Читать книгу 📗 "Чистенькая жизнь (сборник) - Полянская Ирина Николаевна"
Васька слушал-послушивал краем уха, но ему как-то не верилось, что речи ведутся о нем, да и до осени было еще далеко. Пугался он только, когда мать ни с того ни с сего всплескивала руками и горько охала. Так же охала она и качала головой у бабкиного гроба, поэтому Васькино сердце пужливо вздрагивало. Но заранее он свою жизнь не планировал, и, пока не хлебнул лиха по осени, он этого лиха не знал и не боялся.
Все лето он носился как ошалелый в каком-то шальном беспамятстве. Гонял на Сашкином велике. Сашка, братан, вернулся из армии и уехал насовсем жить в город. Так что велик теперь Васькин. Васька до него, правда, не совсем дорос, крутил педали, скрючившись под рамой. Но ничего, приноровился и так.
Помогал он немного на сенокосе, подгребал с мамкой сено и возил в лодке с того берега. В магазин ходил за хлебом. Вот и все дела. Больше беготня. За все лето он ни разу не задумался и не вспомнил про школу, как будто и не учился никогда. А проучился он уже целых три года. Целых три года он каждое утро с охотой шел в школу, большой деревянный дом с вышкой на краю деревни. Хозяина когда-то раскулачили и сослали. С тех пор в нижнем этаже была школа, а на вышке жили учительница, фельдшерица и радистка — нездешние, незамужние девки. До поздней ночи в школе толкалась молодежь. Молодежи в деревне немного, всего человек двенадцать, но жили весело. И женихов хватало: бригадир и агроном, и еще два парня помоложе — все неженатики. И те, кто приезжал домой только на выходные и на праздники, тут же летели в школу. Иной раз мать поджидала Таньку часов до двух ночи и ругалась, поглядывая в окошко: вышка все светилась над школой, летом в раскрытые окна далеко гремел магнитофон. В клуб ходили только в кино, а плясали и сидели, иной раз всю ночь напролет, на вышке, а если народу много наезжало, прямо в классе. Ухажеры часто забегали в школу и среди бела дня, заглядывали в класс. Правда, первая Васькина учительница, очень строгая, быстро отучила врываться на уроках. Иной раз и за дверь вышвыривала настырных парней и приказывала не мешать работать. Эту учительницу Васька боялся до смерти. Ту самую, к которой кадрились брат Сашка и бригадир, да «не по Сашке шапка», говорила мамка. Однажды эта учительница строго отчитала Васькину мать.
— Как же так, Ирина Матвеевна? Мальчику уже семь лет, а он до сих пор не знает времен года. Сегодня спрашиваю его: «Вася, посмотри в окно. Какое сейчас время года?» Не знает. Вы занимаетесь с ним дома? Читаете ему?
Да, правда, Васька долго смотрел в окно и не мог определить, какое это время. Что делать, если всякий раз, когда зеленые глазищи учительницы под сдвинутыми бровями спрашивали его, он и имя свое вспомнить не мог.
Мать стояла перед тоненькой девчонкой-учительницей и маялась в большом смущении, теребила пуговицу на кофте и поглядывала на нее сверху вниз. Васька никогда еще не видел, чтобы мать перед кем-то робела. Он послушал недолго у нее за спиной и кинулся домой, чуя, что добром это не кончится. Дома он из окошка выглядывал мать. По тому, как она размашисто шла, волнуя широкие складки юбки, как грохнула дверью, он понял, что она сильно не в духа́х. Хорошо, что батя был дома, сидел на своей скамеечке у окна и набивал патроны. Васька тут же спрятался за его спиной и поглядывал из-за плеча. Мать на ходу так пнула батин ящик с гильзами, что тот отъехал к столу.
— Ой, чегой-то ты разбушевалась, маманя? — посмеялся батя, потянувшись за ящиком. — Счас всех нас распушит, прячьтесь.
— Стыд-то какой на старости лет! Неуч неграмотный! — ругалась мать, отыскивая Ваську глазами. — Выслушивай вот за него да красней!
— Подумаешь, времен не знал, — благодушно прогудел батя, — научи, дак будет знать.
— Я его научу! — грозилась мать. — Я ему на заднице распишу эти времена, на всю жизнь запомнятся.
Весь вечер хором учили Ваську. Сестра Танька начертила график цветными карандашами и рассказала ему про времена года все, что он и так знал.
— Ну! С какого числа начинается зима? — приставала сестрица, разыгрывая учительницу.
Пока Васька соображал, мать говорила самой себе под пос, шевеля спицами:
— С Козьмы и Демьяна, а иной раз и с Покрова снег лежит.
— Ты не сбивай его с панталыку, — сердился отец. — Пускай заучивает по-научному, а не по-деревенскому.
Васька вызубрил границы всех времен года, их признаки, и в каком времени они сейчас находятся. На другой день он учительницу чуть глазами не съел, но она уже не спрашивала про это, а спрашивала, слушают ли они по утрам радио, какой сегодня ветер и какой уровень воды в реке? С тех пор каждое утро Васька стал слушать и про ветер, и про уровень, и не было дня, чтоб он не принес из школы какую-нибудь новость. Вечером он взахлеб рассказывал отцу с матерью про американцев и нейтронную бомбу, про крепостное право и Сталинградскую битву и даже про остров Кипр. К концу года Васька читал уже бойко, без запинки, а сосед их Ванька — тот только по складам.
Но еще через год учительница уехала, отработав свой срок, и Васька долго тосковал по ней и не мог забыть, и часто у стола видел он ее, а не толстую, белокурую Антонину Ивановну, новую училку. Эта Антонина тоже была ничего, но ее уже никто не боялся, мать звала ее просто Тоней, а сестры так даже Тонькой.
По утрам он уже не с такой радостью, как прежде, бежал в школу. И все было не так, как при Зинаиде. Раньше, когда они входили, Зинаида сидела за столом и каждому из них навстречу кивала. Ровно в половине девятого она взглядывала на часы и раскрывала журнал. Никто у них не опаздывал, даже те, кто ходил из дальних деревенек. По понедельникам и четвергам Зинаида проводила политинформации — рассказывала, где что в мире происходит, где идет война и где скоро начнется. По средам и пятницам после уроков читали «Сто рассказов из русской истории» и другие книжки. И дома каждый день заставляла читать по часу, а мамка вечером расписывалась в особую тетрадку, что Васька свой положенный час отчитал. Да, Зинаида была строга. На родительском собрании она так и сказала, что требует многое не по программе, но если только по программе жить, то ваши дети никогда не станут образованными, полноценными людьми. На собрания всегда ходила мамка, она потом и рассказывала за ужином, что говорила Зина про Ваську и про других.
— Какими-какими людьми? — удивленно переспрашивал батя. — Полноценными? Слышишь, Васька, что говорит твоя учительница? Читай книжки, будешь человеком.
— Книжки-книжки, — ворчала маманя. — Мы и в глаза не видали никаких книжек. Что ж мы, неполноценные?
— Значит, так выходит, — посмеивался батя. — Ты ж не понимаешь того, что тогда время было другое, можно было прожить и неученым. Теперь нет.
Танька каждый вечер приставала с расспросами, какое платье было на Зинаиде. А Васька помнил только, что было на ней что-то синее с белым. Еще помнил длиннющий шарф с кисточками, даже не с кистями, как у мамки, а с маленькими круглыми шариками. Зачем носят такие шарфы, Васька понять не мог. В классе у них всегда жарко. Но когда Зинаида, проходя по рядам, поворачивалась к нему спиной, рука так и тянулась осторожно потрогать шарик.
— Ну что, ты не можешь рассказать, что за платье и как пошито? — приставала Танька. — Дурак!
— Сама дура, — обижался Васька.
Танька набрасывала цветастую шаль, крутилась перед зеркалом и так и сяк, поводила плечами, но все равно была похожа больше на цыганку, чем на Зинаиду. Батя так и сказал — цыганка.
В общем, одевалась Зинаида так, что если б девчонки и вздумали ей подражать, ничего бы у них не вышло. И причесывалась тоже по-разному, интересно: то уложит косу вокруг головы, то закрутит волосы жгутом на затылке. Когда она останавливалась на минутку у его парты, ручка замирала у Васьки в руке. Он поднимал глаза и завороженно следил, как пробегает золотой блик по ее гладким волосам, когда она поворачивает голову. Она проходила дальше по рядам, но долго еще витал возле Васьки ее свежий дух, как будто распахнули окно в душной комнате и снова закрыли. Ни у кого не было такого запаха, как у Зинаиды. Что-то напоминал он Ваське. Смутно грезилось лето, только что сметанный стожок, под бок которого так хорошо привалиться и зажмурить глаза от жаркого солнца. Потом стожок взвалят на лодку, а Ваську на стожок, и поплывут они вместе на свой берег, домой. И даже прохладный речной ветерок не сможет прогнать запах жаркого лета, теплого колючего сена.
