Читать книгу 📗 "Чистенькая жизнь (сборник) - Полянская Ирина Николаевна"

— Так она уж и списалась с Дуськой-то, — удивилась Серафима. — А как же Павлуха-то теперь?

— Грустит! — вздохнула Катенка.

Поговорили… Пообсуждали… Но, как известно, каждая новость устаревает. Да и дела вскоре так захлестнули баб, что им и в магазин-то бегать некогда стало.

Весна в нынешнем году была поздняя, и поэтому с мытьем изб тоже несколько припозднились. Но вот время стало подпирать. Суматоха пошла по всей деревне. Бабы то и дело мотались от пруда к избам с ведрами и тазами и мимоходом, впопыхах делились друг с другом:

— Я уже обе избы помыла, и переднюю, и прируб, — сообщала Груша, которая жила за прудом.

Она пришла в магазин за сахаром и с чувством выигранного времени могла немного постоять у прилавка.

— А я еще только чистозал мою, — всполошилась Катенка. — Тебе-то до пруда ближе всех. А тут не набегаешься!

— Ну а как же Полюха-то? — поинтересовалась Груша.

— Да что, вот Дуська приехала, так они с ней материну избу за один день от стенки до стенки вымыли. Да и велика ли изба у старухи?

— Ну а к себе-то не возвращается? — продолжала допытываться Груша.

— Какое там! Твердит, что в город уедет. Да и Дуська еще подзуживает…

Бабы только головами покачивали.

— Я свою сумку-то здесь, у печки, положу, — обратилась Катенка ко мне. — С пруда пойду, захвачу.

Мне же, когда я приехала в деревню, было в новинку такое строгое чередование дел в крестьянском хозяйстве: в одно время все колют и складывают дрова в аккуратные поленницы, в одно время моют избы, белят и красят, в одно время перепахивают картофельный надел, а потом сажают огороды, косят и сушат сено, занимаются вареньями и соленьями… И так до самой зимы.

— В деревне все надо делать по череду, — разъясняла мне бабка Даша. — А как же? Дрова распилишь — сразу же и коли, а то заволгнут, тяжело будет. А чем раньше их уложить, тем лучше: к зиме высохнуть успеют, хорошо гореть будут. Ну а избу когда еще мыть, как не весной, перед праздником? И с временем посвободнее. А потом — огород, сенокос… Поди тогда все успей! Так и будешь жить с грязным потолком целый год.

— Да, тут у вас уже все устоялось, — заметила я.

— А то как же! — приосанилась баба Даша. — Сейчас-то чего! Раньше-то тяжелей приходилось. Бывалось, мать с утра баню затопит, воды нагреет, и мы с сестрой-от потолок скоблим. Это тебе не теперешний крашеный. Тогда-то его камнями терли. Да еще и стены, и рамы все… Сейчас бумагой, обоями-то избу заклеят, вот тебе и всего делов. Только мышей разводи!.. А как стирку, бывало, еще затеем: в баню да на пруд, в баню да на пруд! Все до тряпочки перестираем, переполощем, одних половиков-то сколько!

Да, деревня кипела перед весенним праздником. Трезвые мужики, приходившие в магазин за хлебом, чинно объясняли:

— Мне тут хозяйка записочку выдала, чего надо. А то, говорит, перепутаешь все. Самой-то некогда — избу моет!

К этому жаркому времени я обязательно завозила в магазин обои, краску, белила. И все было нарасхват. Постепенно к общей работе подключались и мужики. Когда избы были уже вымыты и бабы переходили на стирку, они начинали производить текущий ремонт: красить и белить…

Один Павлуха горько ходил вокруг дома, не зная, за что бы взяться. То изгородь поправит… А потом ни с того ни с сего вдруг взял да и выкрасил в другой цвет веранду. И она как-то странно стала смотреться, ярко-зеленая с замусоленными окнами и пыльными занавесками.

Через несколько дней, широко расхлобыстнув внутреннюю дверь и таща за собой наружную, в магазин задом запятилась запыхавшаяся Катенка.

— Совсем с Павлухой худо! — сразу же выпалила она. — Пить уже начисто бросил, да и есть, почитай, не ест. Весь аж серый стал. А тут, смотрю, письмо понес. Кому это, говорю, пишешь? Он сперва и разговаривать-то вовсе не хотел. Смурной такой. А потом оказалось — Витьке.

Закупив несколько метров клеенки и пару эмалированных мисок, она прямо с крыльца закричала полоскавшей на мостках Маруське:

— Марусь-ка! Скажи, что к за тобой. Сейчас приду телогрейки полоскать…

От мостков по пруду рябь пошла в сторону магазина Маруська звонко откликнулась:

— А я половики все вымыла!.. Чтой-то ты накупила-то?

Но Катенка уже переваливалась через колени на дороге к своей трехоконной избушке. Витька приехал в субботу.

— Вон, вон, с портфельчиком идет!

Серафима и еще две бабы из соседней Поповки подлетели к окну.

— Здоровый-то какой стал! — заметила поповская бабка. — Когда только здороветь успевают? Ко мне вон внучков-то привезли — с той осени не видала, — так я прямо и сказала: растут, как редиска!

— Говорят, зарабатывает кучу! — Серафима перелетела к следующему окну, чтобы лучше видеть. — Куртку вон болоньевую сам себе купил!

— Чего ж он, мирить их, что ль, будет? — поинтересовалась другая поповская баба.

— Так ведь Павлуха вызывал. Не знаю, не знаю, как у них решится-то! — Серафима покачала головой.

Субботу и воскресенье вся деревня с затаенным любопытством наблюдала за действиями Витьки. То и дело его болоньевая куртка синим пятном прыгала вдалеке по буеракам дороги от отцова дома к бабкиному. То и дело бегала Катенка к колодцу то с одним ведром, то с другим, подолгу простаивая у журавля. Выползла бабка Даша на свою завалинку посмотреть на моросящий дождик. Даже Маруська с мостков на пруду пыталась что-то разглядеть, пока мыла тазы, но, видимо, так ничего и не разглядела.

К концу моего рабочего дня в субботу она забежала в магазин.

— Катенка, ну, чего там? — с жаром спросила Маруська, когда та с важным видом прошествовала к прилавку.

— Вот уедет Витька, тогда и выясним… Павлуха с сыном и с бутылкой к жене пошел.

Все воскресенье ждали примирения. Но Витька уехал, а Полюха осталась у матери.

— Не приняла их с бутылкой-то, — рассказывала в понедельник Катенка. — Сказала, чтобы Павлуха обратно шел ее распивать. Павлуха-то бутылку эту тут же об дверь и шарахнул. А Полюха из окна еще и кричала, чтобы домой шел озоровать.

Жизнь потекла своим чередом. Многие уже вымыли избы и принялись за покраску веранд, наличников. Но занавесок еще не вешали. Этот самый торжественный этап оставался как завершающий.

Тут-то как раз я и завезла в магазин редкого оттенка половую краску, водоэмульсионные белила для печек и рулон новой клеенки — в каждой узорной клеточке по ярко-бордовой розе.

Очередь выросла, как по волшебству. Бабы галдели и, оставив тяжелые сумки с краской и клеенкой, бегали за мужиками, чтобы те переносили покупки в дом. Суматоха и беготня не прекращалась весь день. К вечеру пришла и Полюха.

— Пустите меня без очереди. Мне только сахару.

С самого своего ухода из дому она держалась как-то неестественно прямо, будто аршин проглотила, ходила степенно и говорила с горечью.

— Чтой-то ты, Полюха, клеенку-то не берешь? Да и краски-то опосля не хватит, — сказала Серафима.

— Куда мне? — откликнулась Полюха. — Я уезжаю скоро. А матери не надо.

— Бери, бери, пригодится, — увещевала и Катенка.

— Да чтой-то тут говорить? Вставай в очередь, да и нее, — пошла в наступление Серафима.

Полюха заколебалась. Перед ее глазами переливались под лампочкой раскинутые по прилавку ярко-бордовые розы. Мужики сумками таскали к дверям банки с краской.

— Бери, — напирала Серафима. — Девать некуда будет, мне продашь.

Полюха встала в очередь. Она накупила столько, что пришлось уносить из магазина в два приема.

Последние несколько дней перед праздником хлопоты были в самом разгаре: домывалось все недомытое, достирывалось недостиранное, докрашивались наличники, рамы…

Только одна Полюха была не у дел и с тоскливым видом праздно шла по деревне. На крыльце магазина она задержалась, рассматривая, что делается на пруду.

— Чтой-то ты прохлаждаешься? — добродушно заговорила Маруська. — Я вон сейчас все занавески выполоскала. Завтра вешать буду.

В руках у нее был таз с ворохом веселого разноцветного белья.