Читать книгу 📗 "Чистенькая жизнь (сборник) - Полянская Ирина Николаевна"
Учился Васька хорошо, без троек в четвертях. Так, по будням случались, правда, всякие оценки, двойки тоже. Однажды Зинаида, гневно потрясая его тетрадкой, показала ее всему классу:
— Полюбуйтесь, ребята, этим безобразием! Так писали, наверное, неандертальцы, первобытные люди.
Она разорвала тетрадку поперек, так, что получились две маленькие тетрадки, и вручила их Ваське.
А вечером Васька уже рассказывал родичам про неандертальцев, умолчав, понятно, про себя. Вышло все неожиданно. Когда гнев у Зинаиды прошел, а остывал он так же быстро, как и вспыхивал, Люська из Крестовки, самая настырная, не удержалась и спросила, кто такие неандертальцы? Зинаида вдруг рассмеялась и пошла наверх за книжкой с картинками про этих самых неандертальцев. После этого Ваську несколько дней звали неандертальцем, но потом забыли. Слишком длинное слово, не проглотишь, да и опасно: Васька хоть и третьекласснику мог свободно в зубы дать.
В школе всякое случалось, были и другие неприятности, но никогда он зла долго не помнил и все равно любил своих учительниц, первую и вторую.
Когда учительницы оставляли ночевать Люську и Генку с Крестовки, он им завидовал до боли сердечной. Он бы все отдал, хоть свой велосипед, чтобы посидеть весь вечер и ночевать на вышке. А бывало это в лютые морозы, вьюги или распутицу, потому что Люська с Генкой ходили каждый день за три километра. А на большой перемене Люське с Генкой давали чаю, а остальные бегали перекусывать к себе домой. За это учительниц бабы хвалили, а матери крестовских учеников всякий раз, как приходили в магазин или по делам, заносили им то рыбы, то мяса, то банку свежих сливок, и долго нараспев благодарили и кланялись, и обещались не оставаться в долгу. Счастливчикам Люське и Генке все завидовали.
Так и промчались совсем незаметно эти три года в школе. Васька только в конце лета понял, что не будет больше ни вышки, ни Антонины, а надо ехать в четвертый класс черт-те куда в поселок, да еще и жить там в интернате.
Утром первого сентября все собрались на пристани. И Ванька со своей мамашей, и все интернатские, которые ехали не в первый раз. Крапал дождик, день выдался пасмурный, тяжелый и давил на душу своим влажным сумраком. И Ирина Матвеевна с утра встала пасмурной, «не с той ноги», как говорил отец, и погода тут была ни при чем. А Васька беззаботно носился с дружками по берегу, и на «Заре» ему хотелось плыть долго-долго, а ехали-то всего ничего, несколько минут. Весь поселок усыпали белые фартуки и цветастые, праздничные шали, но сам он был неуютный, с черными домами, и не понравился Ваське. В этих домах-бараках, оставшихся с прежних, казенных времен, теперь жили сезонные рабочие. Приезжих здесь было много, и строили дома вкривь и вкось, кому как понравится. Поселок рос и становился все неказистей.
Первым делом пошли с матерью устраиваться в интернат. В комнате стояло пять кроватей. Они с Ванькой заняли две, разложили по тумбочкам вещички, и не зная, что дальше делать, присели у стола, оглядывая свое новое жилье. Оглядывать особенно было нечего, и как-то не верилось, что здесь надо жить. В коридоре мать долго разговаривала с толстой тетенькой, просяще гладила ей локоть и сунула незаметно большой сверток с рыбой.
— Я бы и к себе его взяла, — говорила тетка, проворно пряча рыбу. — Но ты ж знаешь, сколько у нас народу. Самим спать негде.
После уроков мать его дождалась, и пошли в гости к той самой тетке, маминой подруге смолоду. Она, оказывается, работала в интернате нянькой. Мать строго приказала слушаться няньку — она поможет, если будет какая нужда. Посидели в гостях и пошли по магазинам. В поселке три магазина, и в каждом что-нибудь купили: и машинку с дверцами, как настоящую, и набор оловянных солдатиков. Мать купила бы все, что ни попроси, но как-то ничего не глянулось и настроения не было. Дала еще денег, сколько он и в руках никогда не держал, и с вечерней «Зарей» уехала. Васька проводил белую «Зарю» и побрел в интернат, больше идти здесь было некуда. Только в пустой интернатской комнате он вдруг понял, что мать действительно уехала, и начинается для него, хочешь — не хочешь, какая-то другая жизнь. Комната была чужая, голая и обшарпанная, а стены холодные, как у них в погребе.
Ночью Ванька долго плакал. Они лежали в темноте, слушая Ванькины всхлипы и шуршание крыс по углам. Одну Васька сегодня видел. Большая, рыжая, она медленно обнюхала ботинки под кроватью и ушла куда-то по своим делам, в нору. Не страшная крыса, только хвост очень длинный.
Пришла нянька, мамкина подруга, и села на край Ванькиной кровати, так что кровать под ней хрустнула и испуганно примолкла. Она долго шепотом утешала Ваньку и пела ему, как маленькому, прибаюкивая:
Никто не спал в их комнате. Все лежали и прислушивались к каждому слову, и вспоминали, наверное, одной то же. Васька вспомнил стишок, которым часто его дразнила мать.
А зыбок таких она ему не пела.
Ванька похлюпал еще чуть и затих. Ушла нянька. Больше Васька ничего не помнил из того дня.
Ирина Матвеевна возвращалась домой последней «Зарей». В круглое стекло били веером брызги, перед глазами все тянулись бесприютные, унылые от дождя берега. Ирина Матвеевна отвернулась от соседки и не могла себя заставить даже словечка вымолвить ей в ответ. Она угрюмо молчала целыми днями, когда наваливалась тяжелая забота. Ванькина мать на берегу всплакнула, но Ирина Матвеевна сдержалась и не показала своих слез.
Все ее дети выросли в интернате. Старшие двое, правда, жили у старенькой бабки, ее тетки, пока та не померла. Потом подоспели еще двое, потом Танька, и все они жили в интернате, все вместе, поэтому за них и не так душа болела. В субботу вечером мужик запрягал лошадь, и Ирина Матвеевна бежала с вечерней дойки и знала, что дети уже дома и ждут ее.
Столько она и видела их, своих детей. Вот бабы жалуются: «Жизни не видали — одна работа, да только замуж вышли, дети навязались». Она тоже рожала и тут же сдавала в другие руки — матери и свекрови. На ферму убегала в пятом часу утра, возвращалась к ночи. В обед прибегала кормить, да и кормить-то своих детей по-человечески не всегда могла, подкармливали бабки из рожка. Счастье еще великое, что у нее были старухи и хороший, непьющий мужик. А другие бросали детей так, как придется, и грудных тоже. Декретных отпусков тогда не признавали и не давали подолгу рассиживаться после родов.
Детей ее вырастили бабки. Ну и что ж, она в этом виновата? У всех дети в те времена росли, как крапива у забора. Это сейчас с ними носятся: не знают, чем накормить, во что одеть получше.
Но Ваську, нежданного-случайного, Ирина Матвеевна выкормила и вырастила сама. Впервые на шестом ребенке довелось ей испытать настоящее счастье материнства, а не только мытарства. Это была целая история. Родился Васька на свет, как и все дети. Родился здоровым, болел мало. Но только после того, как он окончательно появился на свет, все поняли, что он в семействе очень кстати и даже необходим, особенно для своих немолодых родителей, для которых стал утешением и радостью. А поначалу, надо признаться, когда он только предварительно оповестил о своем намерении явиться на свет, Ирина Матвеевна пережила немало горя и стыда, — не всех же счастливцев планируют и ждут.
