотношение безуспешного и успешного искусства с селекцией на рампе Освенцима? Слева жизнь, справа смерть. Презентация искусства, не сумевшего пробиться на художественном рынке, в виде множества произведений, которые в конце пути отправятся на смерть (ведь возможно ли иначе истолковать железнодорожные рельсы и тупиковый брус?), меж тем как на левой стороне посетителям говорят, что они относятся к уцелевшим, — все это не просто умаляет Освенцим, но также обнаруживает глупость и неуместность постоянных ссылок на него. И возникает вопрос, писал Истендал, «что́ есть больший скандал — приравнивать плохое искусство к евреям или видеть в художественном рынке этакого доктора Менгеле. Словом, эта выставка — скандал, и, надо надеяться, последний подобного рода: ведь отныне дубина фашизма — реквизит из папье-маше, сделанный из упавшего в воду каталога скверной выставки картонных фигур, именующих себя художниками».
Мощно задвинул. И выставка, на которую культурные разделы газет откликнулись крайне вяло, в один миг обернулась скандалом, теперь ее смаковали в политических комментариях и передовых статьях.
Даже великий старец буржуазной бельгийской прессы, более десяти лет назад вышедший на пенсию главный редактор «Финансиел-экономисе тейд», Том Коорман, выступил в «Тейд» с комментарием: «Эта выставка — преступление, потому что ставит знак равенства между отсутствием преступления и величайшим преступлением. Свободный мир волен и забывать, а свободный рынок, в том числе рынок искусства, определяет себя вовсе не через поклонение праху».
Эта пошлая, по меньшей мере неудачная формулировка — «поклонение праху» — в связи с Освенцимом привела к дальнейшим возмущенным откликам, хотя Коорман наверняка и в мыслях не имел того, что ему приписывали интерпретаторы. Но и куратор Хеббелинк вовсе не имел намерений, какие ставили ему в вину отклики и комментарии. Короче говоря, в тот день, когда собралась консультативная рабочая группа, буквально во всех газетах писали о «злоупотреблении Освенцимом».
И в самом начале совещания Джордж Морланд — не для протокола, пожалуйста! — сказал: «Если бы эта выставка, которая в известном смысле, несомненно, сродни идее „Информации“, уже была частью задуманных юбилейных торжеств… well, я бы не назвал ее большим плюсом для имиджа Комиссии».
Прочитав протокол заседания, миссис Аткинсон сразу поняла, что проект в этой форме можно… н-да, забыть. И у нее есть две возможности: целиком взвалить проект на Ковчег, чтобы тот и потерпел неудачу. Вряд ли это вызовет в Комиссии брожения, ведь никто и не ждал от Ковчега подлинных озарений. Что там недавно говорил насчет Ковчега ее коллега Жан-Филипп Дюпон? «J’adore les lucioles, vraiment, elles sont magnifiques. Mais quand je veux travailler, elles ne me donnent simplement pas assez de lumière!» [184]
Или же она будет настаивать на главном, на юбилейном проекте в целях улучшения имиджа Комиссии, но отмежуется от содержания, идею которого выдвинул Ковчег. Ведь таково было предложение рабочей группы: «Почему евреи? Почему не спорт?»
Да, думала она. Почему бы и нет? Объединяющая народы идея спорта — с ней можно работать, в смысле статьи 165 пункт 1 Договора о методах работы ЕС, как записано в протоколе. Отдел спорта опять-таки находится в ведении гендиректората «Образование и культура», так что она сможет и впредь сотрудничать с госпожой Ксенопулу и обе они смогут по-прежнему ссылаться на то, что председатель обещал Jubilee Project принципиальную поддержку. Это тоже записано в протоколе. Правда, действовать в одиночку Комиссия не будет, все решительно отклонили этот пункт, отчего смысл проекта, то есть улучшение имиджа Комиссии, много потеряет. Одобрили только, что финансироваться проект будет исключительно из бюджета Комиссии, однако едва ли и этот пункт утвердят, если подключатся Совет и Парламент и, как всегда, начнут при планировании сыпать возражениями. Да и вообще, можно ли заставить «Культуру» отказаться от ее собственной идеи и одновременно обязать ее реализовать совсем другую идею, вдобавок без перспективы на эксклюзивное улучшение имиджа?
Грейс Аткинсон разминала пальцы. Брюссельская кухня шла ей на пользу. Она уже прибавила восемь фунтов и удивлялась, что кровоснабжение рук и ног как будто бы тоже улучшилось. Не осталось и следа от бледности, от серой, как бумага, кожи на лице. Щеки у нее теперь были румяные, как на портретах сэра Томаса Лоуренса, любимого художника королевы. Возможно, это результат бокальчика шампанского или, не стоит преувеличивать, просекко, который она пила время от времени. Потому что заметила: бокальчик, один бокальчик или максимум два, возбуждал ее фантазию, разум становился более открытым, а одновременно у нее прибавлялось решимости, только пальцы она по привычке разминала до сих пор.
Разминала и размышляла. Сперва надо выяснить, как Фения Ксенопулу отреагирует на протокол заседания консультативной группы.
Послать ей мейл и договориться о встрече, чтобы обсудить, каким образом учесть имеющиеся возражения?
Чепуха. Нечего там учитывать. А потому такой мейл равнозначен решительному отмежеванию от идеи, с которой выступил Ковчег.
Грейс Аткинсон чувствовала себя прескверно. Ведь она человек лояльный. И честно оценила активность Фении Ксенопулу. Лояльность и честная игра — для нее это не пустые фразы, а принципы, глубоко укорененные в душе, человеческое оружие, чтобы идти своим путем с достоинством и претендуя на успех. Она угодила в обстоятельства, где профессиональное и человеческое выживание зависели, пожалуй, от совершенно других параметров, и не понимала, связано ли это с тем, что здесь вынуждены сообща работать люди с совершенно разными культурными традициями, или с тем, что крупные бюрократические системы, по сути своей, ведут к подобным противоречиям. Раньше она работала в комиссиях Лондонского университета, затем в аппарате английского министра иностранных дел. В обоих случаях речь шла о структурах гибких, хотя и непрозрачных. Иными словами, все происходило за закрытыми дверями: легендарные обитые двери — одновременно метафора и реальность. Но здесь, здесь она постоянно находилась под наблюдением, и все мейлы сохранялись и присовокуплялись к досье, которое через несколько времени отсылали во Флоренцию, в архив Европейского союза, где в нем копались историки. Когда решение принимал министерский секретариат в Лондоне, дебаты продолжались максимум тридцать минут, включая формальную процедуру и стандартные фразы в начале и в конце. Там собирались люди одинакового воспитания, сопоставимого происхождения, а потому учившиеся в одних и тех же школах, говорившие на одном языке с одинаковым произношением, по которому они друг друга узнавали, и супружеские партнеры были у них из одного и того же социального круга, и биографии совпадали на восемьдесят — девяносто процентов, и опыт они имели во многом одинаковый. Есть проблема? Через двадцать минут зги белые протестанты — выпускники элитарных учебных заведений приходили к согласию. Сказанное в этом кругу кем-то другим звучало так, будто ты сам это сказал. Но здесь, в Брюсселе? Здесь на совещаниях все время встречались разноязыкие люди разных культур, мало того, в первую очередь из восточных государств многие были выходцами из семей рабочих или ремесленников, все эти люди имели совершенно разный опыт, и то, что Грейс Аткинсон привыкла решать за двадцать минут, тянулось здесь часами, днями, неделями.
