Читать книгу 📗 "Чистенькая жизнь (сборник) - Полянская Ирина Николаевна"

Мы пьем чай на веранде. Давай тут заночуем. Почему мы сюда не ездим? Тут можно жить! Только сумки таскать далеко. Крапиву бы повыдергать. Цветочки какие-нибудь посадить. Крыльцо починить. Подпереть чем-нибудь. Слова падают в тишину, сирень нетерпеливо вломилась в распахнутое окно и слушает, покачиваясь, наши пустые обещания, невыполнимые прожекты, розовые, но быстро выцветающие мечты: неправда, никто не приедет, некому приехать, ее больше нет, она стала тенью, и ветхое ее жилище развеет ночной ветер.

Она в очередной раз упаковывала чемоданы, чтобы ехать к родне: малышу — букварь, племянникам — покрепче. Она ждала только письма, и оно пришло. Родственники называли вещи своими именами — дорогую Эугению не могли больше пригласить в гости. И она, конечно, сама должна понять: ведь она уже в таком почтенном возрасте, что может с минуты на минуту сделать то, что проделала с некими знакомыми некая тетя Ника. Тут же была и фотография чьей-то чужой тети в гробу: нарядная, неподвижная лежала тетя, обложенная православными кружевцами и северными финскими букетиками. Вот как нехорошо повела себя тетя Ника, и если милая Эугения сделает то же самое у них в гостях, то могут быть сложности, хлопоты, недоразумения… да и кто будет платить? Подумала ли об этом милая Эугения? И писать больше не надо, стоит ли утомлять глаза, да и рука может заболеть!

Женечка стояла и смотрела на фотографию незнакомой старухи в аккуратном гробу, лежавшей как наглядный упрек Женечкиной недальновидности, и соловей, много лет певший песни на ее груди, оглох и зажмурился. И судьба, черным ветром вылетавшая в распахнувшуюся форточку, обернулась и крикнула: «Пожелай быть самой любимой!», высунула язык и оглушительно захохотала, задувая хохотом свечу.

…Легкая карельская ночь. Нет ни тьмы, ни алой зари — вечный белый вечер. Ушли все краски, в светлой вышине облачным мазком намечен крупинчатый месяц, по земле ползут переливы серого сада, перевалы сумеречных сгущений, и вдали, между стволов, тусклыми заливами светится плоское озеро. Звенит комар, слипаются глаза. Шорох в серой траве, скрип рассохшихся ставен. За ночь выпадает еще одно цветное стеклышко на веранде, за ночь травы поднимутся еще выше, сомкнется просвет, где мы прошли поутру, зарастут наши следы, свежая плесень проступит на крыльце, замочную скважину оплетет паучок, и еще на сотню лет заснет дом — от подпольных ходов, где бродит мышиный король, до высоких чердачных сводов, откуда берет бег бесплотная конница наших сновидений.

Нина Горланова

КАЗАЧИЙ СУД

Рассказ

Похороны инженера назначили на вторник, и весь понедельник прошел в суматохе ожидания: приедет его жена или не приедет? Воздух села, казалось, сгустился от споров. Большинство говорило: нет, нет и нет! Зачем было сбегать отсюда год назад, если не затем, чтобы навсегда. Но иные все-таки уповали на совесть: мол, если жена инженера всю жизнь прожила за его счет, то уж похоронить обязана за свой.

Инженер спокойно лежал в свежем занозистом гробу, не обращая внимания на эту суету и проблемы совести, потому что впервые за много лет был уверен в себе. При жизни он боялся придирок директора совхоза, боялся своей жены, которая «с университетским образованием пропадала в деревне», а когда родилась дочь, то и ее начал побаиваться. Но сейчас он оказался наконец в своем праве: в интересах людей похоронить покойника, и он знал, что свое получит. Враг его — рак легкого — перестал мучить, и хотя за это пришлось заплатить своей жизнью, такая развязка вполне устраивала.

Во вторник, в три часа, все село явилось на панихиду, но и там не утихали споры, так что о покойном думали мало, зато цветов принесли много — заморозков ждали со дня на день, а уж они вытравят все георгины и астры. Когда говорили речи и несли гроб к Донцу, на новое кладбище, все еще оглядывались на дорогу, ведущую к райцентру. Казалось, вот-вот появится жена инженера и закричит на них: «Что вы делаете, некультурные животноводы, нашли кем открыть новое кладбище — моим мужем, не позволю!»

И только Гриша-Шиша (шишка на лбу — факт из его внутриутробной биографии) не оглядывался, не спорил, а говорил, как всегда, стихами:

Часто стихи Гриши-Шиши оказывались пророческими, даже стало обычаем спрашивать у него о пропавших коровах и пропавших мужьях, но на этот раз ему мало кто верил. После похорон приезжать незачем: мебель они год назад увезли, а больше в квартире ничего нет.

Пока гроб опускали и зарывали могилу, мальчишки выловили в речке рака — был он огромен и тих. Гриша-Шиша свистнул — от удивления или еще от чего, только всем показалось, будто рак свистнул. Потом очнулись от наваждения и поспешили обратно — на поминки, в клуб.

Клубное радио было сломано необычно — никак не выключалось, поэтому все чувствовали себя неловко, когда оттуда сладострастно полилось:

— Как прекра-аа-аа-сен этот мир — посмотри-ии-ии…

Но в конце концов закончилась развлекательная программа, народ настроился на торжественный лад, как вдруг синоптики объявили, что по Ростовской области этой ночью ожидаются сильные заморозки. Все разбежались по домам, чтобы успеть убрать из садов и дворов вое то, что не должно замерзнуть. За столом остался один Витя Бондаренко — раздумывать о будущем счастье и вспоминать год, прошедший со дня приезда в это село. Тогда директор совхоза при свидетелях намекнул: если доходишь больного, квартира твоя. Но это легко сказать: «Доходишь!» Витя с такой яростью, словно назло кому-то, стал ухаживать за инженером, что даже рак легкого, и тот отступил. Правда, совсем ненадолго. Теперь квартира принадлежала семье Бондаренко, можно было ехать за женой и детьми, но почему-то это Витю не радовало. Хотя ведь площадь-то немалая: три комнаты, кухня, кладовка, сени, в общем, половина большого совхозного дома да еще участок с фруктовыми деревьями и даже двумя грецкими орехами. Орехи давно-давно посадил инженер, но поскольку расти им было не год и не два, плоды в этом году появились впервые.

Ночью действительно ударил мороз, а в среду выпал обильный снег, который все шел и шел, к четвергу превратился в дождь, лил целый день, в пятницу вся донская земля уже оттаяла, в ночь на субботу расцвели многолетние цветы.

Солнце с утра пульсировало, как заводное, в тени было плюс тридцать, и вообще день начинался странно: дети все как один с необыкновенной охотой убежали в школу, агрономша родила двойню, а в магазине выбросили тушенку. Кроме того, воздух на улице отдавал «Примой» или иной какой-то химической одурью, дикторы радио и телевидения запинались на самых простых словах да еще Гриша-Шиша купил в магазине сапоги. Он пришел, осмотрел ассортимент и приветствовал продавщиц следующими словами:

Продавщицы привычно возмутились, что на букве «б» он всегда медлил, словно колебался в выборе слова, а потом растерялись: тапочки-то у Гриши как новенькие. Он круглый год ходил в комнатных тапочках. На вопрос, зачем сапоги, Гриша отвечал, что могут ноги оттоптать, а больше ничего не пояснил.

В час дня из дома вышел восьмидесятилетний дед Черников. Он всегда брал с собой шашку, на которую опирался, как на трость, но при встрече с кем-нибудь начинал размахивать ею так небрежно, словно в опоре совсем не нуждался, поэтому было принято обращаться к нему с бравым вопросом: «Куда бежишь?» И дед неизменно отвечал: «На кладбище». — «Но ты ведь еще живой?» — «А толку-то!» — восклицал старый казак и шел дальше, уже не размахивая шашкой, а опираясь на нее. Сегодня он в самом деле пошел в сторону нового кладбища, прошел половину пути, как вдруг с автомагистрали на большой скорости вывернули «Жигули» и чуть не сбили его. Дед очумело повернул назад, в село, а машина сбавила скорость и остановилась возле дома инженера. В это время из школы напротив вырвалась орава мальчишек и окружила приехавших плотным кольцом, иные смельчаки стучали по крыше автомобиля портфелями и пинали ногами колеса. Жена инженера, ее зять и дочь — все делали вид, что ничего не происходит. Они вышли из машины, выгрузили вещи. Зять еще доставал разобранную детскую кроватку, а инженерша с дочерью и маленькой внучкой направились в квартиру.