Читать книгу 📗 "Чистенькая жизнь (сборник) - Полянская Ирина Николаевна"
Первым жильем, до которого Васька добрался, была конюшня. Пройди он еще несколько метров до фермы, и застал бы там людей. Но они ему и не нужны были. Сейчас полежу немного, думал он, и пойду домой. Конюшню он очень любил, летом они сюда каждый день бегали. Одна половинка ворот, которая раньше так легко открывалась, едва поддалась ему. В конюшне горела одинокая тусклая лампочка, и кони дружно приветствовали Ваську звонким перестуком копыт по дощатому настилу. Он был так счастлив оттого, что хоть куда-то дошел, и от теплого, родного духа конюшни, совсем другого, чем в коровнике. Он побрел между стойлами и тут же свернулся калачиком на большой копне соломы, приготовленной, наверное, для жеребят. И тело словно отвалилось от Васьки, с руками и с ногами, осталась только голова, разбухшая от жара. Он слышал свое тяжелое дыхание и долго не мог забыться. Ни разу не вспомнил, засыпая, о доме и о том, что надо встать и идти. О чем нужно было думать, не думалось. Зато одна за другой крутились в голове картины и видения, то ли уже из сна, то ли из щедрых запасов памяти.
Вот прошел в густом тумане над рекой огромный белый конь, дико покосился на Ваську черным глазом. Даже слышно было, как плеснулась вода под его копытом.
То вдруг поплыл в глазах тихий майский вечер. Васька его тут же вспомнил, а раньше никогда не вспоминал. Они бегали вокруг школы, когда он нечаянно поднял глаза и увидел в окне вышки Зинаиду. Она сидела на подоконнике и гладила щеткой волосы. Не столько гладила, сколько смотрела вдаль и задумчиво мурлыкала. Потом и про щетку забыла, легла на подоконник и совсем засмотрелась куда-то. Васька поискал глазами, что же она видит. Нет, она не на соседа смотрела. Сосед в цветастых трусах, как у волка из «Ну, погоди!», таскал воду из колодца в баню. А за соседом уже не было ничего, одно ровное поле до берега. Реки не было видно, но над ней склонилось густое малиновое зарево, чем выше вверх, тем прозрачнее и розовее. Потом, непонятно как, из розового превратилось в зелено-голубое и совсем голубое. А еще выше небо было совсем обычным, выцветшим, и по нему цепочкой, цепляясь друг за дружку, плыли смешные, похожие на кривых гусей, облака. Васька никогда не смотрел на небо с интересом, поэтому очень удивился тому, что увидел. Но все-таки больше всего ему хотелось смотреть на Зинаиду. Прямо у окна вышки, по крыше деловито прошагал Силантий, огромный старый кот, сивой окраски. Силантий всю жизнь прожил на вышке, кормился за счет девок, но презирал их, как хозяин приживалок. Зинаида засмеялась и хотела достать Силантия ручкой от щетки, но он даже не глянул на нее и пошел вверх к трубе, как по ровной земле. Тогда она, сцепив ладони, снова легла на подоконник, а ее длинные волосы все посыпались с подоконника вниз.
Всякий раз, когда он вспоминал Зинаиду или видел ее во сне, он очень тосковал, как по дому в интернате.
Васька все-таки заснул, и сон его был тяжелый, душный. Он давил и мучил Ваську всю ночь. Когда утром пришел конюх, Васька его видел, но подумал, что это тоже сон, как с Зинаидой. Дед-конюх в минуту запряг лошадь и помчал его домой. Очнулся Васька на печке, когда фельдшерица делала ему укол.
Внизу на кухне гудела целая толпа. Прочно уселся дед-конюх, прибежали две соседки и запели-затараторили все разом.
— Посылать его больше нельзя, — говорила мать бате, как будто тот был во всем виноват и силком гнал Ваську в интернат. — Это хорошо еще, не было морозов, а то набегается — и косточек не соберем.
— Ну пускай дома сидит, подрастет — пойдет коров пасти с тремя классами, — отвечал отец.
Соседи галдели на реплики хозяев то одобрительно, то с сомнением. Говорили, делать что-то надо с малым, а что — ума не приложишь.
После того, как жар спал, в голове у Васьки прояснилось от сумерек и наступил, может, и не совсем ясный, но день. Он поправлялся и уже не температурил. О том, что будет с ним дальше, он старался не думать. Думать не хотелось, и еще больше, чем раньше, не хотелось в интернат. Не просто даже не хотелось, а какое-то мучительное до тошноты отвращение испытывал он при одном воспоминании об этом интернате и о том, что надо туда ехать.
Ирина Матвеевна стала замечать в Ваське большие перемены. Временами он надолго задумывался и мог тихо сидеть у окошка час и другой, а раньше и минуты не мог посидеть на месте. Главное, сразу понять трудно — хорошо это или плохо. Скорее всего, что ничего хорошего. Теперь она следила за ним с утра до ночи, как кот за мышью. Но это было еще не все. Ирине Матвеевне предстояло еще удивляться да удивляться. Раньше все его время проходило в беготне по улице да в обычных детских играх. Что он делал дома? Все возился, перекладывал, переставлял машинки, солдатиков, перышки и пустые гильзы. Целый ящик этого барахла накопил. Теперь ящик был забыт, а он с утра томился и искал себе дела. Дела находились возле отца. Хоть весь день Васька мог просидеть возле него. Учился вязать сети и уже вязал помаленьку, вырезал пыжи, латал старые бурки громадной иглой.
Чтобы обдумывать все домашние дела и эту удивительную перемену в Ваське, Ирина Матвеевна шла посидеть спокойно в свою темную спаленку. Она улыбалась, вспоминая их, сидящих рядышком на низеньких скамеечках. Васька становился похожим на отца, единственный из всех детей. Никто из них, думала она, не был таким терпеливым и усидчивым в работе, как отец. Нет, они умели работать и работали хорошо, но все они — вспыльчивые, нетерпеливые, упрямые, делают только то, что хотят, и никакая сила не может их заставить заниматься тем, что не мило. Она так полагала, что это от нее. Правда, ее быстро жизнь обкатала, а они-то необкатанные. Все подолгу метались, ездили по свету, искали себе место. Теперь все остепенились и осели прочно, кроме Таньки. Старший пожил в Ленинграде, теперь на шахтах в Нарьян-Маре, бригадир. Ирина Матвеевна считала, что мужику надо быть хоть маленьким, да начальником, а то обидно. Сашка тоже хорошо устроен и много зарабатывает. Дочка окончила университет в Сыктывкаре. Особенно она гордилась второй дочкой, той, что работала в райцентре в аптеке. В больнице не прижилась, ушла. Вся деревня шла к Ирине Матвеевне на поклон, попросить лекарство, и она охотно помогала. То и дело бабы забывали и спрашивали снова, кем работает дочка. Ей доставляло особенное удовольствие четко произнести это вызубренное слово — фармацевт.
Только к старости, на пенсии, у нее появилась возможность вот так спокойно разглядеть со стороны и сравнить своих детей. Времени стало много. Она всеми детьми гордилась, но было такое предчувствие, что от них можно ждать чего угодно. И только в Ваське уже сейчас проглядывало что-то спокойно-основательное, отцовское. Хорошо, если б вышел весь в него, любая работа была бы ему в охоту.
Ирина Матвеевна стала замечать, что мужички ее, сидя за работой, тихо беседуют, а когда она входит, замолкают. «Ах, паразиты! — обиделась она. — Какие от меня секреты?» Однажды после ужина прилегла она подремать и услышала такой разговор:
— …и зарабатывают они хорошо… Па, можно, я туда не поеду больше? Я хочу быть пастухом, правда.
— Получают они много, это так. Но разве деньги, Вася, главное? Кто тебе это сказал? Деньги всегда на последнем месте, сынок. Я что-то не видел, чтобы они кому-нибудь счастье принесли. Для меня в жизни сейчас главное, чтоб ты стал человеком видным, образованным. Все равно кем — инженером, агрономом, зоотехником, может, врачом получится или учителем. Нет, пастух тоже дело, я ничего не говорю. Ты не думай, что я презираю… Нет. Но я хочу, чтоб ты и головой работал, Вася. А то ходить и кнутом махать… Это всякий сможет. Учиться тебе придется еще долго-долго.
— А если я вырасту и буду с тобой на охоту ходить? Тут учеба не нужна никакая.
— А на охоту ходить тебе и так никто не помешает. У нас вот и председатель ходит. Охота, Вася, должна быть для души, а не для дела. Я, ты думаешь, стал бы таким, если б можно было чему-то подучиться? А как хотел! Да нельзя было. А сейчас прожить с тремя классами никак нельзя, сынок. Вот в армию пойдешь, тебя ж там засмеют.
